Уроки литературы

Окулова

       – К тому же, разве настоящая любовь не побеждает все на своем пути?        Я училась тогда в девятом классе, и еще не до конца привыкла к новому учителю. Максим Михайлович вел уроки как-то по-особенному, заставляя меня все больше и больше влюбляться в литературу, но сам при этом выглядел довольно… отстранённым. Он никогда не комментировал те или иные действия литературных героев, и никто из нас – его учеников, не знал, нравится учителю очередное произведение, стоящее на очереди в календарно-тематическом планировании, или нет.        Мы проходили «Евгения Онегина», и я отчетливо помню, что была восхищена знаменитой «онегинской строфой», но сюжет и главные герои вызвали у меня самые неприятные впечатления. Пушкина принято любить, а не критиковать, поэтому добрую половину урока я просидела молча, вычерчивая в тетради какие-то узоры.        Конечно, я понимала, что для того, чтобы получить по литературе «отлично» нужно было делать одну-единственную вещь – всегда соглашаться с мнением критиков и учителей, и если с первым у меня все было в порядке, то скрытность Максима Михайловича усложняла второй пункт.        Вопрос о настоящей любви задала Маленкова, глупо хихикнув и кокетливо прикрыв рот ладошкой. Я не была уверена в том, что «Евгения Онегина» она вообще открывала, потому что комментарии, которые она периодически озвучивала, вызывали все больше и больше вопросов.        – Знаешь, Юля, – медленно протянул тогда Максим Михайлович, откладывая в сторону свой экземпляр «Онегина», – я не совсем понимаю, что ты в данном случае подразумеваешь под победой настоящей любви. – Тут он хмыкнул, вспомнив что-то свое.        Маленкова, поразмыслив пару минут, все же ответила:        – Счастливый конец. – Она посмотрела на сидящую рядом Назарову, и та поддерживающе кивнула. – Знаете, когда все заканчивается хорошо.        Судя по взгляду, которым Максим Михайлович тогда одарил Юлю, ответ его совсем не удовлетворил, но и не удивил.        – Что нам скажет по этому поводу Окулова? – лениво протянул он, обжигая меня взглядом.        Тогда, в девятом классе, он редко обращал на меня внимание, практически не вызывая к доске. По русскому языку учитель выставлял мне заслуженные пятерки, а вот по литературе я всегда где-то не дотягивала, хоть и занималась с репетитором. Максим Михайлович ставил издевательские вопросительные знаки в некоторых местах моих сочинений, чтение стихов наизусть он вообще никак не комментировал, а в дискуссиях на уроках я практически не участвовала.        – На мой субъективный взгляд, – начала я, и учитель усмехнулся, – финал произведения может подходить под довольно пространное понятие «счастливый конец».        – Главные герои не остались вместе, – напомнила мне Маленкова. – Какое уж тут счастье?        – «Привычка свыше нам дана, замена счастию она», – процитировала я. – Все дело в том, что встреча Онегина и Татьяны, как мне кажется, была дана им не для того, чтобы они осознали, что такое любовь, а для другого, чего-то более важного. На протяжении романа герои меняются, виден их внутренний рост, а ответь Евгений Татьяне взаимностью с самого начала, все сложилось бы хуже. Да, воссоединения героев не произошло, но здесь оно и не нужно. И, еще – настоящая любовь, вероятнее всего, отдает именно горечью и чаще всего заканчивается не так, как хочется людям.        – Боже, какой бред, – прошептала Маленкова, отвернувшись от меня.        Я же бросила на учителя вопросительный взгляд, но он почему-то отвел глаза. Уже вечером, вернувшись домой, я увидела в электронном дневнике пятерку – первую за все то время, что Максим Михайлович преподавал нам. ***        Яркие солнечные лучи скользят по моей щеке. Тяжел вздохнув, я переворачиваюсь на другой бок и тут же чувствую под своей рукой что-то прохладно-мягкое. Открываю глаза и восхищенно выдыхаю: на подушке лежит большой букет из белых и бордовых роз, перевязанный красной лентой из нежнейшего атласа.        – Доброе утро, – раздается теплый голос Максима.        Приподнимаюсь, облокотившись спиной об изголовье постели и подтягиваю одеяло к груди. Учитель садится рядом со мной и целует меня в щеку, мягко улыбаясь. Его пальцы пробегают по моим ключицам, касаясь темных пятен, оставленных им же сегодняшней ночью. Вспоминаю все, что было этой ночью, и мое лицо тут же заливается краской смущения.        – Цветы очень красивые, – шепчу я, бросая восхищенный взгляд на букет. – Спасибо.        – Это ты красивая, – говорит Максим. – Будешь вставать или еще полежишь? Пожимаю плечами и снова ложусь на спину. Уходить отсюда совершенно не хочется.        – Я понял, – улыбается учитель. – Сделать тебе чай?        Качаю головой и тянусь к его крепкой руке.        – Может, ты побудешь со мной? – тихо спрашиваю я, перехватывая теплую ладонь. – Немного?        – Ну, тогда двигайся, – отвечает Максим и ложится рядом, крепко обнимая меня. – Ты хорошо себя чувствуешь?        Я, задумавшись на пару секунд, киваю. За исключением неприятной, тянущей боли внизу живота, со мной все в полном порядке. Ну, кроме того, что я влюбилась в своего учителя, переспала с ним и продолжаю лежать на его груди и в его постели, любуясь букетом, который он мне подарил.        – Знаешь, что я вспомнила? – спрашиваю я, водя кончиками пальцев по его животу, скрытому футболкой. – Ты ни за что не догадаешься.        – Расскажешь? – просит он.        – Первую пятерку по литературе, – отвечаю я, и Максим тут же с улыбкой вспоминает:        – «Евгений Онегин», конечно. – Он оставляет короткий поцелуй на моей макушке. – В тот день ты действительно сказала то, что думаешь ты, а не то, что думают критики.        – Эй! – Я легко толкаю его в плечо. – У меня всегда было свое мнение!        – Ну, судя по твоим прошлым сочинениям, ты всеми силами его скрывала от меня, – язвит Максим, и обиженно надуваю губы. – Знаешь, когда я только пришел в твой класс, мне показалось, что директор хочет испытать мои нервы на прочность. Ужасная успеваемость, абсолютно незаинтересованные в получении знаний дети. И среди всего этого бедлама святая троица: зубрящий все до скрипа зубов Северцев, выполняющая необходимый минимум для звания хорошиста Бойкова, и ты – дерзкая, уверенная в том, что знаешь литературу лучше всех, девчонка.        – Хочешь сказать, – тут же возмущенно спрашиваю я, приподнимаясь, чтобы заглянуть ему в глаза, – я строила из себя всезнайку?        – «Я сдаю экзамен по литературе, потому что собираюсь поступать на факультет журналистики. Думаете, четыре – это та оценка, которую я заслужила за чтение стихотворения?» – вспоминает Максим. – Это был, кажется, первый наш с тобой разговор, если его можно так назвать.        Я, фыркаю, вспомнив тот день.        – Конечно! Ты исправил мне оценку на тройку, пообещав опустить балл еще ниже, если я не прекращу пререкаться с тобой! – Я хмурюсь, потому что чувство обиды живет еще где-то внутри. – И я ушла. Что мне оставалось?        – Я, если честно, думал, что ты побежишь жаловаться родителям, и какое-то время ждал, когда сам Алексей Окулов придет отчитывать меня. – Максим легко щелкает меня по носу. – Ты вернулась на следующий урок, и прожигала меня взглядом, потому что я не стал вызывать тебя к доске.        Действительно, вплоть до десятого класса я считала, что учитель потешается надо мной, намеренно занижая оценки. Гораздо позже я поняла, что тогда мои знания действительно заслуживали только четверки, потому что все, что я делала, было неискренним – я пыталась угодить «канонам» уроков литературы, а учителю было нужно совершенно другое.        – Ты – единственная причина, по которой я не уволился из этой школы, – вдруг признается Максим. – Мне было интересно: выберешься ли ты из того кокона, в который зачем-то спряталась от меня, или останешься там, испугавшись, что та тройка окажется не единственной.        – То есть, – начинаю я, – я была для тебя спортивным интересом?        Максим неожиданно резко меняет свое положение – сейчас он нависает надо мной, и я вижу в темных глазах что-то теплое и искреннее. То, во что так отчаянно хочется верить.        – Маленькая, – шепчет учитель, склонившись ниже, – я был очарован тобой.        Он медленно целует меня в шею, распространяя сладкие мурашки по всему телу, и я понимаю, что верю каждому его слову. Я пропускаю пальцы сквозь шелковистые волосы, теснее прижимая Максима к себе. Он, перестав терзать мою шею, спускается к ключицам и, проведя по ним языком, отстраняется.        – Нельзя, – объясняет он, поймав мой затуманенный взгляд. – К тому же, у нас с тобой много дел.        – Каких? – не понимаю я. – Выходной же.        – Сначала завтрак, потом мы оденемся, я поцелую тебя у дверей, в лифте, в машине, – Максим загибает пальцы. – Потом я куплю тебе пальто и несколько шарфов, чтобы ты могла спрятать от любопытных глаз общественности следы моего преступления.        – Я думала, мужчины не любят ходить по магазинам, – признаюсь я.        – Я ведь иду с тобой, – отвечает Максим, и я улыбаюсь. – В этом все дело. ***        Мы вместе готовим завтрак: я пеку блинчики, а Максим варит крепкий кофе. На мне снова его белая рубашка, рукава которой учитель помогает мне закатать, постоянно отвлекаясь на то, чтобы поцеловать меня. Мы завтракаем, сидя сначала напротив друг друга, а потом я перебираюсь на колени Максима лицом к нему. Мужчина бесконечно долго целует меня, и я едва не теряю сознание от одних только поцелуев.        – Ты можешь сидеть спокойно? – с придыханием интересуется он, когда я в очередной раз ерзаю на его коленях.        – А ты можешь не целовать меня так? – задаю ответный вопрос я.        – Нет. – Максим снова целует меня, а я снова ерзаю.        Полное взаимопонимание.        Полнейшая зависимость. ***        Мое пальто испорчено, поэтому к машине я иду в наброшенном на плечи пиджаке Максима. На парковке он снова терзает мои губы, и мне кажется, что они уже превратились в один сплошной кровоподтек.        Мы выбираем самый далекий от школы торговый центр, уповая на то, что не попадемся никому на глаза. Несмотря на субботу, дороги почему-то загружены, и мы с Максимом очень долго разговариваем обо всем на свете, а я еще и умудряюсь подпевать играющим по радио песням.        – У тебя прекрасный голос, – хвалит учитель. – Может, запишешься в школьный хор?        – Боюсь, местный репертуар мне не подойдет.        Я выкручиваю громкость аудиосистемы на максимум и снова пою, ошибаясь и путаясь в словах – песни незнакомые и какие-то идиотские, но я счастлива.        И Максим, судя по всему, тоже. ***        Я меряю пару десятков пальто, прежде чем нахожу то, что мне нравится. Длинное, прямое и такого же глубокого бордового цвета, как те розы, что подарил мне Максим. Он удовлетворительно кивает, одобряя мой выбор, а потом я пытаюсь выбрать несколько шарфиков, которые подошли бы к моей одежде.        Каждый из них Максим бережно повязывает на моей шее, и я постоянно ловлю на себе восхищенно-завистливые взгляды продавцов-консультантов.        На кассе у нас возникает спор по поводу оплаты, и побеждает в нем учитель, приложив свою карту к терминалу слишком быстро, чтобы я успела помешать ему. Он хмыкает, когда забирает пакеты и, вежливо попрощавшись с кассиром, тянет меня к выходу.        