Маки

Франкенштейн — сильный противник. Рагар улыбается, уворачиваясь от его атак, пусть под маской этого и не видно. В бою с ним некогда отвлекаться на бестолковые, странные мысли, и Кертье хватается за возможность хоть чуть-чуть отвлечься как утопающий за спасательный круг. Увернуться, еще раз, приземлиться и атаковать… Но атаковать не получается, вместо этого Рагар сгибается в приступе кашля. Где-то над ухом пролетает сгусток темной энергии, опаляя жаром. Благородный не реагирует, мысленно проклиная свою слабость. Не измени Франкенштейн траекторию атаки — он бы не успел парировать или отклониться. Кертье сплевывает красный лепесток и едва переводит дыхание. Человек стоит в паре шагов от него. — Что с тобой? — Франкенштейн смотрит внимательно, на глаз определяя степень повреждений. Рагар кожей чувствует этот изучающий взгляд. — Все в порядке, — он тяжело поднимается и вытирает кровь с губ. — Можем продолжать. Но человек не спешит. Благородный замечает в синих глазах слабый проблеск интереса. От того, что его рассматривают как потенциального подопытного, становится не по себе. Кертье уверен, что без добровольного согласия человек не запихнет его на лабораторный стол, но этот интерес… Фанатичная увлеченность ученого, давно попрощавшегося со здравым смыслом. — Мне показалось, ты неважно себя чувствуешь, — Франкенштейн чуть наклоняет голову, и сумасшедший блеск в глазах становится отчетливей. — Благородные… могут болеть? — Нет, глупости, — Кертье уверенно качает головой и выпрямляется, — похоже, ты все-таки меня задел. — Что ж… — Рагар видит, что человек не верит ни единому его слову, но принимает правила игры, — тогда предлагаю закончить на сегодня. Не хочу быть причиной смерти главы клана. Кертье приподнимает бровь. Франкенштейн широко улыбается и поясняет с самым невинным видом: — Мастер может расстроиться. Рагар фыркает, скрывая улыбку, и прощается. Отчего-то ему кажется, что рано или поздно Франкенштейн вытрясет из него все подробности. Так и случается. После очередного спарринга Кертье приходит в себя в лаборатории. Дышать почти невозможно — рот и нос забивают проклятые цветы. Он сплевывает их на пол, не заботясь о приличиях и последующих вопросах. К тому, что они последуют, Рагар уже готов. Человек сидит рядом, и его взгляд без сумасшедших искорок кажется непривычно хмурым. — Это ведь мак? — затянутой в перчатку рукой Франкенштейн осторожно поднимает с пола крупный красный цветок. — Мак, — бездумно соглашается Кертье, глядя в полутемный кирпичный потолок. Голос предательски хрипит, срываясь на сипение. Перед глазами плывет. Что-то скатывается с уголка губ и скользит по щеке, замирая на шее противной влагой. Легкие горят от недостатка воздуха и цветов, забивающих грудную клетку. Во рту металлический привкус крови и горький — маков. -… Рагар! — он не сразу понимает, что человек зовет его. Взгляд кое-как фокусируется на синих глазах, кажущихся в полумраке еще темнее. — Что это значит? — перед лицом благородного оказывается все тот же цветок, который ученый держит двумя пальцами. — Ханахаки, — едва выдавливает из себя Кертье, отворачиваясь, — единственная болезнь, которой мы подвержены. На несколько минут лаборатория погружается в тишину. Рагар заставляет себя прислушиваться к едва различимому потрескиванию свечей, чтобы отвлечься от разрывающей грудь боли. — Цветы, которые растут внутри тела, — наконец произносит Франкенштейн, обращаясь скорее к себе самому. — Судя по твоему состоянию, это смертельно. Разрастаясь, они должны нарушать работу всех органов… И больной умирает, превращаясь в цветочную клумбу. Конечно, если смерть не наступает раньше. Я прав? Кертье чувствует на себе холодный взгляд ученого. В голосе Франкенштейна никаких эмоций — голая констатация факта. — Да. — Что является причиной? — Наши… чувства, — Рагар запинается и едва не начинает кусать губы, понимая, что придется объяснять конкретнее. — Если они остаются без ответа. Кертье прикрывает глаза и очень надеется, что человек поймет, что он имел в виду. — Неразделенная любовь? — в голове Франкенштейна удивление вперемешку с иронией. Рагар прячет лицо в жесткой обивке кушетки и очень надеется, что измученному телу не хватит сил на смущение. Но щеки и кончики ушей ощутимо теплеют, и благородному хочется провалиться сквозь землю. Прохладные жесткие пальцы накрывают ладонь, отвлекая от самоуничижения. — Как это вылечить? Если человеку и интересно, в кого до смерти влюбился глава клана Кертье, он предпочитает не акцентировать на этом внимание. И Рагар искренне благодарен ему за это и за неловкую поддержку, но… — Никак. Только если… — он мучительно пытается подобрать слова, неосознанно сжимая чужую руку. — Если объект симпатии ответит взаимностью? — осторожно предполагает Франкенштейн. Кертье едва заметно кивает. Человек неразборчиво хмыкает и надолго замолкает. Этого времени Рагару хватает, чтобы совладать со своим телом и запихнуть чувства подальше. Он тихо сплевывает очередной кроваво-красный мак и заставляет себя успокоиться, ощущая, как цветы перестают разрывать легкие. Он осторожно садится и делает неглубокий вдох — привычная тяжесть в груди уже почти не мешает. — Они не дают тебе дышать, — Франкенштейн сидит, откинувшись на спинку стула. Вся его поза — сплошное равнодушие, но темный взгляд внимательно и тревожно впивается в лицо благородного. Кертье едва заметно улыбается: кажется, этот человек беспокоится о нем? — С этим ничего не поделать, — он поводит плечами. — А если попытаться удалить их механически? Рагар невольно скользит взглядом по столу, на котором под белой марлей лежат инструменты. — Нет, — выходит резче, чем следовало бы, и Кертье добавляет, — это бесполезно. Через какое-то время они вырастут снова. Он поднимается с кушетки. — Спасибо за помощь. — Если передумаешь, я к твоим услугам, — долетает в спину. Рагар оставляет эту фразу без ответа, растворяясь в темноте коридора.

