Уроки литературы

Окулова

       – Обязательно. Это обязательно.        Маргарита Юрьевна закрывает журнал нашего класса и, бросив мимолетный взгляд карих глаз на настенные часы, жестом просит нас подняться. Переглянувшись с Игорем, мы встаем, перед этим небрежно забросив так и не открытый учебник физики в сумки. Маленкова о чем-то негромко переговаривается с Назаровой, а все остальные, судя по всему, счастливы – не каждый день снимают с первого урока.        Лично я, да и судя по выражению лица Северцева, он тоже, охотно бы выбрала физику, нежели получасовую лекцию директора в актовом зале. Разговоры о важности ЕГЭ, обсуждение Последнего звонка, выпускного – все это уже было и порядком всем надоело.        – Сядем куда-нибудь назад? – предлагаю я, когда мы с Игорем заходим в актовый зал, который проветривали, судя по запаху, после прошлогоднего выпускного.        – Без проблем, – отзывается одноклассник. – Юль, – просит он застывшую посреди прохода Маленкову, – мы пройдем?        – А если я скажу «нет»? – ухмыляется та, и мы с Северцевым синхронно закатываем глаза. – Боже мой, какое радушие! Когда свадьба?        Игорь, как и я, оставляет этот совершенно нелепый вопрос без ответа, а потом умудряется-таки пробраться к желанными местам на предпоследнем ряду. Маргарита Юрьевна, проходя мимо, задерживает на нас взгляд, почему-то легко качая головой, словно в чем-то сомневаясь. Я улыбаюсь ей, когда вспоминаю пятилетнюю Иру с чистыми, как небо, глазами.        – Юля даже не представляет, – шепчет мне на ухо Северцев, – с кем на самом деле ты встречаешься.        Директор в это время уже начала свою речь, да и голос Игоря звучит слишком тихо, чтобы хоть кто-то, кроме меня, расслышал хоть одно слово. Но я все равно пропускаю один удар собственного сердца, на целую секунду забыв, как дышать.        – Я надеюсь, что Юля, да и вообще кто-либо, никогда об этом и не узнает, – шепчу я, когда оцепенение проходит.        – Совсем скоро ты окончишь школу, – напоминает Игорь, словно я хоть на день могла об этом забыть. – Тебе и Максиму Михайловичу не нужно будет скрываться, тем более, летом тебе исполнится восемнадцать.        Я сжимаю пальцами подлокотник кресла, чувствуя кожей протершуюся от времени обивку. Будущее меня манит и страшит, и в последнее время я стараюсь как можно меньше думать о том, что будет после выпускного.        Я уеду – это неоспоримый факт, потому что жизнь под гнетом родителей доконает меня к концу первого семестра, вздумай я остаться в Новосибирске и поступить в местный университет. Заявить о своих отношениях с Максимом я не могу ни после выпускного, ни даже после своего совершеннолетия – это все равно воспримут даже хуже, чем просто плохо.        Вот поэтому слова Игоря, в которых все звучит так просто, без лишних заморочек, задевают меня за живое.        Директор продолжает говорить о прошлогодних результатах ЕГЭ, не забывая упомянуть о высоких результатах выпускников по русскому языку, что, несомненно, является заслугой Максима. В прошлом году ему достались действительно хорошие ребята, а не сборище троечников с гордым названием «гуманитарный класс».        – Разбуди меня, когда все закончится, – просит Северцев, а потом, к полной моей неожиданности кладет свою голову на мое плечо. – Успокойся, Маш, и дыши. В конце концов, это еще и хорошее прикрытие.        – То есть?        – Ну, пока все думают, что ты встречаешься со мной, никому и в голову не придет, что Максим Михайлович занимается с тобой литературой по личным причинам.        «Хорошо бы, если так», – думаю я про себя, а потом все-таки решаю послушать нравоучительную лекцию директора. ***        На этом приключения, открывающие четвертую четверть, не заканчиваются. После звонка, когда мы всем классом дружно идем на русский язык, путь нам преграждает школьная медсестра, воинственно тряся перед лицом Маленковой, которая возглавляет нашу процессию, какой-то потрепанной тетрадкой.        – 11Г! – восклицает Ольга Васильевна, словно увидела второе пришествие. – Вы-то мне и нужны! Причем, все.        – Может, после уроков? – неожиданно предлагает Юля. – У нас сейчас русский, который, между прочим, мы совсем скоро сдаем.        – Да-да! – вдруг поддерживает ее Игорь. – Тем более, Максим Михайлович не любит, когда его уроки отводятся подо что-то другое.        Ольга Васильевна фыркает, дав нам понять, что будет твердо стоять на своем.        – Его я предупредила, – сообщает она. – Идите все в медкабинет, не будем терять время зря.        Пока мы с Северцевым ждем своей очереди на ревакцинацию прививки от клеща, я пытаюсь объяснить ему ту тему по обществознанию, на которой мы остановились в третьей четверти. Вокруг пахнет спиртом, то и дело слышатся вскрики одноклассниц, но я стараюсь не обращать на это внимания.        Когда очередь доходит до меня, прежде чем оголить правое плечо, решаю все-таки спросить:        – Я проболела все каникулы, это не вызовет никаких осложнений?        Ольга Васильевна, фыркнув, протирает место укола спиртовым раствором и, даже не утруждая себя ответом, вводит под кожу тонкую иглу, впрыскивая вакцину. Боли совсем нет, и уже через пару минут мы с Игорем бежим к кабинету русского.        – Северцев, Окулова, – вместо приветствия говорит Максим, – вы ходили на прививку в соседний район?        Несмотря на то, что голос у него серьезный и очень-очень взрослый, в теплых карих глазах я вижу мягкую улыбку, а это значит, что отвечать нам с Игорем ничего не нужно, поэтому мы проходим в класс, тут же занимая свои места за первой партой.        – Так, еще раз, специально для тех, кто пришел позже остальных, – продолжает Максим. – С этой недели по субботам у нас начнутся консультации по русскому языку, которые я вам крайне не советую пропускать.        – У нас же выходной! – возмущается Назарова, которая, насколько мне известно, по субботам занимается в танцевальной школе. – У вас, Максим Михайлович, тоже!        Он изгибает бровь, улыбаясь, а потом совершенно не педагогично садится на край своего стола.        – Вот видите, 11Г, чем я жертвую ради вас, – отшучивается учитель.        Я вспоминаю наш вчерашний разговор по телефону, как всегда долгий и бесконечно прекрасный, в котором Максим признался, что переживает, как наш класс сдаст ЕГЭ. Литера «Г», которую с гордостью расшифровывают как «гуманитарный класс», накладывает на всех нас – учеников и учителя определенную ответственность.        – От себя могу лишь предложить вам выбрать время. – Максим открывает свой ежедневник. – Любое, какое захотите.        – Что, даже ночью можем заниматься? – хихикает Маленкова, а потом медленно облизывает губы.        – Ночью, Юля, надо спать, – нравоучительным тоном отвечает Максим, а Игорь, сидящий рядом со мной, тихонько фыркает. – Северцев, у тебя какой-то вопрос?        Одноклассник разводит руками в стороны, делая вид, что он тут вообще не при чем. Взгляд учителя задерживается на мне, кажется, дольше положенного, а я неловко улыбаюсь в ответ, чувствуя легкое головокружение.        – Если у вас нет никаких предложений, – возвращается к теме консультаций Максим, – тогда каждую субботу с двенадцати до двух мы будем собираться в этом кабинете. Не советую опаздывать. – Он усмехается. – Так, а теперь займемся сочинением. ***        Сдвоенный русский в этот раз длится ужасающе медленно, а Максим взвалил на нас столько работы, что я сомневаюсь, что мы вообще справимся с ней хотя бы к концу недели. С сочинением приходится по-настоящему сражаться, продираясь к более или менее нормальным мыслям сквозь головную боль, разгорающуюся все сильнее и сильнее.        – Осталось двадцать минут, – практически нараспев объявляет учитель, заглядывая в тетрадь Назаровой. – Весьма неплохо, если не обращать внимания на орфографические ошибки.        Максим проходит вглубь кабинета, то и дело комментируя работы моих одноклассников. Минут через пять он добирается и до нас с Игорем, и если сочинение Северцева получает мгновенную похвалу, над моей тетрадью учитель стоит как-то подозрительно долго.        