А у меня внутри медленно разверзается пустота, тесно переплетенная с чувством глубочайшего стыда. В горле собирается тяжелый ком из грядущих слез, и я пропускаю вопрос Максима мимо ушей.        – Маша? – он зовет меня громче. – Где ты хочешь пообедать?        Я вместо ответа качаю головой из стороны в сторону. Наверное, мне лучше поехать домой и там как следует подумать о том, во что я вляпалась. Так ничего и не говоря, делаю шаг в сторону эскалатора, но учитель тянет меня за руку обратно, и я впечатываюсь в его тело. Держа пакеты в одной руке, другой он приподнимает мое лицо за подбородок, и когда наши взгляды встречаются, я вижу в его карих глазах, так похожих на мои собственные, мягкое изумление, помноженное на раздражение.        – Ты что, снова пытаешься убежать от меня? – тихо спрашивает Максим.        И я киваю в ответ, потому что бессмысленно это отрицать. Мне всего семнадцать, а я уже переспала с взрослым мужчиной, который теперь покупает мне одежду. Кем я буду выглядеть в глазах других людей?        – Это из-за того, что я не дал тебе заплатить за пальто? – догадывается Максим. – Из-за такой мелочи?        В ответ он снова получает кивок, уже намного более уверенный, чем до этого. Выдохнув, мужчина подталкивает меня к выходу из торгового центра, и мне снова хочется убежать.        – Возможно, ты знаешь, что это нормально, когда мужчина платит за свою девушку? – спрашивает Максим, когда мы оба уже сидим в его машине. – Или ты состоишь в рядах радикальных феминисток, а я упустил этот момент?        – Я в состоянии заплатить за свою одежду! – восклицаю я, стараясь не расплакаться.        – Я – тем более, – спокойно отвечает Максим. – Не понимаю, почему ты так расстроилась. Я думал, что женщины любят получать подарки.        – Не за такую цену! Знаешь, кем я себя чувствую?        Глаза Максима темнеют, и он прикладывает указательный палец к моим губам.        – Даже не думай сказать ту чушь, что сейчас вертится у тебя на языке, – предупреждает он. – Я хочу заботиться о тебе. Приносить цветы по утрам, покупать пальто, завязывать шарф на твоей шее. Хочу, чтобы ты улыбалась, чтобы не убегала. И, – его лицо вдруг становится непроницаемой маской, – чтобы никогда не жалела о том, что стала моей.        Максим впивается в мои губы резким поцелуем, и я тут же кусаю его, потому что это совсем нечестно – сбивать меня с мыслей таким способом. Видимо, я не рассчитываю свои силы, потому что чувствую во рту солоноватый привкус крови, и это отрезвляет меня.        – Прости, пожалуйста, прости, – лихорадочно шепчу я, отстранившись. – Я не хотела, честно, Максим…        А он снова и снова целует меня, и я безуспешно пытаюсь вставить хоть одно слово между этими горячими поцелуями. Получается это только у Максима, который едва слышным шепотом признается мне в любви, за что-то извиняется, называет меня несносной девчонкой – и все это чередуется со сладким танцем его языка и наших распухших губ.        И я думаю о том, что позже вернусь к этому разговору, потому что он действительно важен для меня. Но это будет уже не сегодня. Времени осталось чертовски мало – совсем скоро мне нужно будет вернуться домой. ***        – Где ты научилась так готовить?        Максим отставляет в сторону пустую тарелку – на обед мы вернулись к нему, и я приготовила рыбу и легкий овощной салат.        – Сотни и сотни экспериментов, – отвечаю я. – Битая посуда, сожженные кастрюли, «убежавший» кисель…        Он громко смеется и, закинув руку на мое плечо, притягивает к себе и целует в висок.        – Знаешь, когда я отмывала кухню полдня, мне было не до смеха. – Я делаю вид, что обиделась. – Я отошла всего на минутку, а когда вернулась, обнаружила апокалипсис.        – Испугалась?        – Скорее, я была шокирована. – Положив голову ему на плечо, я закрываю глаза. – А ты где научился готовить?        