Уроки литературы

Окулова

       – … и любви. Именно этому светлому чувству писатели и поэты посвящали свои произведения. – Лариса Юрьевна делает паузу, заправляет выбившийся из прически локон за ухо, а потом улыбается. – Все в нашем мире завязано на любви. И без нее он просто не устоит.        Я фыркаю. Гораздо громче, чем предполагала. Гораздо громче, чем было положено.        Несмотря на то, что я сижу за последней партой, Лариса Юрьевна с легкостью обнаруживает источник шума. Сузив глаза, женщина смотрит на меня – внимательно и презрительно, но я не отвожу взгляд.        По литературе я уже обзавелась тройкой и вот-вот, кажется, получу еще одну.        – Окулова, тебя что-то не устраивает? – елейным голосом интересуется Лариса Юрьевна.        – Любовь – слишком непостоянная вещь, чтобы говорить о том, что на ней зиждется весь мир. – Я произношу это уверенным, твердым голосом.        – Я не думаю, что ты вправе оспаривать мои слова. – Лариса Юрьевна ухмыляется. – Ты слишком молода, чтобы рассуждать о любви.        Я впериваюсь взглядом в раскрытый на нужной странице учебник по литературе. Я не хочу смотреть на Ларису Юрьевну, не хочу слышать ее голос. Меня воротит от школы в целом, потому что здесь каждый угол, каждый кабинет напоминает мне о Максиме.        И я хотела бы не думать о нем, но я думаю. Я храбрюсь перед Северцевым, который, кажется, совсем не верит в мою актерскую игру, каждый раз поджимая губы, когда я с улыбкой отвечаю на его вопросы.        Без Максима, на самом-то деле, даже больно дышать. Воздух, который я вдыхаю в легкие, кажется мне отравленным и горьким. Я больше не открываю окно в своей комнате, плотно зашторив его тяжелой, темной тканью.        Без Максима книги превратились в мусор. У меня больше не получается читать, потому что слова рассыпаются перед глазами, а строчки словно плывут.        Без Максима вся музыка превратилась в один невыносимый, чудовищный крик. Я спрятала наушники в нижний ящик своего стола и удалила всю медиатеку из памяти телефона.        Легче, конечно же, мне не стало.        На пятый день без Максима я делаю то, чего почему-то не сделала в ту минуту, когда узнала о том, что он уволился и уехал – пытаюсь ему позвонить. Я держу смартфон так крепко, что слышу хруст – пластиковый чехол трескается, а в следующую секунду равнодушный женский голос сообщает мне о том, что абонент не доступен.        Я набираю номер еще раз. А потом – еще, еще и еще. Я делаю это десятки раз, каждый раз надеясь на то, что услышу гудки, и Максим возьмет трубку. Этого не происходит, и слезы, которые я все эти дни так тщательно сдерживала, скатываются по моему лицу.        Дрожащими пальцами я открываю вкладку с сообщениями. Я отправляю Максиму одну-единственную смс-ку, даже не зная, получит ли он ее хоть когда-нибудь.        Почему? ***        Когда я отпираю входную дверь, то едва не врезаюсь в отца. Он крутит в руках свой телефон и смотрит на меня изучающим, как всегда недовольным взглядом.        – Мне звонила твоя учительница по литературе, Маша, – начинает отец, преграждая мне путь к лестнице, ведущей в мою комнату. – Сегодня ты получила двойку. А перед этим, как оказалось, у тебя одна тройка. Будь добра, объяснись.        Мне не хочется оправдываться перед ним. Мои рассуждения о любви действительно обернулись против меня, но мне кажется, все, что бы я ни сказала, будет вызывать у Ларисы Юрьевны неприязнь. Но рассказать об этом отцу – это значит заработать вместо одной нравоучительной лекции целых две.        – Я исправлю, – говорю я, сильно сомневаясь в этом. – У Ларисы Юрьевны совсем другая методика преподавания, и к ней нужно привыкнуть.        – А куда исчез ваш прошлый учитель? – интересуется отец, а я делаю рваный вдох.        – Он уволился. – Произносить эти слова нормальным голосом я так и не научилась. – И уехал в Москву.        Отец скрещивает руки на груди, и несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, словно пытаясь мысленно сказать то, чего вслух произносить категорически нельзя. Я делаю крошечный шаг вперед, как будто капитулируя.        – Папа, я могу идти? – спрашиваю я.        – Не понимаю, – медленно тянет отец, будто не услышал моего вопроса, – неужели Максим Михайлович не мог доучить вас до конца года? Видимо, бросать дело на полпути – это семейная черта Соболевых.        