Анабиоз

На улице бушует непогода: дует сильный порывистый ветер, создавая маленькие смерчи из остатков опавших листьев, с тусклого серого неба моросит холодный колючий дождь. Старые темные дома с черными дырами разбитых окон угрюмо нависают над пустыми улицами, черные нити спутанных проводов дрожат от порывов, издавая неприятный, почти отвратительный пустой стук. Рослый широкоплечий мужчина перебегает проспект, закрываясь от ветра воротом пальто. Он не смотрит по сторонам, — сегодня объявили повышенную радиационную активность и ураган, а потому никто, кроме него, все равно не решится выйти из убежища и куда-либо поехать, ненароком сбив непутевого пешехода. Мужчина легко вскакивает на потрескавшийся бордюр и практически сразу заворачивает в подворотню, брезгливо косится на поваленную на влажный асфальт мусорку, из которой тянется дорожка всякой полусгнившей гадости, — несмотря на катастрофу, люди остаются людьми в любых своих проявлениях, — и влетает в подвал, со скрипом открыв железную дверь. Спустившись по покосившимся ступеням, он останавливается и вытягивает руки в стороны, позволяя зеленым лучам стерилизовать одежду и кожные покровы, только потом проходит дальше. Матовые белые двери автоматически распахиваются, пропуская его внутрь, и в нос сразу ударяет приторный цветочный аромат. Мужчина поправляет сбившийся воротник, разглаживает темные волосы и уверенно идет в направлении круглого стола в центре зала, откуда доносится невнятное бормотание. — Линда? Зачуханная девушка на секунду отрывается от компьютера, замолкая и кидая на пришедшего недовольный взгляд, морщит нос, но затем продолжает бубнить в микрофон. — Линда. — Да, конечно, заказ будет отправлен … — чуть громче говорит она, отвлекаясь на поиски каталога в общем хаосе на столе и кидая его на стойку, к рукам мужчины. — Да, да, девять стерильных цветков и один фертильный обоеполый… Спасибо за то, что пользуетесь услугами «Селект-лаб», до свидания. Она тут же нажимает на кнопку: вызов обрывается, сея невероятную тишину во всем помещении, и начинает бесцельно копаться в папках, перебирая одну за другой. — Линда! — голос мужчины звучит уже почти что грубо, на что девушка медленно поднимает глаза и долго сверлит взглядом собеседника, прежде чем ответить. — Все экземпляры представлены в каталоге, новые образцы будут на следующей неделе, — нехотя выдавливает она. — Нет, ты не поняла, тот образец, что я брал несколько дней назад… В общем, она начала чахнуть, и… — Номер заказа. Мужчина набирает в грудь воздуха, подавляя приступ агрессии, но ничего не произносит, лишь отводит голову в сторону и стискивает зубы: — Двести тридцать четыре «КНЦС». Девушка клацает по клавишам, хмуро щурясь в монитор, зависает и монотонно бубнит так, что мужчине приходится прислушиваться: — Вильгельм Крон? — Да. — Вы заказывали стерильную женскую особь Rhoicissus rhomboidea, относящуюся к категории нецветущих лиан, так? — Да! — мужчина почти рявкает. — Наша компания не предоставляет возможности возвращения товара, утратившего изначальный вид, в случае… — Да дай же сказать! Эта березка чертова почти умерла, я не собираюсь ее возвращать. Как сделать так, чтобы у нее перестала желтеть чертова кожа и опадать эта гребаная лиственная хрень на голове? — Замечая, что Линда тяжело выдыхает и открывает рот для тирады об уходе, сразу же вываливает ей всю оставшуюся информацию: — Питье ежедневно, протирание влажной тканью, первая подкормка вовремя, место под лампами с настройками под естественный свет, но она все равно хиреет, черт ее побери! Девушка реагирует на сказанное задумчивым молчанием, лениво осматривает стол, замирая на мгновения, вздыхает и смотрит в экран. — Наша компания не предоставляет возможности возвращения товара, утратившего изначальный вид, — бубнит она. — Вы можете приобрести новое