Чумные поля

      Время застыло на Чумных полях. Смерть, а точнее жнец по имени Эстагор недовольно хмыкнул, почёсывая затылок. Он крепко сжал в руке серп и облизнул потрескавшиеся губы.       Его кожа, покрытая морщинами, стиралась. Из-под слоя мышц проглядывались кости. Эстагор усердно пытался скрыть омертвлённые части тела. Благо лицо всё ещё напоминало обычное лицо. Пусть покрытое рваными ранами, но всё-таки лицо. Помутнённые временем глаза, напоминающие бельма и затянутые мёртвой поволокой, не выражали ровным счётом ничего. В воздухе стоял давно позабытый им запах пепла и по-особому жжёной травы.       — Э-э-эх, опять двадцать пять. Опоздал, — ворчливо промычал в пустоту Эстагор. Он уже перестал замечать за собой, когда начинал сильно щуриться. Вот и сейчас он пытался всматриваться в полевой пейзаж с особой тщательностью. — Надо бы не забыть поменять повязки. Надо бы…       За далёкой чертой горизонта Того-света нехотя голубыми трещинками раскалывалось грузное небо, к которому кривыми лентами тянулся дым. В полях пышными бутонами вздымалось синее пламя на иссохших стеблях, некогда ломившихся лёгкой усталостью от своего урожая.       — Что же, вот и ещё сто лет прошло. Ох-хо-хо, — равнодушно продолжил Эстагор и уселся на землю, поправив мантию. Любое движение давалось ему с большим трудом из-за уже привычной саднящей боли и многочисленных повязок. Его голос натянулся подобно струне. — Вот скоро поменяю серп на косу, и попрёт дело! Попрёт!       Эстагор заёрзал пальцами по рукоятке серпа, подставив лицо под редкие лучи солнца. Он прикрыл глаза и прислушивался к далёкому вою Плакальщиц. Сегодня они лили слёзы особенно громко.       «Видать с ушедшей эпохой прощаются», — уже про себя подметил Эстагор. Он оставил серп и вытянул дрожащие руки вперёд, которые, как и всё тело, вскоре должны были стать просто скелетом. Его спутанные непослушные волосы, похожие на солому, трепал сухой, но в тоже время сильный ветер. Такого облегчения он не испытывал давно.       — Ну куда ж вы бежите-то так?! Я еле вас догнала, — вдруг из-за спины Эстагора послышался запыхавшийся голос.       Эстагор резко опустил руки на колени и повернул голову в сторону, вскинув взгляд наверх. Над ним нависла полная розовощёкая девчушка. Губы Эстагора изогнулись в наигранно разочарованном оскале.       — А я-то надеялся, что ты в лесу заблудишься, и утянут тебя Неупокоенные в болото. На самое дно.       — Вы же сами хотели показать мне эти поля, — с искренним непониманием ответила девчушка.       — Не я, а ты, неугомонная, — резко вставил Эстагор, поправляя повязки на руках.       — Меня зовут Геруба, — нравоучительно заметила девочка и присела рядом. — Ге-ру-ба. Когда вы уже запомните?       — Ты же понимаешь, что я и без того знаю, как тебя зовут?       Геруба только похлопала ресницами, а Эстагор тяжело вздохнул, снова отвернувшись к полю. Сейчас он был в своих мыслях о грядущем конце и новом начале.       — Проехали.       Ещё где-то с минуту они сидели в тишине. Эстагор мирно постукивал пальцами по коленке. Уже не так больно, как в первые разы. Геруба беспокойно ёрзала на месте.       — А почему поля называют чумными?       — Потому что раньше рождаемость и смертность ваще чума были, — отмахнулся Эстагор и сорвал травинку. Он всё так же всматривался в поле. — Мы ж, жнецы-то, сеем души на этих самых полях, которые Старшие собирают, а потом новые пожинаем и отправляем на землю. А тогда бешено всё было, цикл сбился. Я это ещё совсем сопляком застал.       — Исчерпывающий ответ, — бросила Геруба, обняв колени. — Исключительно исчерпывающий.       — Тебе не к лицу умные словечки.       — А вам не к лицу постоянно выпускать жаб и змей из своего рта, — парировала Геруба, надув щёки.       Эстагор хрипло усмехнулся и потрепал её по волосам. Тучи всё беспокойнее кружились в небе, борясь с ясной голубизной. Пламя слабело, смиренно тлело под натиском сухого ветра.       — А ты быстро схватываешь, молодец.       — Лучше расскажите, как вы побывали на земле, — Геруба бесцеремонно потянула Эстагора за край мантии. — Говорят, что люди особенно смешно выглядят, когда к ним приходят.       — Тогда дай оплеуху тому идиоту, который тебе об этом сказал, — Эстагор не удостоил её взглядом, однако его тон выдавал еле сдерживаемое раздражение. — Все они выглядят по-разному, но никак не смешно и забавно, если тебя это так интересует.       Для Герубы эти слова были подобны пощёчине. Её сердце беспокойно затрепетало. Сейчас Эстагор не был похож сам на себя. Когда она его впервые увидела, он улыбался и курил самокрутку. Никто из жнецов обычно не курил, а он говорил, что это даёт ощутить ему вкус жизни. Тогда Эстагор казался Герубе особенным, добрее, чем другие бывалые жнецы, но сейчас она видела только бледную тень сомнения и лёгкого отвращения на том на его обезображенном метаморфозой лице.       