Я вскидываю голову, пораженная этими словами.        – Ты знаком с семьей Соболевых? – спрашиваю я.        – Пересекался пару раз с Михаилом, – отвечает отец. – Ты, кажется, просила отпустить тебя? Можешь идти, Маша. Не забудь исправить свои кошмарные оценки.        Я, покорно кивнув, прохожу мимо папы и как можно быстрее взбегаю вверх по лестнице. В комнате я швыряю сумку на пол, а сама сажусь на край постели, вцепившись руками в покрывало. Мне жарко и холодно одновременно, а на лбу, кажется, выступила испарина. Вздохнув, опускаюсь спиной на матрас, крепко зажмурившись.        Мне нужно что-то сделать с этой болью, которая медленно сжирает меня изнутри. Позавчера Игорь предлагал мне сходить к психологу, а сейчас эта идея не кажется мне такой уж ужасной.        Я открываю глаза. В комнате темно и душно – совсем, как у меня на душе. На ватных ногах я подхожу к столу и включаю компьютер, на секунду зажмурившись от света монитора, ударившего по глазам.        Мне нужно найти грамотного специалиста, но в поисковую строку я вбиваю совсем другой запрос, и «Яндекс» тут же выдает мне на него несколько миллионов результатов. Среди десятков фотографий актрисы Карины Соболевой я не нахожу ни одной с ее законным мужем. Она очень красивая, и, не пойди она по актерской тропе, наверняка бы уже блистала на мировых подиумах.        Я открываю ссылку за ссылкой, пока не натыкаюсь на яркий заголовок.        «Новый старт: Карина Соболева воссоединилась с мужем».        Статья совсем крошечная – всего-то пару абзацев, к которому прикреплён скриншот из Истаграма Карины. Но этого хватает для того, чтобы меня скрутило пополам от боли. ***        В понедельник я прихожу в школу во всем черном, и Назарова тут же отпускает идиотскую шутку про траур и, к моему полнейшему удивлению, получает за это от Маленковой. Юля что-то долго высказывает своей лучшей подруге, периодически косясь в мою сторону. Я вижу, что она что-то хочет спросить, но не успевает – в кабинет, держа в руках стопку тетрадей, грациозно вплывает Лариса Юрьевна.        – Доброе утро, одиннадцатый «Г»! – приветствует она нас. – Так, Окулова, тебя вызывает директор. Причем, срочно.        Я бросаю на нее полный недоумения взгляд, но Лариса Юрьевна только усмехается. Накинув на плечо ремешок своей сумки, я выхожу из кабинета, по пути пытаясь понять, что я успела натворить. Наша директор – не самая приятная женщина в Новосибирске, и разговор с ней, кажется, не сулит мне ничего хорошего.        – Добрый день, – здороваюсь я с секретарем. – Мне сказали, что меня ждет директор.        – Окулова? – уточняет женщина, и я киваю. – Входи.        Прежде чем взяться за дверную ручку, ведущую в кабинет директора, я спрашиваю:        – Не знаете, зачем меня вызывают?        – Это меня не касается! – чеканит секретарь, дав понять, что больше не собирается вести со мной праздные беседы.        Я поворачиваю ручку и, даже не постучавшись, переступаю порог директорского кабинета и тут же вижу, что за темным дубовым столом сидит Артем Валерьевич, лениво листая какие-то журналы.        – Это вы меня вызывали? – удивляюсь я.        Мужчина кивает и жестом просит меня сесть напротив. Стул жесткий и неудобный, а взгляд, которым меня одаривает новый директор – внимательный, прожигающий насквозь. Артем Валерьевич выдвигает один из ящиков в столе, но потом, словно передумав, задвигает его обратно.        – Я думала, – начинаю я, потому что молчание становится невыносимым, – что вы станете директором только в следующем году.        – Да, так и есть, но нужно освоиться. – Мужчина скрещивает руки на груди. – Маша, наш с тобой разговор… В общем, я знаю, почему ты так интересовалась отъездом Максима Михайловича.        Я вскидываю голову, испуганно посмотрев на Артема Валерьевича. Слова, кажется, даются ему с большим трудом.        – Будете отчитывать меня? – спрашиваю я, закрыв глаза от бессилия. – Расскажете о том, что было между мной и моим же учителем на ближайшем педсовете?        Лучшая защита – это нападение, и я начинаю кусаться первой, пока Артем Валерьевич не произнес что-нибудь, что способно разрушить мою жизнь окончательно. Он неожиданно усмехается, словно ждал от меня подобных слов, и я тут же задаюсь вопросом, как директор вообще узнал обо мне и Максиме.        – Максим – мой друг, а ты, Маша, ученица пока еще не моей школы, – спустя мини-вечность говорит мужчина. – Но я не стану скрывать и лукавить: произошедшее между вами – ужасно, с какой стороны на это не посмотри.        – Как-то раз Максим назвал это «нездоровыми отношениями», – вспоминаю я. – Артем Валерьевич, я не понимаю, зачем вы вызвали меня. И я… Я не хочу говорить на эту тему.        Мне кажется, что я выгляжу жалкой и неуверенной, а потом вдруг осознаю – я такая и есть. И я, наверное, всегда была такой, пока Максим не показал мне другую жизнь. Ту самую, в которой признавался мне в любви. Ту самую, из которой сбежал неделю назад.        – Ты должна понять, Маша, что Максим всегда рано или поздно уходит. В его жизни есть только две неизменные вещи – непростой характер и Карина.        – Я читала ту статью, Артем Валерьевич! – восклицаю я. – Можете передать Максиму Михайловичу, что я рада за их «новый старт»!        Главное – не расплакаться на глазах практически незнакомого мне мужчины. Главное – пережить этот разговор, этот час, этот день.        Эту новую, кошмарную жизнь.        – Когда-нибудь ты поймешь, что тебе повезло, что Максим уехал и оставил тебя в покое. – Артем Валерьевич все-таки выдвигает верхний ящик. – Его квартира и машина выставлены на продажу. – Он кладет передо мной связку ключей. – Твои вещи остались у Максима дома, и он хочет, чтобы ты забрала их. Ключи оставишь в почтовом ящике.        Я зачем-то протягиваю руку и беру связку за кольцо. Ключи, соприкасаясь друг с другом, громко звенят, и я вздрагиваю. Мне кажется, что если я сейчас встану, то земля разверзнется под моими ногами, и я рухну прямиком в ад.        – Скажите, – шепчу я, поднимаю взгляд на Артема Валерьевича, – ему хоть немного жаль?        Молчание мужчины, и искра сочувствия, промелькнувшая в зеленых глазах, становятся ответом. И я почему-то совсем ему не удивляюсь. ***        На оставшиеся уроки я не прихожу, предпочитая прогулять школу, причем, в ее же дворе. Я сижу на прогретой солнцем земле, прислонившись спиной к величественной березе, сжимая в кулаке ключи от квартиры Максима. Они холодные, но жгут кожу хуже каленого железа.        В квартире собственного учителя я оставила несколько юбок, блузок, целую плеяду шелковых шарфов, которые так умело скрывали под собой багровые пятна – следы слишком сильных поцелуев. А еще в шкафу висело черное платье и белоснежный накрахмаленный фартук – мой наряд на Последний Звонок, который мы выбрали вместе с Максимом.        Он обещал застегнуть «молнию» утром.        И расстегнуть ее вечером.        Он обещал еще много чего, и я поверила – во все, абсолютно и беспрекословно. Я по-настоящему забылась, с головой окунувшись в эту пучину страсти и любви, которая, судя по всему, со стороны Максима была только красивой ложью.        Где-то на границе сознания тонкий, немного истеричный голос вопит о том, что я заблуждаюсь, и все на самом деле не то, чем кажется. Я не верю этому – не верю сама себе, не верю вообще никому.        Разговор с Артемом Валерьевичем, его взгляд разрушили последние, призрачные надежды на то, что Максим хоть когда-нибудь вернется. Его квартиру наверняка купят слишком быстро – идеальное месторасположение, шикарный ремонт, хорошие, кажется, соседи.        Там Максим признался, что любит меня. Там мы провели первую ночь. Там слишком много воспоминаний, которые совсем скоро перестанут отскакивать от темных стен, уступая свое место воспоминаниям других людей.        Я бросаю эти чертовы ключи куда-то на дно своей сумки. Я не собираюсь забирать вещи, которые оставила – пусть их выбросят те, кто будут заниматься уборкой квартиры. Я верну связку в почтовый ящик, как только пойму, что у меня хватит сил зайти в нужный подъезд.        Беру в руки телефон и вижу несколько пропущенных звонков, оповещения о которых высвечиваются на ярком дисплее.        Северцев (11).        М.Ю. Одинцова (3).        Решив, что перезвоню им позже, встаю на ноги и, бросив взгляд на ярко-голубое небо, зажмуриваюсь. И только потом понимаю, что снова плачу.        Соль и бесконечная горечь – вечные спутники прекрасного, убивающего все живое, чувства – любви.