И я даже знаю почему.        – Маша? – вопросительно и удивленно тянет Максим мое имя, чем вызывает удивленный вздох у половины класса – обычно в этом кабинете звучит только моя фамилия. – Тебе не кажется, что…        – Максим Михайлович, – перебиваю я, – могу я выйти?        Наши взгляды встречаются всего на мгновение, и этого хватает для того, чтобы учитель кивнул, отходя в сторону, чтобы я могла пройти. Я знаю, что он хочет пойти за мной, но не может – это поймут неправильно, и по школе поползут первые подозрения. Дойти до туалета у меня не хватает сил, поэтому я сажусь на подоконник в коридоре, настежь распахнув окно. В голове что-то пульсирует, а правое плечо горит так, словно кто-то старательно выжигает на коже метку каленым железом.        В тишине коридора я вдруг отчетливо слышу стук каблучков, а потом вижу их обладательницу, которой оказывается Лариса Юрьевна – учитель русского языка и литературы, которая, судя по слухам, часто конфликтует с Максимом.        – Могу я узнать, почему ты не на уроке? – спрашивает женщина, подходя ко мне. – Немедленно слезь с подоконника! – Видя, что я медлю, учительница грубо хватает меня за руку, заставляя спрыгнуть. – Какой у тебя урок?        – Русский, – едва слышно отвечаю я. – Лариса Юрьевна, мне стало плохо, и Максим Михайлович отпустил меня.        Она презрительно фыркает, снова схватив меня за руку. Уверенно шагая к нашему кабинету, Лариса Юрьевна тащит меня за собой, совершенно не обращая внимания на то, что я, кажется, вот-вот рухну прямо на пол.        Даже не постучавшись, учительница распахивает дверь, подталкивая меня вперед. Я чудом удерживаюсь на ногах, вовремя опершись ладонями о первую парту, за которой сидит удивленная Бойкова.        – Прошу прощения? – Я слышу, как Максим подходит ближе. – Лариса Юрьевна, вы толкнули мою ученицу, прервали мой урок…        – Максим Михайлович, – презрительно перебивает женщина, – ваша ученица сидела в коридоре на подоконнике, любуясь видами школьного двора.        Все было не так – я даже не смотрела в это чертово окно, вообще сидя к нему спиной и чувствуя, как весенний ветер ударяется о мое тело. Выдохнув, я пытаюсь встать прямо, чтобы сказать, как все было на самом деле.        И у меня это почти получается, но произнести я ничего не успеваю.        В глазах неожиданно темнеет, и все, что я слышу перед падением в темноту – это испуганное «Маша!» ***        Знакомый запах ударяет в ноздри, и я понимаю, что нахожусь в своей комнате прежде, чем открываю глаза. За окном уже темно, и я практически ничего не вижу, зато очень хорошо слышу ровное дыхание, а за ним – облегченный вздох.        – Маленькая, – шепчет Максим и, поднявшись из кресла у дальней стены, садится передо мной на постель. – Ты так меня напугала.        Отбрасывая одеяло в сторону, тянусь к нему, чтобы обнять. Максим прижимает меня к себе, покрывая мягкими, но какими-то лихорадочными поцелуями, мое лицо. Правое плечо все еще болит, и поэтому с моей стороны объятие выходит каким-то неловким.        – Что произошло? – шепотом спрашиваю я, выдыхая слова куда-то в шею учителя.        – Ольга Васильевна поставила тебе прививку, наплевав на то, что ты предупредила ее о том, что болела, – отвечает он, рассеянно поглаживая мою спину. – Я попросил снять мои оставшиеся уроки, отвез тебя в больницу, а потом привез сюда. Не помнишь?        Вместо ответа рассеянно качаю головой.        – Со мной такое случается, – спустя целую вечность все же выдавливаю я. – Надеюсь, никого не смутило, что ты меня увез?        – Никто и не обратил на это внимание. – Максим отстраняется, укладывает меня на бок, а потом ложится рядом. – Северцев, оказывается, умеет отвлечь кого угодно от чего угодно. Редкий талант.       – Надо бы сказать ему спасибо, – сдавленно отвечаю я, касаясь его лица. – У нас уже могли бы быть проблемы.        