Набожность

Господь как то говорил – возлюби ближнего своего. Господь как то говорил – и это слышали все. А вот того, как он подло хихикал после – не слышал никто. Кролик, в общем-то, никогда не являлся особо набожным, даром, что являлся символом божественного весеннего праздника. Эстер, в общем-то, даже не молился никогда. До определенного момента. - Ну здравствуй. Давно не виделись. Со снежной бури в 68. А случилась она на Пасху. - Крооооолик! Ты за это еще злишься?! Да неужели?! В этот момент Банниманд искренне, хоть и нецензурно, молит господа-мать-его-бога дать ему сил и спокойствия, что бы не въебать по наглой, сверкающей хищной ухмылкой, роже Фроста. Рожа оного точно просит, если не кирпича, то хорошей затрещины. Джек это понимает, а потому скалится еще более вызывающе. Кролика откровенно передергивает от этого зрелища и он несказанно рад запихать несносного мальчишку в мешок и отдать на поруки волосатым верзилам йети. Он искренне надеется, что в конце полета через портал Фрост хорошенько приложится башкой об пол. Следующая молитва крутится в ушастой голове, когда Ледышка откровенно хамит и выебывается в доме Северянина. Кролику приходится признать, что у этого саркастичного малолетки свой особый ублюдский шарм. И это его не портит. Молитва тут же становится забористей, ибо к желанию дать засранцу оплеуху, смутно добавляется еще одно – заткнуть этот много пиздящий рот. Возможно, не самым приличным методом. Кролик много молчит, изредка вставляя едкие фразы, и все больше смотрит. И удивляется, как в этом еще почти ребёнке уживается такая совершенная детская наивность и жизнерадостность, беззаботность и игривость. Уживется с совершенной сучностью, почти блядскими замашками и голодом в холодном взгляде. Фрост молодой такой, а в глазах не мрак даже – пустота холодная. Безжизненная ледяная пустыня. Девятый круг ада и лица стенающих грешников. И пустота эта мешается с бешенством. Молодой, пустой и бешеный, и ледяной ад тащится за ним, выжимая все живое. - Только они в тебя не верят. Ты же невидимка, малец. Тебя будто и нет совсем. Фрост на секунду теряется, глядя в зеленую ярость зрачков Кролика. Да, малыш, правильно. Бойся. Не ты один таскаешь своих демонов с собой. Не у тебя одного они есть. Эстер никогда не скажет, что его «хранительство» - искупление. Эстер никогда не признает – что его нарекли «путеводной звездой». Эстер некогда звался Иштар. Но об этом тоже незачем кому то знать. Эстер только смотрит прямо, будто целится дулом револьвера ( даром, что предпочитает свои бумеранги). На мгновение он позволяет мальчишке увидеть своих демонов. И тот принимает их. И принимает вызов. Древний зверь в грудине выпускает когти, чуя забаву. Кролик забывает, что нужно молиться. Беда в доме Зубной Феи отвлекает от подкатывающего раздражения и желания смыться в любимый лабиринт (и где то в нем же похоронить ледяную занозу в заднице). Но кролик даже не пытается отрицать, что несколько раз буквально залипает взглядом на безумной улыбке Фроста, когда тот в полный рост встает на бешено несущихся санях. Столько свободы в этой улыбке, столько искренней безумной радости, что кролик молится, что бы увидеть ее еще раз. Кромешник оказывается занозой в заднице похуже, чем мальчишка Фрост. Но в чем- то он все же прав – мрак в душе Джека сложно игнорировать, как и его идеальную совместимость с тьмой самого Бугимена. Банниманд слышит, как тот скрипит зубами от пассажей злодея и ухмыляется сам себе – нет, Питч, этот мальчик не станет твоим, ведь злоба – не его конек. Злоба, черная и скользкая, - удел слабых, но не свободных. Потому что ночной кошмар – лишь иллюзия. Потому что его конек – бесстрашие. Когда начинается гонка за детскими зубами (конечно же только для того, что бы помочь Туф, больше не за чем), Фрост быстро теряется из виду, а потом возникает, будто из воздуха, за спиной у Кролика, в темной комнате, где не горит даже ночник. Он обдает Кролика потоком холодного воздуха и делает шаг вперед, подходя вплотную. Тишина давит на виски и Эстер шумно втягивает воздух ноздрями. Он знает, что это соревнование и проигрывать не собирается. Он знает, что молитвы тут бесполезны. Шерсть холодит морозное дыхание мальчишки. Эстер медленно поворачивается к нему мордой, смотрит внимательно в холодную пустыню, в замерзшее стекло. Фрост видит в его глазах буйную жизнь, безумную жизнь, весну во всей её разрушительной силе. Наверное, это скверный юмор Луноликого – весенняя жизненная сила и стылая холодность смерти, сошедшиеся на нескольких тесных квадратных метрах. Но этого достаточно, что бы их бросило друг к другу, как пушечные ядра. Даже трахаются они, как соревнуются. Никто не хочет отдавать первенство, никто не хочет быть вторым. В этом соединении нет нежности, нет заботы, нет никаких запретов. Мальчишка блядски стонет, прогибаясь в пояснице и шире раздвигая ноги, принимая в себя все, что предлагает ему Хранитель Весны. А предложить тому есть что. Он предлагает жизнь. Кладет ее на алтарь ледяной стужи, его жизнь – его молитва. Пожалуй, это самый жуткий, но самый идеальный тандем, который мог случиться в подлунном мире. Фрост шипит, когда острые когти впиваются в бледную кожу бедер, проходятся до колен, оставляя красные полосы, наливающиеся кровоподтеками, и разводят их еще шире, заставляя до боли натянуться мышцы. Джек ловит на своем лице жадную зелень звериных глаз и запрокидывает голову, открывая беззащитную шею. Она тут же расцветает черными узорами и кровавыми отметинами. Мальчишка цепляется пальцами за густую шерсть плечей Эстера, полосует короткими ногтями его спину, которую не защитит сейчас даже мех. Мальчишка пытается заполнить трехсотлетнюю пустоту под ребрами, а Кролик может дать ему эту заполненность. Фрост молит его не останавливаться сквозь стоны и Эстер хищно скалит резцы. Когда Джек затихает последней конвульсией в могучих лапах Хранителя, Банниманд на секунду задерживает взгляд на прозрачных глазах любовника. В них все тот же вековой холод и стужа. Эстер молится, что бы эти ледники не таяли. Господь как то говорил – возлюби ближнего своего. Господь как то говорил – не сотвори себе идола. Кролик, в общем-то, никогда не являлся особо набожным, даром, что являлся символом божественного весеннего праздника. Эстер, в общем-то, даже не молился никогда. Эстер молится новому Господу. Господь смотрит белой стужей и бешено скалится.