— Да, я глупый, — прошептал Халил, подался вперед, приблизил своё лицо, подчиняясь воле Джованни, и коснулся кончиком своего носа его носа, — я не понимаю, что желает мой синьор. Если отомкну уста — измучаю ревностью, буду хранить молчание — вызову гнев неизвестностью. Лучше использую свой рот для удовольствия моего синьора.
— Нет, твои умелые руки меня вполне устраивают, — прерывисто возразил Джованни, от такой сокровенной ласки его бросило в жар, сразу захотелось освободиться от тесноты одежд. Он принялся развязывать пояс, чтобы снять верхнюю тунику и взмокшую камизу. — Рассказывай всё, о чем я не знаю, но догадываюсь. Что произошло на рынке несколько дней назад?
Халил отстранился, сложил ладони на животе и отвел взгляд, заливаясь краской смущения:
— Позволь я раздену моего горячего Флорентийца, умою и уложу на кровать?
— Нет, я хочу услышать от тебя правду, — Джованни положил ладони на плечи Халила, чувствуя под пальцами сильные и упругие мышцы под гладкой влажной кожей, которые захотелось сжать крепко и медленно отпустить, и не позволил восточному рабу вновь ускользнуть от ответа. — Сегодня же было продолжение той истории?
Халил нетерпеливо заерзал, показывая, как неудобно ему стоять на коленях, выгнувшись вперед и почти не имея точек опоры. Мышцы на бедрах были напряжены, ягодицы сжаты. Джованни притиснул восточного раба к груди и позволил ему уложить себя на спину с задранным подолом платья. Халил навис сверху, подтянул подушку под голову флорентийца и тщательно расправил, чтобы было удобно лежать, и сел ему на бедра. Улыбнулся соблазнительно, весело сверкнув белками глаз на тёмном лице, теперь скрытом в тени, вполне осознавая свою тайную власть, чем сорвал стон неутолимого желания с губ своего синьора. Провел кончиками пальцев по узкой кромке обнаженной кожи живота, расслабил завязки брэ, приспустил, выпуская томящийся член на свободу, и заговорил медленно, будто собирался рассказать историю, случившуюся в незапамятные времена:
— Мое лицо и тело предназначены для ублажения чужих глаз. Так пожелал Аллах. Порой люди теряют разум настолько, что забывают, заговорив со мной, знания законов и собственную веру. Они думают, что если нет рядом грозных стражей, то можно поступить так, как велит им шайтан [1]. У меня не было с собой ножа на базаре. Тебе же ведомо, я очень боюсь нарушить закон в твоей земле. Поэтому я не закричал, не позвал на помощь, пока было возможно. Эти люди не успели меня осквернить, оставили лишь отметины, которые оказались тебе незаметны. Меня спас один человек. Потом пришел один из них, тех людей, или из других, в этот дом — я не различаю, предложил тебе денег, но ты не пожелал меня продать. Запер и решил, что этим спасёшь. Получилось на некоторое время. Тогда я стал носить с собой нож. Я Али даже не рассказал, веришь? Думал — смеяться будет, угрожать, что тебе всё расскажет и представит так, что это я виноват. Я не соблазнял. Я не шармута, — Халил приложил ладонь к груди, отвечая искренне за правдивость своих слов, и лицо его исказилось от обиды. Джованни даже показалось, что глаза Халила наполнились слезами. — Теперь Али знает. Сказал, чтобы я сам тебе всё открыл и ожидал наказания.
— А сегодня, когда Али вдруг решил где-то прогуляться по темноте… — напомнил Джованни о смысле их разговора, потому что Халил замолчал и принялся, по обыкновению, в одиночестве пережевывать свою обиду, роняя слезы себе на грудь. — Я знаю о мальчике-торговце.
— Ты Али не ругай, — Халил поднял голову и тыльной частью кисти вытер щеки. — Это я взял деньги, я ему платил.
— Я же знаю, что не ты!
— Я. И что бы Али ни сделал — всегда так скажу, — продолжил упорствовать Халил. — Ты не поймёшь!
— Зачем за мной следили? Только не ври, что волновались! — Джованни ощутимо уколол этот отказ. Он и вправду не понимал, зачем брать на себя чужую вину? Почему Халил так ценит расположение мальчишки, что готов вместо него понести наказание?