***

Совещание — если это можно так назвать — подходит к концу. Рагар вполглаза косится на Лорда и тихо вздыхает. Зачем ему понадобилось собирать сюда всех каджу, если эти два часа он вдохновенно разговаривал сам с собой, Кертье мог только предполагать. Лорд успел даже вставить в свой монолог пару шуточек про Истинного Ноблесс и его человека и в своей излюбленной издевательской манере обсудить всех собравшихся. Вставить свои пять копеек рискнул только Гежутель, за что немедленно поплатился повышенным вниманием со стороны Лорда. Слушать эти глупости Кертье перестал примерно на третьей минуте, когда понял, что собрали их просто от скуки. Когда их, наконец, отпускают, Рагар облегченно выдыхает и уже прикидывает, какие клановые вопросы следует разобрать немедленно, а какие можно пока отложить, но… — Рагар, задержись на минутку, — Лорд по-прежнему искрометно улыбается, но Кертье знает его достаточно хорошо, чтобы заметить за этой улыбкой совершенно серьезный взгляд. — Да, мой Лорд. Некоторые каджу сочувственно кивают на прощание. Рагар пожимает плечами в ответ и невольно задумывается, а не для него ли часом затевался цирк? В конце-концов им действительно есть, что обсудить. Следующие полчаса проходят в сугубо деловой обстановке. — Хорошо, — Лорд собран и почти хмур. — Тогда жду тебя завтра. Проверим эту теорию на практике. Кертье склоняет голову и покидает зал. Дышать тяжело. Он выходит из замка и опускается прямо на ступени. Эти встречи выматывают его сильнее, чем любая тренировка. Не думать не получается. Время пролетает слишком быстро и Рагар не может найти себе места. Справиться с чувствами не получается тоже. Но отменить встречу нельзя — они занимаются слишком важным делом, чтобы бросать все из-за такой мелочи. Коридоры замка пусты. Кертье сворачивает в неприметный проход и ускоряет шаг. Опаздывать к Лорду — верх неприличия. Лестницы уводят его все ниже в подвалы. Окон здесь уже нет, только факелы на ржаво-кирпичных стенах. Рагар останавливается на очередном пролете не в силах отдышаться. Легкие забиты маками. Он сплевывает их целыми соцветиями, но легче не становится. Пульс ускоряется и стучит в висках. Кертье запоздало понимает, что не дойдет. Но бросать все… Он выпрямляется из последних сил и несется прочь. Не важно, если его увидят, главное — не потерять сознание по дороге. Перед глазами мелькают черные точки. Он уже не видит удивленного человека, только чувствует исходящую от него ауру, когда без сил падает ему на руки и хрипит: — Согласен… Кертье приходит в себя в незнакомой комнате. И первым делом глубоко вдыхает. Легкие не колет, не сжимает и не разрывает изнутри. Облегчение оглушает и выбивает из реальности. Рагар закрывает лицо ладонями, пытаясь унять эмоции. На это уходит не меньше пятнадцати минут. Наконец, он отводит руки, роняя их на одеяло, и тихо шепчет: — Спасибо… Франкенштейн, сидящий на подоконнике, старательно делает вид, что увлечен предрассветным пейзажем. Потому что перед глазами у него до сих пор стоит целое ведро перепачканных кровью маков. Еще несколько минут Кертье приходит в себя, а потом осторожно поднимается. На груди белеет полоска почти зажившего шрама. Его одежда аккуратно сложена на стуле рядом. Когда он начинает одеваться, человек выходит. Чтобы вернуться через несколько минут с чайной парой. Он оставляет поднос на столике и возвращается на подоконник. Рагар берет чашку и вдыхает нежный аромат жасмина. У столика стоят кресла, но Кертье игнорирует их, устраиваясь рядом с Франкенштейном. Благо, подоконник большой. Он прислоняется лбом к стеклу, за которым медленно поднимается солнце, и прикрывает глаза. Ему как никогда хорошо. — Когда они снова вырастут… — произносит человек и не заканчивает фразу. Рагар делает медленный глоток и отвечает на вопрос, который не был задан: — Я постараюсь, чтобы они росли как можно медленнее. Человек удивленно приподнимает бровь. Кертье едва заметно улыбается. В глазах напротив нет привычного сумасшедшего блеска — только спокойное любопытство. И Рагар точно знает, что Франкенштейн не полезет в душу, довольствуясь тем, что ему будет позволено услышать. — Они появились не вчера. И даже не год назад. Франкенштейн едва заметно дергает плечом. — Я удалил все очаги, которые обнаружил, — в голосе человека нет уверенности. — Хорошо, — Кертье наоборот чувствует себя невероятно спокойно. — Значит у меня есть как минимум несколько десятков, а как максимум — сотен лет. Он невольно устремляет взгляд поверх темнеющего невдалеке леса, в ту сторону, где находится дворец его Лорда. И слишком поздно спохватывается, что выдал себя с головой. Франкенштейн внимательно щурится, но оставляет все комментарии при себе. — Надеюсь, к тому времени что-нибудь изменится.