Уроки литературы

Окулова

       Сладкий секрет, известный лишь двоим – именно так я думаю о наших отношениях с Максимом, когда наши взгляды неожиданно встречаются на уроке литературы. Я замечаю, как недовольство в карих глазах учителя мгновенно сменяется теплотой, но это длится всего лишь мгновение – потом он снова возвращает свое внимание к Назаровой, которая, стоя у доски, лихорадочно пытается вспомнить вторую строчку стихотворения Мандельштама.        – Я учила! – горячо заявляет одноклассница, когда Максим поднимает ту ручку, которой обычно заполняет журнал. – Максим Михайлович, не ставьте два, пожалуйста!        – Конечно, не поставлю, – усмехается он. – Для двойки одной строчки слишком мало, не правда ли?        Назарова почти хрестоматийно всхлипывает, поднося руку к своему лицу, словно в желании стереть с него так и непролитые слезы. Маленкова смотрит на подругу с жалостью и облегчением – Юле Максим поставил заслуженную четверку.        – Завтра на большой перемене я буду тебя ждать, – устало произносит учитель. – Не забывай, что уже конец четверти, и еще одна неудовлетворительная оценка может сослужить тебе плохую службу.        – Я поняла, – кивает Назарова и быстро, словно боится, что Максим передумает, идет к своей парте. – Спасибо.        Он несколько секунд скользит взглядом по журналу, а потом поднимает глаза, глядя прямо на меня.        – А сейчас послушаем Окулову, – объявляет Максим. – Прошу к доске.        Я улыбаюсь одними уголками губ так, чтобы этого никто не увидел и, одернув темно-синюю юбку, подхожу к учительскому столу. Максим удобнее откидывается на высокую спинку кожаного кресла и скользит по мне заинтересованным взглядом. Вчера, когда мы разговаривали по телефону поздно вечером, он спросил меня, какое из стихотворений Мандельштама я буду рассказывать на уроке, но едва учитель отключился, я выучила совсем другое.        – Не спрашивай: ты знаешь,        Что нежность безотчетна,        И как ты называешь        Мой трепет — все равно;        И для чего признанье,        Когда бесповоротно        Мое существованье        Тобою решено?        Дай руку мне. Что страсти?        Танцующие змеи.        И таинство их власти —        Убийственный магнит!        И змей тревожный танец        Остановить не смея,        Я созерцаю глянец        Девических ланит.        Максим смотрит на меня долго, удивленно, а я радуюсь тому, что у Мандельштама есть такое красивое, такое важное стихотворение, благодаря которому я смогла сказать то, что никак не решалась произнести до этого.        – Могу я узнать, – неожиданно произносит учитель, – почему ты выбрала именно это произведение?        – Оно очень точно описывает мое внутреннее состояние, – спокойно отвечаю я, и тут же слышу, как кто-то из моих одноклассников удивленно вздыхает. – У Осипа Эмильевича очень точная, изящная лирика.        Максим кивает, соглашаясь со мной, и я вдруг вспоминаю, как однажды он говорил, что Мандельштам – один из его любимых поэтов. Я вижу, как мужчина выводит мою оценку в журнале, и улыбка расцветает на моем лице.        – Пять, Окулова, – говорит Максим. – Садись на место.        Делаю несколько шагов вперед, а потом ощущаю на себе чей-то тяжелый, задумчивый взгляд. Поднимаю глаза, тут же понимая, кому он принадлежит. Северцев сидит практически в самом конце кабинета сначала как-то странно качает головой, а потом грустно-грустно усмехается, и я вдруг осознаю собственную глупость.        Кажется, смысл стихотворения, а главное для кого оно было мною прочитано, понял не только Максим. ***        Со звонком я практически первой выхожу из кабинета русского языка и литературы и, прислонившись к стене, жду, когда выйдет Северцев, но он в лучших традициях претендента на медаль задерживается, явно атакуя учителя какими-то вопросами.        – Новость дня! – восклицает Маленкова, когда видит меня. – Окулова влюбилась! Ну, скажи нам, кто этот несчастный?        Назарова почему-то кивает, как китайский болванчик и нервно хихикает, хотя ничего смешного в этой ситуации я не вижу.        – Может, вы займетесь каким-нибудь делом? – предлагаю я. – По-моему, вам обеим слишком скучно.        – Свой совет можешь оставить для себя! – фыркает Маленкова и, взяв Назарову под руку, уходит, оставляя меня в одиночестве.        Игорь выходит из кабинета только через две минуты с каким-то потрепанным сборником упражнений для поступающих в высшие учебные заведения. Увидев меня, он по-доброму улыбается, и мне сразу становится легче.        – Маш, не переживай, – говорит Северцев и берет меня за руку. – Я никому не расскажу.        Ладонь одноклассника теплая и мягкая, но все-таки совсем не такая, как у Максима, от прикосновения к которой я мгновенно начинаю плавиться.        – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, – бессовестно лгу я, смотря на собственные туфли.        – Боже, Маша! – восклицает Игорь и отпускает мою руку. – Я, конечно, не твой друг, и поэтому знаю о тебе слишком мало, чтобы делать какие-либо выводы, но… У меня все-таки есть глаза, как и у Максима Михайловича. Я вижу, как он смотрит на тебя – не только сегодня, но и вообще. Это его «Окулова» – слишком плохое прикрытие перед людьми, у которых более или менее нормально функционирует мозг. Так можешь ему и передать.        Игорь выпаливает это очень быстро, будто бы боится забыть добрую половину того, о чем хочет сказать. Каждое слово одноклассника бьет по самому больному, и мое сердце, кажется, подскакивает к самому горлу, мешая нормально дышать. До сих пор не верится, что я совершила ошибку такого масштаба, всего лишь выполнив домашнюю работу по литературе.        Положив ладонь на грудную клетку, я чувствую, как часто бьется мое сердце. Я совершенно не знаю, что сказать Игорю, а единственный человек, который может мне помочь сидит в своем кабинете, через стенку от того места, где сейчас стоим мы с Северцевым, и даже не догадывается о том, что наш секрет больше не является секретом.        – Маша, – зовет меня одноклассник, и я вздрагиваю. – Пожалуйста, поверь мне – я, правда, никому и ничего не расскажу. Думаешь, я не понимаю, что начнется в школе, если о ваших отношениях станет известно хоть кому-нибудь, кроме меня?        Я медленно киваю, а страшные картинки возможного будущего выстраиваются в стройный ряд перед моими глазами. Максим лишится работы, возможно, даже свободы; меня поведут по врачам, чтобы выявить физический вред, нанесенный учителем, а также мое психологическое состояние. Вся моя жизнь превратится в один огромный скандал, но самое ужасное заключается в том, что я потеряю Максима.        – Ты что, плачешь? – почему-то шепотом спрашивает Игорь. – Маша?        Я чувствую, как слеза скатывается по моей щеке, а потом киваю. Дышать становится все труднее, и я пытаюсь не думать о том, что будет с Максимом, когда правда станет всеобщим достоянием, но ничего не выходит.        – Другого выхода у меня все равно нет, – бормочет Северцев и, взяв меня за руку, тянет куда-то в сторону.        Стук двери о косяк говорит мне о том, что Игорь привел меня в кабинет, который я узнаю по знакомому книжному запаху. Пытаюсь сделать шаг назад, чтобы уйти – находиться здесь мне совершенно нельзя, но хватка Северцева оказывается слишком сильной, и вырваться у меня не получается.        – Что с ней? – как можно безучастнее спрашивает Максим, подойдя к нам. – Кто это сделал, Игорь?        Северцев отпускает мою руку, и мы с учителем делаем синхронный шаг навстречу друг другу, но потом, опомнившись, замираем на месте.        – Максим Михайлович, кажется, это из-за меня, – признается Игорь, и Максим со свистом выдыхает. – Послушайте, дело в том, что…        Он не договаривает до конца, потому что я, больше не в силах бороться с собой, громко всхлипываю и бросаюсь в объятия Максима. Одной рукой он прижимает меня к себе, а второй начинает гладить по волосам.        – В общем, это я и хотел сказать, – подводит итог Игорь. – Я, кажется, знаю о вас. ***        Как удачно, что восьмой «Б» полным составом увезла на спектакль их классная руководитель, и поэтому в расписании Максима образовалось окно. Не выпуская меня из объятий, он внимательно слушает то, что говорит ему Игорь. Северцев обещает никому ничего не рассказывать, и Максим, кажется, ему верит.        – Передай Сергею Григорьевичу, что я оставил Машу на дополнительное занятие, - просит учитель. – И, спасибо, Игорь. Правда, спасибо тебе.        Северцев в ответ бросает что-то веселое, но в то же время очень серьезное, а потом уходит, оставляя нас вдвоем с учителем. Максим подводит меня к первой парте и, отодвинув стул, помогает сесть.        – Маленькая, почему ты так плачешь? – шепчет он, опускаясь передо мной на корточки.        Теплые пальцы стирают дорожки слез с моего лица, а я продолжаю всхлипывать – плотину масштабно прорвало, и так просто это не закончится.        – Маша, пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы ты не плакала? – в отчаянии спрашивает Максим.        Я беру его за руки, сплетая наши пальцы, и закрываю глаза. Еще полчаса назад все было в порядке, а сейчас все полетело в тартарары. Я тоже верю Игорю, но раз заметил он, рано или поздно это сможет заметить кто-нибудь еще, и тогда…        – Из-за меня разрушится вся твоя жизнь, – шепчу я, и наши взгляды встречаются. – Когда о наших отношениях узнают, ты останешься без работы. И можешь попасть в тюрьму.        