and he shall appear

— Не зовите меня Марго, — оборвала Маргарет восхваления и причитания. Ворвавшийся в палату ветер унес из лап огромного кота клетчатую кепку, и тот задумчиво подвигал усами и нахмурил кустистые брови — скорее в притворной обиде, чем в злости. — Но позвольте, моя дорогая, — возразил он, оборачиваясь в высокого и нескладного человека с дурацким моноклем и костюмом в клетку — явно в пару утерянному головному убору. — Ведь это касается вас, не побоюсь этого слова, непосредственно! Непосредственно Маргарет сейчас касались бинты, гладкая прохлада больничных простыней и острая игла капельницы — встать с койки ей не позволил тот же эспер, представившийся врачом и дурацким архангельским именем. Последним Маргарет не обманулась, как не обманывалась золотом волос Фицджеральда или типично провинциальным добродушием Джона: опасность таилась куда глубже того, что можно было увидеть, бросив мимолетный взгляд. В конце концов, разве не утих ураган, готовый сбросить с полок склянки с лекарствами и разметать по полу связки засушенных трав, превратившись в легкий весенний бриз, стоило длинным, жилистым пальцам лечь на ее пульс? — Как это касается меня? — спросила она, смиренно позволяя завести себя в ловушку. Иллюзия выбора стояла перед ней точно так же, как в тот день, когда вежливый и постоянно извиняющийся кредитор уронил на ее стол с десяток расписок, в которых были указаны такие суммы, каких Маргарет в своем цветочном магазине не заработала бы и за год. Врач снова изменился: сверкнул золотым зубом, едва заметно прихрамывая, подошел к окну, как бы в размышлении побарабанил пальцами по подоконнику. — Прежде чем окончательно ввести вас в курс дела, — заговорил он торопливо — она с удивлением услышала в его речи немецкий акцент, взявшийся неизвестно откуда, — я должен уточнить... простая формальность, и все же... вы верите в бога? Маргарет закусила губу и сжала кулаки под прикрытием тонкого одеяла. Словно в насмешку над ней, пластырь с ее предплечья отклеился и иголка выскользнула из вены, оставив на коже красный след. След густой, вязкой крови. — Я знала человека, который верил, — проронила она тихо, позволив себе обмануться ложной надеждой, что ее не услышат — или, может быть, услышит тот, о ком и были эти слова. — Кому нужен бог, если даже эта вера его не спасла? Отчего-то такой ответ привел ее собеседника в дикий восторг: он всплеснул руками и бросился к ней, снова тем, клетчатым, в порыве чувств сжав в своих ладонях ее, слабую и безвольную после сошедшей на нет вспышки гнева. — Именно! — воскликнул он практически в экстазе. — Именно! Бог, который не отвечает на молитвы, попросту не существует, верно! Ах, как вы правы, алмазная моя, как вы правы! — он успокоился так же внезапно и вкрадчиво, мнимо ласково добавил: — Но разве вам не хотелось бы, чтобы он существовал? Настоящий Бог? Готовый исполнить вашу просьбу за искреннюю веру? — Если вы собрались читать мне проповеди!.. — вскинулась Маргарет и осеклась: для издевки это была слишком больная тема, но в чужом взгляде она увидела только вежливый интерес — след исследовательского азарта — и вновь ощутила себя отчаянно беспомощной перед сетью из вязких слов, оплетающих ее с головы до пят. — Ну что вы, я не предлагаю вам поверить в Бога, — улыбнулся ей плут и насмешник: немецкий акцент исчез, будто бы его и не было, а черный глаз, разительно отличающийся от светлого второго, сверкнул столь же темной искрой. — Я предлагаю вам его создать. И — словно не удержавшись — поцеловал тыльную сторону ее ладони, будто поставил печать под контрактом. Маргарет не собиралась его подписывать — ни кровью, ни чернилами — в непостоянстве чужого облика ей чувствовалось что-то кошмарное, древнее самого понятия религии, и где-то в глубине души она уже догадалась, что допустила ошибку: даже заговаривать с этим мужчиной, кем бы, чем бы он ни был, смертельно опасно для ее души. Натаниэль сказал бы спасаться бегством и уповать на Господа, мать перекрестила б ее и молилась за нее день и ночь, если бы знала, с кем она столкнулась, и Маргарет так хотелось вернуться домой и забыть эту встречу как страшный сон. Не из-за кощунственности или невыполнимости этой идеи — сейчас, все еще чувствуя мертвенный холод в том месте, где ее мимолетно коснулись сухие губы, ей вполне верилось, что рай упадет к ним в руки — или, скорее, что рай будет ими сотворен. Больше всего пугало ее другое: скрывавшей дрожь под острым, нечеловеческим взглядом улыбчивого врача Маргарет страшно было представить, каким чудовищем должен оказаться тот, кого желал видеть на своей иконе кто-то вроде него. Но Натаниэль Готорн лежал в соседней палате, слеп и глух к окружающему миру, как сама она неделю назад, а в письмах от родни, аккуратной стопкой лежащих на прикроватном столике, были только укоры за отсутствие денег. — Если я... — она осеклась, не зная, что может предложить, что должна предложить, кроме своей способности, такой бесполезной, оказывается, когда надо защитить кого-то, а не обратить в пыль и пепел ткань или бумагу, но ей подмигнули — шало и весело, словно все ее сомнения были всего лишь детскими страхами ребенка, опасающегося монстра в платяном шкафу. — Не беспокойтесь, моя драгоценная Марго, — уронил он вместе со смешком, и пальцы его, все еще касающиеся ее кожи, на миг показались горячее адского пламени. — Я сам предложил вам загадать желание — значит, вы вольны просить всего, чего вздумается. Дьявол в обличье человека снова исковеркал ее имя, но Маргарет повторила про себя за ним "Марго" и внезапно полюбила то, как это звучит, будто с лишними буквами исчезли и все обязательства, что когда-то она возложила на свои плечи; за призрачный шанс услышать это сокращение из совсем других уст, ныне сомкнутых печатью молчания, она с легкостью готова была опуститься на колени перед небесным троном. И — так уж и быть — самой позаботиться о том, чтобы он не пустовал, в отличие от всех тех раз, когда она взывала к нему до этого.