растение. «Селект-лаб» позаботится о том, чтобы новый подопечный подходил под ваши требования… — Черт! — измученно произносит мужчина и обессиленно трет глаза руками. — Линда, ты же знаешь, моя дочь впадет в анабиоз, если рядом не будет какой-нибудь зеленой твари, черт ее побери! — …опытный специалист поможет вам сделать правильный выбор. Пройдите в оранжерею. Мужчина не отвечает, отходит от стойки и, качая головой, обходит стол, направляясь к другой двери. Позади вновь доносится унылый бубнеж. Абсолютно такой же, какой был до этого. — О, Виль, здравствуй! От неожиданно резкого звука он дергается и оборачивается. — Не ожидал снова увидеть тебя здесь так рано. Растение не понравилось? Высокий ученый бодро шагает мимо слегка озадаченного мужчины и, приложив пропуск, открывает дверь, практически затягивает его внутрь, не давая возможности вовремя ответить на приветствие. Оранжерея сразу же обдает кожу теплом, цветочный запах усиливается и издалека слышится множество разных голосов, принадлежащих работникам и сплетающихся в гул. Дверь с тихим шорохом схлопывается, отрезая мужчин от помещения приемной. Ученый показывает на диван и, садясь сам, подпирает голову рукой, принимая крайне заинтересованный вид. — Стью… Знал бы, что сегодня ты работаешь, сразу пошел бы сюда, — выдыхая, произносит Вильгельм. — Нормальная. Но она умирает. Я пробовал спросить Линду, что делать, но, кажется, с каждым разом это все бесполезнее. — А, ты об этом. Да, болезнь прогрессирует, судя по ее состоянию, вечный анабиоз со смертью от истощения грозит ей гораздо раньше, чем она могла подумать. — Стью задумчиво ухмыляется. — Нечего было со всякими сталкерами путаться, может и не заразилась бы. Хотя ведь наука еще не знает, отчего он появляется. Кстати, ее дружок тут откинулся недавно, я слышал, как она плачет. Вильгельм вздрагивает, но сразу же расплывается в кривой улыбке: — Ты циничен. — Каков есть, Виль. Сама виновата. — Ученый пожимает плечами и продолжает: — Так что там у тебя. Нужен новый экземпляр, который вырабатывает вещества для предотвращения анабиоза? — в его голосе слышится чрезмерная легкость и равнодушие. — Ну да, только… Есть кто-то более живучий? — Насколько я помню, из более живучих у нас только секция «ДЦФ» осталась, остальных разобрали. — Сомневаюсь, что мне нужна фертильная особь, Стью. Тем более цветущая, — хмуро говорит Вильгельм. — Это ее свойство будет только мешать. Я слышал, цветение мешает терапии. — Его, — внезапно поправляет Стью, как-то хитро смотря на мужчину. — Что «его»? — Женских особей не осталось, только мужские, и они во время цветения своих свойств не теряют. — У меня дочери гребаных пятнадцать лет, черт побери! — Вильгельм вскакивает, задевая столик. — Не чертыхайся, — равнодушно отвечает Стью, принимая самый утомленный вид, — растения, даже мутанты, — не люди. Ему твоя дочь нужна будет, как Линде ее работа через несколько недель, то есть никак. Это клиенты обычно увлекаются… Уходом. — Акцент на последнем слове вкупе с тяжелым взглядом заставил мужчину сбивчиво кивнуть и сесть на место. — Мужские особи более выносливы, Виль, не выносливей обоеполых, но все же. Березка умрет через день-два. Так будешь смотреть? — Да. Стью встает и жестом-кивком приглашает Вильгельма идти за собой, тот же повинуется. В голове отчего-то продолжают звучать слова ученого: «Клиенты увлекаются…». Неужели вообще эти зеленые существа могут у кого-то вызывать желание? Большинство этих тварей — биологические травы, реже, лианы, тощие, с нежной кожицей, отмирающей при сильном воздействии. Как надо изголодаться, чтобы начать считать привлекательными эти щуплые человекоподобные фигурки? Мужчина морщится от одного представления взаимодействия с ними и старается не думать больше об этом. Когда они заходят в отделение выбора, мелодичный гул затихает, и