— Так было нужно: хотели убедиться, что ты нас не обманываешь. Всё же пошло не так! Тот человек обманул аль-Мансура, обманул тебя. Заставил совершить это путешествие, изменил все планы… — Халил вновь замолчал, решив, что разболтал достаточно, вновь его лицо приобрело мягкость, кончик языка заиграл на губах. «
Планы», — мысленно отметил Джованни, еле себя сдерживая, и понял, что если он сейчас не остановит руки Халила, то потеряет над собой контроль, сдавшись восточному рабу:
— Постой. Прекрати! — Халил послушно замер. Джованни приподнялся на локтях, сбрасывая Халила. Он стащил с себя тунику вместе с камизой и отшвырнул в сторону. — На кровать. На спину, — восточный раб испуганно взглянул на флорентийца, распустил завязки на своих брэ, позволяя им упасть на пол, безропотно подчинился, устраиваясь полулёжа на гладком шелке расшитого цветными нитями покрывала. Джованни рывком подтянул Халила к себе и развел бедра в стороны. — Соедини руки и прижми к груди, смотри мне в глаза, — грубое обращение не распаляло Халила, наоборот, он замирал, как испуганный зверёк, пытаясь определить, с какой стороны ожидать опасность, и исчезал в глубинах своего разума, оставляя победителю полудохлое тело. Джованни склонился над ним, одаривая живот поцелуями и спускаясь ниже, заговорил ласково: — Успокойся, против твоей воли я к тебе не прикоснусь. Никакого насилия! Просто лежи. Я буду спрашивать, а ты — отвечать. Теперь моя очередь управлять тобой. Что произошло сегодняшним вечером? Мне нужны подробности.
— Эти люди внезапно вошли, дверь узкая. Не вместе. Я сразу понял, зачем они пришли. Сначала схватили женщин и хотели их связать. У меня помрачение разума случилось. Очнулся, когда упал второй. Остальные сбежали, — Халил часто задышал, заговорил быстро. — Мой синьор, я говорю правду! Я никогда еще не убивал! Вот так — сам, без приказа моего хозяина.
— А если хозяин прикажет? — продолжал неумолимо допытываться Джованни, умело сосредоточившись на взращивании цветов чужого сада.
— Да, — выдохнул Халил, теряя разум, прикрыл глаза и вновь их распахнул, вспомнив о том, что должен держать их открытыми. — Пожалуйста…
— И меня?
— И… — Халил запнулся, — и себя, мой флорентиец. Потому что не смогу жить дальше с такой тяжелой ношей. Аллах простит меня.
— Cazzo, — вырвалось у Джованни и повисло в воздухе, посреди неподвижного безмолвия. Стало смешно и в то же время очень страшно: не нужно ждать аль-Мансура или какого-нибудь иного посланца, продумывать план защиты — тебя прирежет собственный любовник. В любой момент. Флорентиец нервно сглотнул и разогнул спину. — А ты сможешь начать сразу с себя? А я еще поживу. Меня Господь не простит за самоубийство. Грех это великий.
— Я — глупый! — Халил приподнялся и сел, сильно ударил себя по щеке и встряхнул головой. — Болтаю невесть что! Только наговариваю. Прости, мой Флорентиец. Конечно, я прежде убью себя. Потому что не смогу убить тебя, — он испуганно прикрыл рот ладонью и взгляд его заметался по комнате. На коже проступили бисеринки пота. Восточный раб уже давно бы сбежал, если бы Джованни его не удерживал, продолжая медленно поглаживать. — Что я наделал! — прошептал Халил, закрывая лицо ладонями. Ум его, растерявший бдительность, уже работал остро, но сейчас не находил слов, чтобы всё исправить. — Ты хотел мне верить, я отвечал правдиво, но теперь ты не сможешь больше доверять.
— Халил, — Джованни, наконец, удалось собраться с мыслями и успокоить волнение в груди, — я рискну. Мне тоже могут приказать, понимаешь? — со значением добавил он и отвел руки Халила в стороны, заставив открыть лицо. — Я удерживаю твою душу, так же как и ты мою. Будем ли мы страшиться друг друга или любить?
— Ты хочешь странной любви, о Флорентиец! — восточный раб недоверчиво покачал головой. Тяжело вздохнул, решаясь на следующую откровенность, плечи его поникли, а пальцы сжали шелк, немилосердно сминая цветы. — Я делаю всё, что в моих силах, чтобы усладить тебя, но тебе требуется нечто иное — ты хочешь властвовать, менять. Ты не веришь в то, что чувствуешь, и говоришь не то, что думаешь. Хочешь любить, но не то, что удерживаешь в руках, а птицу, летящую высоко в небе, такую далёкую, что и цвета её не способен различить [2]. И если спустится она с небес, то ты усомнишься: её ли ты видел? Ты не можешь поклясться именем своего бога, как я именем Аллаха. Мы соблюдаем разный закон. И тебе будет ближе христианин, пусть худой, но одной с тобой веры, — Халил вновь прижал скрещенные руки к своей груди и умоляюще посмотрел в лицо Джованни. — Я лишь прошу — люби, как можешь, того, кто сейчас перед тобой.