Максим качает головой, смотря на меня очень серьезным взглядом, а потом, крепче сжав мои ладони в своих руках, нежно улыбается.        – Со мной все будет хорошо, – уверяет он. – Я не попаду в тюрьму, не останусь без работы, но главное, не потеряю тебя. Ты же слышала, что сказал Игорь.        – Он промолчит, но другие – никогда. – Страх продолжает опутывать меня липкими нитями сомнения. – Я думала, что у нас хорошо получается скрывать наши отношения, но, видимо, актеры из нас совсем плохие.        Из этой ситуации я вижу один-единственный выход, который натуральным образом убьет меня – нам с Максимом нужно прекратить эти отношения. Вернуться в «квадрат один», где я – его ученица, а он – мой учитель. Вернуться туда, где я не скрываю засосы под шелковыми шарфами на своей шее; где стихи Мандельштама звучат, как домашнее задание, а не как признание в любви; где Максим не держит меня за руки и не смотрит в мои глаза.        – Осталось совсем немного, и я перестану быть человеком, который задает тебе домашнюю работу и выставляет оценки в дневник, – уверенно произносит Максим. – В июне тебе исполнится восемнадцать лет, и я…        Он почему-то не договаривает фразу до конца, и мне остается лишь гадать, что осталось за этим «и я…». Максим целует тыльную сторону моей ладони, успокаивая, заставляя меня расслабиться.        – Я прошу тебя довериться мне. – Карие глаза смотрят на меня с безграничной любовью, и я киваю. – Ничего не случится, Маша. Обещаю.        Подаюсь вперед и накрываю губы учителя своими, словно пытаюсь за этим поцелуем спрятаться от всех своих проблем. Максим целует меня очень нежно, не распаляя страсть в моем теле, но все же заставляя кровь бежать по венам намного быстрее.        – Ты не запер кабинет, – шепчу я, когда воздух в легких заканчивается.        – Да, точно. – Максим целует меня еще раз, но, к сожалению, слишком быстро.        А потом мы просто смотрим друг на друга, держась за руки, и под карим взглядом учителя утихают все мои страхи.        И я надеюсь, что они никогда не вернутся. ***        К следующему уроку я окончательно успокаиваюсь и даже успеваю поправить свой макияж. После уроков меня заберет Максим, и с этой радостной мыслью я иду к кабинету физики, но врезаюсь в какую-то слишком маленькую для того, чтобы учиться в школе, девочку.        – Ты не ушиблась? – обеспокоенно спрашиваю я, опускаясь перед малышкой на корточки. – Как тебя зовут?        Девочка мотает головой из стороны в сторону, как бы говоря мне, что с ней все в полном порядке.        – Я Ира, – звонко произносит она, широко улыбаясь. – У тебя очень грустные глаза!        – А у тебя, – честно отвечаю я, – очень красивые.        Малышка, кажется, начинает улыбаться еще шире, и ее голубые глаза по-настоящему сияют. Она начинает теребить свои длинные, черные волосы, заплетенные в аккуратную косу, не сводя с меня заинтересованного взгляда.        – У меня глаза, как у моей мамы, – авторитетно заявляет девочка.        – А кто твоя мама? – спрашиваю я.        Ира не успевает ответить мне, потому что дверь в кабинет физики широко распахивается, и я тут же вижу уставшую Маргариту Юрьевну. Она смотрит на меня, потом на девочку, и облегченная улыбка расцветает на ее лице.        – Ира! Я же просила тебя не убегать!        – Извини, мамочка!        Учительница легко подхватывает малышку на руки и оставляет нежный поцелуй на пухлой щечке. Я встаю в полный рост, а Маргарита Юрьевна и Ира смотрят на меня совершенно одинаковым взглядом.        «У меня глаза, как у моей мамы», – тут же вспоминаю я слова девочки, вглядываясь в темно-карий взгляд своей учительницы. Маргарита Юрьевна мягко улыбается мне, но я чувствую во всем происходящем что-то неправильное и лживое.        – Маша, сейчас начнется урок, – напоминает женщина. – Тебе пора.        – Ах, да, Маргарита Юрьевна, – словно очнувшись, отвечаю я. – Я просто встретила вашу дочь, и мы немного поговорили.        – В детском саду прорвало трубы, а из нашей семьи только я смогла забрать Иру, – объясняет учительница. – Правда, она никак не хочет сидеть и спокойно рисовать в лаборантской. Правда, мое солнышко?        Маргарита Юрьевна еще раз целует малышку, и та заливисто смеется. Во взгляде женщины читается всепоглощающая любовь к своей дочери, и я с грустью думаю о том, что моя мама так на меня никогда не посмотрит.        – Маша, а ты поиграешь со мной? – неожиданно спрашивает Ира. – А то здесь совсем скучно.        – На перемене, – отвечаю я. – Мы поиграем с тобой на перемене.        Малышка протягивает мне свою маленькую ладошку с длинными, красивыми пальцами, и я мягко сжимаю их, улыбнувшись. Поймав на себе задумчивый взгляд Маргариты Юрьевны, я зачем-то киваю, а потом захожу в кабинет.        Снова физика.