Виль чувствует, как на него обращается множество взглядов. Из-за стеклянных оградок на него глядит несколько десятков разноцветных глаз, каждые из которых обрамлены разными по насыщенности цвета ресницами. В отделе дикорастущих растений гораздо интереснее, подмечает про себя Виль и сразу же ужасается этой мысли, — ему просто нужен источник вакцины для дочери. Не больше. Однако мутанты здесь и впрямь гораздо разнообразнее: в них нет культурной «прилизанности», каждый обладает своей особенностью во внешнем виде. — Вот. Cirsium Arvense. Бодяк, — говорит Стью, показывая на крупного тонкого мутанта с насыщенной зеленой кожей и колючками на шее. Он недоверчиво смотрит на незнакомого человека, и лиловые глаза выражают упрямство. — Очень вынослив, можно даже не поить несколько дней. Цветет лиловыми шишечками по периметру шеи и паха. Виль отрицательно кивает: — Слишком страшный. Внезапно бодяк вскидывает лиловые травяные брови и отходит, нелепо качаясь из стороны в стороны и приглушённо обиженно смотря на него. — Осторожней, они понимают большинство наших слов. Пока туго, но последние результаты мутаций поражают, — того гляди, заговорят, — смеется Стью, но тут же становится серьезным: — Правда, не злись на них, они чувствуют. Не удивлюсь, если ты угробил березку холодным потребительским отношением. — А что, мне их любить теперь, что ли, черт возьми? — сразу взвинчивается Вильгельм, повышая голос. — Не чертыхайся. — Ученый игнорирует вопрос и подводит его к следующему экземпляру. — Taraxacum Officinale. Одуванчик лекарственный, называние говорит само за себя. Очень эффективен и, опять же, живуч. Цветет жёлтыми цветками на предплечьях и ногах. Вильгельм с недовольным до сих пор выражением лица осматривает невысокого свело-зеленого паренька с яркой шевелюрой, тот с интересом присматривается в ответ и даже тянет к нему руку с короткими пальчиками без ногтей. — Нет! Виль отходит, инстинктивно отдергивая руку подальше от контакта. — Волосы слишком яркие. Стью скептически поднимает одну бровь и вкрадчиво спрашивает: — Ты себе невесту ищешь или лекарство дочери? — Я… Это, — мужчина теряется, — цвет как у солнца. Он будет ее расстраивать. — Это да, из-за этих бурь солнца не видно уже лет десять? Нет? — задумчиво произносит ученый, задавая вопросы в никуда. Виль следует за ним и кидает взгляды исподлобья на растения, которые они минуют, даже не замечая, когда тот останавливается. — Куда ты пошел? Ладно, вот максимально выносливый экземпляр. — Стью показывает на широкоплечего гиганта с темной, будто сероватой кожей и совершенно белыми глазами. Отчего-то Вильгельму становится не по себе, — давно забытое давящее чувство внизу живота отвлекает, и он недовольно отворачивается. Однако мутант неотрывно наблюдает за ним. — Heracleum sphondylium, Борщевик. Очень продуктивен в плане лекарственных веществ, крайне неприхотлив, можно не подкармливать, единственный минус — при контакте обжигает, когда есть свет, поэтому уже и сидит он здесь битый месяц. — Ученый, задумавшись, замолкает. — А, цветет небольшими белыми цветами на груди и в паху. Ну так что? Вильгельм будто бы отходит ото сна. Ему в буквальном смысле трудно дышать, — почти болезненные ощущения продолжают собираться в животе и ниже. Он уговаривает себя расслабится, — это наверняка обычная усталость, стресс, переживания за дочку. Ей поможет этот бугай, не поможет — умрет или вернется сюда. Все просто. Надо просто ответить. — Эй, так что? — с нажимом повторяет Стью, беря его за плечо. — А? Да, да, беру, — суетливо отвечает Виль и кивает. — Вот и славно, сейчас оформим. Товар придет через пару-тройку часов, ты знаешь. Самовывозом в этот раз нельзя, — радиационный фон может спровоцировать необратимые изменения. Мужчина снова кивает и, напоследок бросив смутный взгляд на нового «подопечного», отходит.