Рука Максима замирает в моих волосах, и мне кажется, что я знаю ответ.        – В то время, когда мы с Кариной пытались построить совместную жизнь. – Я не вижу, но знаю, что он хмурится. – Она бегала от кастинга к кастингу, поэтому кулинарное мастерство пришлось осваивать мне. Но ты явно переоцениваешь мои умения – дальше омлета и жареного картофеля я не ушел.        – У вас с Кариной что-то было?        Вопрос слетает с моих губ, кажется, совершенно непроизвольно, и я даже толком не успеваю его обдумать.        – Если ты спрашиваешь, спал ли я с ней, – отвечает Максим, – то ответ – да.        – Вы были первыми друг у друга?        – Нет, Маша. – Он берет меня за талию и сажает к себе на колени. – До того, как мы поженились, у Карины был молодой человек, а я.… Скажем так, я далек от образца для подражания. О многом я теперь жалею, но время невозможно повернуть вспять. – Учитель отводит прядь волос от моего лица, как-то грустно улыбаясь. – До тебя я никогда не занимался любовью с девственницей.        Я вспыхиваю и опускаю глаза вниз. Все это совершенно непривычно и неловко.        – Поэтому ты так волновался? – шепотом спрашиваю я, вспоминая его дрожащие руки и нервное дыхание.        – Отчасти. – Максим приподнимает мое лицо и невесомо целует в уголок рта. – Я пытался не напугать тебя и сделать так, чтобы тебе понравилось, но не был точно уверен в том, что получится.        Я прижимаюсь к нему еще ближе и, пробежавшись пальцами по каштановым волосам, шепчу на ухо мужчине:        – У тебя получилось.        Он довольно хмыкает, а потом таким же томным шепотом произносит то, отчего я краснею еще сильнее:        – Потом тебе понравится еще больше. – За секунду до поцелуя, Максим добавляет, пуская заряд мурашек по моему телу: – Обещаю. ***        Когда Максим везет меня домой, мы не разговариваем, наслаждаясь тишиной. На каждом светофоре мужчина наклоняется и коротко целует меня, но мне все равно мало. Поэтому, когда он глушит двигатель за улицу от моего дома, я отстегиваю ремень безопасности и, проявив чудеса грациозности, перебираюсь к учителю на колени, спиной опираясь о руль.        – Завтра воскресенье, – напоминает Максим, поглаживая мое бедро. – Пойдешь со мной в кино?        – Показывают что-то стоящее? – интересуюсь я, хотя прекрасно понимаю, что с ним я готова идти и на «Лунтика».        – Понятия не имею, – отвечает мужчина, и его руки ложатся на мою талию. – Весь сеанс я буду целовать тебя.       – Ты можешь делать это в своей квартире, – замечаю я, касаясь его губ. – В машине. И даже на улице.        Я тереблю воротник его рубашки, мысленно мечтая о том, чтобы воскресенье наступило как можно скорее.        – Я хочу, чтобы это было свиданием, – признается Максим. – Хочу, чтобы ты улыбалась и радовалась.        – Для этого не обязательно куда-то ходить. – Я перехожу на шепот. – Просто будь рядом, хорошо?        Он кивает, и я целую его так, чтобы Максим понял, что его чувство взаимно. Что я тоже люблю его, возможно, намного сильнее, чем он любит меня.        «И, еще – настоящая любовь, вероятнее всего, отдает именно горечью и чаще всего заканчивается не так, как хочется людям».        Я вздрагиваю, вспомнив собственные слова и понимаю, что хочу, чтобы они были ошибкой.        – Мне пора идти. – Прерываю поцелуй. – Спасибо за этот день… и ночь.        – Маленькая, я никогда еще не был так счастлив, – признается Максим. – Я могу позвонить тебе перед сном?        – Я буду ждать.        Мы прощаемся еще несколько минут, и чем ближе я подхожу к входным дверям своего дома, тем сильнее мне хочется развернуться и убежать обратно к Максиму. Переборов себя, переступаю порог и тут же встречаюсь с внимательным взглядом отца.        – Могу я узнать, где ты была?