Учитель смотрит на меня как-то устало и с любовью одновременно, и эти две эмоции постепенно превращаются в грусть, плещущуюся в прекрасных карих глазах. Сердце в моей груди выбивает рваный ритм, словно я пробежала стометровку у Сергея Григорьевича.        – После того, как мы вернулись из Питера, с тобой что-то произошло.        Голос Максима звучит совсем тихо, но каждое слово отдается внутри меня такой щемящей болью, будто он прокричал мне их на ухо, каждое по отдельности.        – Все в порядке. – Я перемещаю руку на лацкан черного пиджака. – Просто возвращаться из сказки в настоящую жизнь всегда непросто.        Максим тяжело вздыхает, и я сжимаю жесткую ткань пальцами.        – Ты любишь романы Ремарка? – спрашиваю я.        – Не все. – Максим внимательно вглядывается в мое лицо. – Почему ты спрашиваешь?        – Первой книгой, которую я него прочитала, была «Жизнь взаймы» – мне понравилось название, поэтому я купила ее, – вспоминаю я. – Когда мы вернулись, и ты обнимал меня, я подумала о том, что заняла у жизни немного счастья, и вот-вот она потребует расчет. Мы вместе совсем немного, а я уже забыла, как это – быть без тебя.        Максим хмурится – разговоры на подобную тему ему не нравятся, как и то, что я периодически их завожу. Последний такой был совсем недавно, когда мужчина проснулся в своей спальне без меня, позже обнаружив, что я сплю в гостиной, укрывшись тонким покрывалом.        – Я уже сотни раз просил тебя не думать об этом, – напоминает Максим. – Неужели тебе так сложно поверить мне?        Нет, как раз сделать это совсем несложно. Это – красивые, манящие слова, оставляющие сладкий отпечаток на губах, и поверить им также просто, как и выпить воды из протянутого стакана. Но…        – Не нужно ничего обещать мне, – шепчу я. – Просто… Просто будь рядом столько, сколько можешь, хорошо?        Максим, закрыв глаза на одну секунду, переворачивает меня на спину, а потом впивается в мои губы грубым поцелуем, который больше похож на яростный укус. Я отвечаю ему, потому что по-другому у меня уже давно не получается, и в момент, когда наши языки встречаются, я выгибаюсь учителю навстречу, запуская руку в темные волосы. Горячие пальцы пробираются под мой свитер, вычерчивая затейливые узоры на коже, пробираясь все выше и выше – к груди.        – У меня есть хоть один шанс оставить тебя сегодня здесь? – шепчет Максим, проводя языком по моей нижней губе.        – Родители убьют меня, – отвечаю я. – Вряд ли ты этого захочешь.        Он целует меня еще раз и разочарованно вздыхает.        – Маша, на самом деле, – говорит вдруг учитель, отстраняясь. – Хотя, знаешь, я как-нибудь потом тебе расскажу.        Он ложится на спину, и я, положив голову на его плечо, закрываю глаза.        – Маша, я не склонен к пространным разговорам на тему любви, и ты это знаешь. – Максим гладит меня по щеке, и я глубоко вдыхаю теплый воздух своей спальни. – Я хочу доказать тебе, что ты для меня – важнее всего. Хочу, чтобы ты просыпалась со мной, а не убегала ночью в гостиную. Хочу, чтобы ты не думала о том, что однажды я уйду, потому что – будь уверена, я этого не сделаю. Я останусь. Просто потому, что без тебя, кажется, мне уже некуда, да и незачем идти.        Мне не верится, что этот мужчина – взрослый, почти уже тридцатилетний учитель, признается мне в любви и – даже, наверное, в чуть большем. Но его дыхание, путающееся в моих волосах, пальцы, гладящие меня по щеке и теплое тело, к которому я так отчаянно прижимаюсь, говорят об обратном.        Он здесь, он обещает, что будет здесь – рядом со мной, и никуда, никуда не уйдет.        И вдруг как-то становится совершенно плевать на то, что будет дальше. Плевать на Маленкову, которая пожирает Максима глазами каждый урок; плевать на мою семью, которая есть у меня чисто номинально; плевать на разницу в возрасте, устои и чертовы нормы морали.        Я люблю его. Люблю Максима до хрипоты в горле, до мурашек, бегущих по телу. И я буду любить его до самого конца, где бы этот конец нас не ждал.        Может быть, его даже и не будет.