***

— Папа! Растение привезли, я слышала! — радостно кричит вполне сформировавшаяся, только очень худенькая бледная девушка. Вильгельм сразу же выходит в прихожую, хмурясь, на ходу выпивая радиопротекторы, и идет к двери, затем долго смотрит на веселую дочь и с тяжелым вздохом произносит: — Мад, иди к себе, приведи березку. — Зачем? Разве она не останется у нас? Ей вроде получше, — с некоей надеждой в голосе говорит Маделин, улыбка не сходит с ее губ. — Я дала ей дополнительного азота утром, она встрепенулась. — Нет, у нее будет более эффективная замена, — тихо говорит Виль, не обращая внимание на хорошее настроение дочери. — Почему мы не можем содержать их вместе? — Я сказал, веди ее сюда! — прикрикивает Виль, девушка сразу ежится и сереет, эмоции сходят с ее лица, оставляя выражение отсутствия. Она медленно кивает и с каждым шагом все тяжелее идет вглубь подвала, который гордо называется домом. Он же в это время открывает дверь, внутрь вносят стеклянную коробку с мутантом, расписывается на бланках и жестом останавливает курьеров. Те недоуменно смотрят на странного хозяина, пока в дверном проеме не появляется Маделин с практически пожелтевшей и голой березкой. Они обе еле переставляют ноги, вызывая у Вильгельма сплошное раздражение. — Заберите этот труп, черт возьми! Быстрее. Я говорил со Стью по поводу этого. Курьеры расторопно кивают, выводят из коробки борщевик и тащат к ней слабую березку. Когда растения пересекаются, она тянет к более здоровому собрату руки с мольбой, истощенное грязно-коричневое лицо искажается в гримасе ужаса. Он тянется к ней в ответ, но их соприкосновение прерывает Виль, яростно отталкивающий березку в стекло. Маделин пытается его одернуть, но ему все равно, растение не приносит пользы, оно не нужно. — Черт! Мад! — кричит он, когда клетку наконец уносят. — Какого черта ты вечно их защищаешь?! Они всего лишь источник лекарства, даже не люди, черт тебя побери! Займись этим, — он показывает на борщевик, — только не смей трогать, иначе я его порублю и выкину, — и уходит. Маделин заторможено кивает и подходит ближе к мутанту. Они смотрят друг на друга некоторое время, и ничего не происходит, до тех пор, пока тот не улыбается, на человеческий манер растягивая губы. Девушка будто бы оттаивает, — на лицо вновь возвращаются эмоции, она практически хватает борщевик за руку, но, вспоминая слова отца, останавливает себя и жестом зовет за собой. Он охотно идет, чувствуя тепло, исходящее от дружелюбно настроенного человека. Они добираются до комнаты, минуя кухню, где Виль устало пялится в экран компьютера, и Мад показывает мутанту на земляную подстилку, освещённую ультрафиолетовыми лампами, а затем на небольшую кровать в углу: — Здесь ты будешь, а там я. Мы подружимся, правда. Не попадайся отцу на глаза только, хорошо? Буду звать тебя, — она задумывается, — Облако. Ты правда на него похож: эти белые курчавые волосы такие смешные! Облако снова улыбается и качает головой, соглашаясь. На груди распускается полоска пушистых белоснежных зонтиков. — Неужели понимаешь все, да? — Мад усаживается на земляную подстилку и счастливо замирает, а он садится рядом. — Я знаю, что да. Папа вот думает, вы ничего не понимаете, и всегда орет. Хотя мне кажется, он про всех так думает, а на самом деле, — это он всегда чего-то да не знает. Монолог прерывает грубый голос Вильгельма: — Мад, сколько можно повторять: не сиди на земле, это может спровоцировать впадение в анабиоз в этот чертов. — Да, папа. Девушка расторопно вскакивает и отряхивается, виновато смотря на родителя. — Иди, приготовь поесть. Без возражений. Быстро. Маделин часто кивает и идет к двери, кидая сочувствующий взгляд на Облако. — Не делай ему плохо, ладно? — просит она максимально кротко. — Будешь еще мне указывать, что делать с этой зеленой хренью? — прикрикивает Вильгельм. Дочь немедленно уходит, втянув голову в плечи. Его раздражает Мад. Она больная и несносная, непослушная и бесполезная, и из-за нее приходится заполнять дом такими же мерзкими тварями-мутантами. Но бросить дочь нельзя, он обещал покойной жене. Черт бы вас всех побрал, думает Виль. — Ну и что, чучело? — он грубо обращается к Облаку. Тот замедленно хмурится и старается отодвинуться от агрессора. Цветы на груди закрываются и прячутся. Мужчина чувствует его испуг и недоверие и злится еще больше. Хотя с каждой минутой он понимает, что это вовсе не злоба. Низ живота снова скручивает в болезненном спазме, отдающем ниже. Теперь Вильгельм частью сознания понимает, в чем дело, но верить не хочет. Он, да с черт знает с кем? Он с мужчиной? Нет, этого быть не может, этот мерзкий мутант распустил каких-то веществ. Облаку страшно, он максимально отдалился от разъяренного человека. Он чувствует волны ненависти, он прячет последние бутоны и отползает к самим лампам, обжигая восковой налет на кожице. Вильгельм одновременно возбуждается и заводится. Он не может быть из этих. Он их убивал. Это все этот чертов мутант. Мужчина подлетает к объекту беспричинной ненависти и наносит первый удар. Кулак обжигает нестерпимой болью, зато на скуле мутанта остается яркое черное пятно. Эти ткани больше не восстановятся. Виль ликует. Борщевик пытается уклониться, но единственное, что выходит — раз за разом обжигаться об лампы. Появление агрессора провоцирует повышенную выработку фуранокумаринов, Облако не хочет умирать, но нападающему все равно на боль. Он снова бьет, на этот раз в грудь, сдирая верхний слой травянистых волос. В голове звучат слова Стью: «Клиенты увлекаются». Увлекаются. Увлекаются! Кулак снова обжигает, на этот раз гораздо сильнее, он уже весь в волдырях, но Вильгельм не замечает. Не замечает и запах керосина, который явно исходит от измученного растения. Борщевик пытается защититься, выпуская аллергены, он не чувствует боли, но боится, что его лишат возможности жить. — Чертова дрянь! — орет мужчина. И бьет снова, — уже неважно куда, главное, сам факт. Его руки уже похожи на кровавое месиво, — все волдыри лопнули. Но мутант все еще жив, а возбуждение никуда не уходит. Сквозь пелену слепой ярости он слышит голос дочери, она зовет его. Но Вильгельм не может разобрать слов, ему все равно. Он не хочет. Он силится нанести последний удар, но понимает, что земля уходит из-под ног, дыхание перехватывает. Маделин подбегает, пытается что-то делать, но судорожные сокращения диафрагмы не прекращаются. Виль тянет ее за руки, хрипит, чувствует, что вдох не проходит, но сделать ничего не может. — Отец! — слышит он перед тем, как окончательно потерять возможность двигаться. — Папа? — Надрывные рыдания где-то совсем близко. Сердце замедляет свой ход, мысли путаются. Неужели анабиоз? Нет, это ведь не он к нему склонен. Это ведь они все, но не он.