Она не могла объяснить, что сейчас испытывала к нему. Разочарование? Жалость? Тот идеал, построенный ею стремительно рушился, как и та радость, которую она испытала, когда её сделали ученицей умудрённой опытом Смерти по имени Эстагор.       — Я просто… — растерянно попыталась оправдаться Геруба. — Просто хотела узнать о том, как вы побывали на земле. Я не хотела вас обидеть. Что я делаю не так?! Что?! — она подавляла наплывающие с каждым словом всхлипы. — Чтобы я не сказала, чтобы я не сделала — всё не так. Только и слышу от вас одни упрёки.       Слёзы сами собой покатились по розовым щекам. Геруба закрыла лицо руками. Другие молодые жнецы называли «неженкой», потому что она была ранимой и мягкой сама по себе. За спиной у неё часто шептались о том, что она не достойна такого наставника, как старик Эстагор.       А что Эстагор? Он повернул голову в сторону Герубы и нахмурился. Нет, не от раздражения, скорее от внезапного просветления. Он настолько сильно закрылся в себе, что отстранил всех. Да, он умирал, но его ждало место среди равных и новое начало, где не будет ни Герубы, ни других, ни этих Чумных полей. Уходить всегда тяжело, особенно, когда тебе есть, кого оставлять.       Эстагор развернулся к ученице.       — Ты уж извини старика. Я очень расстроился, что не успел показать тебя поля прежде, чем они начнут гореть и подготавливаться к новому столетию, а в следующий раз… — он умолк и поджал губы, а затем отрешённо, даже боязливо прошептал. — Я снова надеюсь не успеть. Хей, посмотри на меня.       Геруба убрала руки от лица и шумно шмыгнула, утирая слёзы.       — Не вини себя. Это я должен быть мягче, — как-то особенно ласково сказал Эстагор.       Он вытянул вперёд руку, с которой назойливо спадала повязка.       — Всё в порядке. Всё, правда, в порядке. И… — она сняла с руки наставника повязку и тут же зажмурилась, испуганно пискнув. — Ой, пресвятые старшие жнецы!       Зрелище было ужасное, рука гнила, а тонкие белые кости напоминали ей ветви безлиственных деревьев, растущих на болоте неупокоенных.       — Я гнию заживо, как обыкновенный лежачий старик, и в то же время ощущаю себя глупым мальчишкой, Геруба. И, поверь, это не самое лучшее или худшее, что может быть, — он говорил спокойно и так же смиренно, как тлеющее под натиском ветра синее пламя. Он поник, смотря в бескрайнее голое поле. — И вообще, не бери в голову. Я не должен загружать тебя своими проблемами.       — Но… А как же ваши руки? Я не думала, что всё так плохо, — голос Герубы задрожал. Мысли смешались в беспокойный рой. — Неужели под мантией всё ещё хуже? Ваше лицо… Оно всё ещё выглядит неплохо?..       — Привыкай, ещё не один раз такое увидишь, — Эстагор звучал невозмутимо. — Это и есть смерть, Геруба. Не мы, не Старшие жнецы, а именно это.       — Нас всех убивает время? — она отвечала нерешительно, нежно обхватив руку наставника двумя ладонями. — Но какой тогда смысл в нашем труде?       — Да, именно так. Смерть бывает разная, мы лишь посредники. Проще говоря, делаем грязную работу, — Эстагор сорвал маленький полевой цветок и вплёл его ослабевшими пальцами в густые пряди ученицы. — Вот что я хочу тебе сказать, моя хорошая. Запомни это и всегда держи в голове при работе с семенами. Многие убивают себя ещё при жизни своими поступками и пренебрежением к другим, но остаются на земле до тех самых пор, пока их держит физическая оболочка. Тогда семя их души гниёт и отправляется в Забытье, а сожалеющие о своих деяниях попадают в здешние болота.       — А что станет с нами? Что будет с нами всеми? — Геруба умолкла на краткое мгновение, а затем испуганно прошептала. — Что будет с вами?       Но Эстагор только улыбался ей в ответ. Искренне улыбался, хоть и стеснялся того, что во рту у него осталось всего несколько зубов. Он — тлеющее пламя уходящих дней, она — пока что маленький посев, отчаянно пробивающийся из-под слоя пепла.       Беззвучная молитва немела на губах Герубы.       — Все умирают, — прошептал старый наставник и посмотрел на свою юную ученицу. Он провёл кончиками пальцев по её лицу. — И это нормально. Всё циклично. И даже мы, кто должен смотреть на то, как перерождаются другие, обретём новую жизнь.       — …И мы все когда-нибудь? — глаза Герубы заблестели, она снова повеселела. Бодрый румянец проступил на её щеках.       Синее пламя погасло, но загорелось новое. Пламя, которое освещает дорогу даже в самый скверный день. Иллюзорно ли оно? Лживо? Впрочем, имеет ли это значение, если благодаря этому ты можешь двигаться дальше?       Эстагор вскинул голову к небу. Оно уже не было грузным, а тучи неохотно растворялись на голубом ярком полотне. Скоро появятся новые посевы и всё вокруг зацветёт. От запаха пепла почти ничего не осталось, только стихнувший ветер и тоскливая духота. И в этой духоте голос Эстагора звучал очень многозначительно.       — И мы все, моя милая Геруба. И мы все.