— Для тебя это важно? — Халил кивнул. Светильник колыхнулся от внезапного порыва ночного ветерка, осветив половину лица восточного раба, искаженную внутренним мучением сердца. «
Наверно, ближе к утру будет гроза». Джованни повернул голову к окну, плотно прикрытому ставнями, и ему показалось, что те содрогнулись. «
Я отвергаю нечто важное — то, с чего всё начинается. Хочу сразу завладеть чужой душой, которая мне не принадлежит, не принимая те дары, которые уже были мне предложены». — О, голубка на ветвях араки…
***
Светильник давно погас. Утомлённый Халил расслабленно млел в объятиях Джованни, слушая раскатистый грохот грома, вздрагивая от ярких вспышек молний, озаряющих комнату белым светом. Заласканный восхищенными признаниями, не чувствуя сна, рассказывал об изречениях мудрого Саади [3], многие из которых восточный раб знал наизусть, и оттого помогали эти мысли во все трудные времена. Джованни на ум шли только те скабрезности, что вчера рассказывал в кабаке Гвидуччо, поэтому флорентиец, отчаянно борясь со сном, слушал внимательно и не перебивал, пока Халил не начал повторяться и замолкать.
— Будем засыпать, душа моя — мой кормчий? — тихо спросил Джованни. Халил благодарно погладил флорентийца по груди, запутываясь пальцами в волосках. — Скажи, куда бегал Али, пока меня и Аверардо не было?
— К человеку из Генуи, — прошептал Халил, устраивая свою голову на подушке. Он шумно вздохнул и уткнулся Джованни в плечо. — Аль-Мансур приказал, чтобы уезжали сразу, как ты получишь свою награду. Этот торговец нас отвезёт в Падую.
— Нам обязательно так скоро уезжать? — Джованни потянулся и поцеловал Халила в лоб. Оставил ладонью ласковый след на щеке. — Могли бы побыть здесь еще седмицу. В спокойствии, а не в дороге.
— Разве ты не понимаешь? — удивлённо пробормотал Халил и судорожно зевнул. — Договор исполнен. Так сказал Али. Ты уже Франческо, который прибыл в Болонью и отправляется в Падую. Мы поедем в лодке, очень далеко. Не завтра, через два дня. Осёл не нужен. Книги не нужны. Али соберёт вещи.
Джованни задумался, прислушиваясь к себе. Он уже привык к этому месту. Каждое утро, собираясь в университет, шел навстречу неизведанным знаниям, ублажающим разум и душу. Чужая мудрость строк манила теплым светом, что дает жизнь любому цветку. Флорентиец почувствовал, что не успел насладиться всеми этими дарами, которые предлагает учёба. Даже ни с кем толком и не познакомился, не попытался заговорить, соблюдая осторожность. Сердце Мигеля Мануэля, встречавшее Джованни с ледяной ненавистью в первый день, за эти дни оттаяло, и, наверно, останься флорентиец здесь на более долгий срок, удалось бы переменить настроение брата Михаэлиса. Пусть не в любовь, но в дружбу и уважение.
— Ты доволен, Халил? — Джованни чуть шевельнул плечом. Фиданзола всегда советовала до окончания грозы, пока гром не стихнет вдалеке, никогда не закрывать глаз: от молнии может разгореться большой пожар, и тогда спасутся только неспящие.
Халил вздрогнул, просыпаясь от его шепота и мучительно пытаясь понять, почему его синьору не спится. Приподнял голову и уронил на подушку:
— Я вновь увижу море, синьор… Фра… Франческо. Мне можно заснуть или ждать, пока ты заснёшь?
— Спи! — Джованни не решался произнести вслух ещё одно своё последнее подозрение, которое сильно его волновало. Он завозился в постели, повернулся на бок лицом к Халилу, переложил руку любовника со своей груди, накрыл ладонью, чуть поглаживая. — Ты будешь со мной в Венеции? Всё время? Глупый вопрос, правда? Прости! Засыпай.
***
[1] в исламе существует несколько понятий: Иблис — падший ангел, шайтан — аналог сатаны или чёрта, злой дух, который именно мешает людям выполнять заветы Аллаха и множество джиннов (духов), частью которых являются злые духи.
[2] Есть такая поговорка по аналогии с нашей: «Лучше воробей в руке, чем гусь в небе» или «Лучше пташка в руках, чем журавль в небе». Из арабских еще удалось найти — «Если нет, чего желаешь, желай того, что есть», «Яйцо, сваренное сегодня, лучше курицы, которую сварят завтра», «Счастье, которое ты ищешь, подобно тени, что идет вместе с тобою: ты не поймаешь ее, гонясь за нею, побежишь от нее — она гонится за тобою. Немногие знают, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем», «Подобие воды лучше воды» (когда пить хочется).
[3] Саади Ширази (1219, Шираз-1293), известный поэт персидского происхождения.
***
От автора: следующая глава напишется не раньше, чем через неделю. Не буду загадывать.
