Сказки Сумрачного леса

      Ночная прохлада проникает сквозь приоткрытые ставни и стелется по каменному полу. Аристократичные бледные пальцы перелистывают страницу старой книги, но разномастные глаза лишь ненадолго задерживаются на первой строчке, прежде чем подняться выше и пристально проследить за танцем пламени единственной зажженной свечи, чей тусклый свет едва-едва разгоняет сумрак. Но острому вампирскому взору и не нужно больше, чтобы различать мельчайшие узоры на бархате кроватного полога или хитросплетение оттенков серого и зеленого на крыльях ночной бабочки, притаившейся на стекле, потому вовсе не свет взволновал молодого вампира, а зашевеливший огонь воздух.       Запах, что он принёс.       Шото слегка ведет носом, и последние сомнения отпадают: под ложечкой щекочет знакомая сладость. Молодой вампир вскакивает на ноги, загасив своим резким движением свечу, и уверенным шагом покидает спальню, ведомый импульсом волнения за жизнь юного гостя, обитающего в его доме.       Он проносится по ступеням башни вниз быстро и бесшумно, и тени ночного замка укрывают его тяжёлым плащом, пока он торопливо приближается к источнику запаха: обоняние ведёт его в Восточное крыло в сторону комнаты отдыха.       Шото почти переходит на бег.       Дело не в том, что он голоден. Кровь животных, которой он ныне питается, привлекательна для него не более, чем помои для обычного человека, но она спасает от голода и не дает свихнуться, держит разум ясным, потому что не способна дурманить тонким вкусом. Впрочем, вся прежде опробованная Шото кровь людей также не отличалась изысканностью. Вероятно, дело было в его выборе жертв: он отдавал предпочтение охоте на трактирных пьяниц — доступные и лёгкие цели — а подслушанные им из тени отдалённых одиноких столиков разговоры позволяли сузить выбор до бандитов и подонков, чьё исчезновение с этого света едва ли должно было стать для кого-либо трагедией.       Даже кислая от дешёвого пойла в ней, человеческая кровь казалась необходимой, и своим сомнительным благородством Шото душил тонкий глас совести, пока продлевал собственную недостойную жизнь чужой недостойной жизнью.       Всё изменилось в ту ночь, когда он услышал в окрестностях замка дикий вой — боевой клич лютоволков, окруживших свою жертву. Границы его территорий были нарушены, и Шото по большей части было на это плевать, но он давно не ел, и его голод не мог не распалиться сильнее от пленяющего аромата человеческой крови. Прежде чем полностью осознать собственные действия, Шото уже был там, чтобы узреть своими глазами загнанного в сужающееся кольцо наступающих хищников зеленоволосого парня, совсем ещё юного даже по человеческим меркам. В его глазах горела решимость, она же держала его руку с мечом твёрдой. Поражённый такой храбростью, Шото не мог отвести взгляда, равно как и не мог перестать глубоко вдыхать, наполняя лёгкие неведанным доселе по сладости ароматом рубиновой крови, стекающей по рассечённому лбу юноши. Других ран заметно не было, и Шото вновь был поражён тем, как расчётливо держался этот человек перед лицом, казалось бы, неминуемой гибели: он точно отмерял все свои движения, и когда первый из лютоволков наконец напал, поднырнул под него и единым рубящим взмахом рассёк грудную клетку зверя до самого паха. Густая кровь вперемешку с внутренностями хлынула на землю, окрасив снег в тёмно-бордовый, и Шото скривился, отступая на шаг, когда её вонь ударила ему в нос.       Через секунду рычание заглушилось ещё одним взвизгом, и вторая туша волка с рассечённым горлом рухнула рядом с первой, хрипя и дёргаясь в предсмертных конвульсиях.       Уйти из схватки с лютоволком для людей было неслыханным подвигом. Этот же юноша умудрился за минуту завалить двух из шести и по-прежнему почти невредимым стоял на ногах.       — Ну что же вы, вперёд! — разнёсся по окрестностям хриплый, но громкий клич, и волки злобно зарычали в ответ. Рука в кожаной перчатке наставила обагрённый клинок на кружащие перед ним оскаленные пасти. — Я не сдамся вам без боя! Нападайте или проваливайте, чёртовы псины!       Юноша казался безумным в своей провокации, но его сердце так бешено билось, что, казалось, звучало внутри черепной коробки Шото, и по абсолютно непонятной ему самому причине он хотел, чтобы это смелое человеческое сердце продолжало биться. Однако одолевший нескольких противников или нет, юноша по-прежнему был один против стаи, и едва ли эти звери оставили бы его в покое после того, как заплатили за охоту на него жизнями своих собратьев. Когда очередному рванувшему вперёд волку удалось уклониться от острия меча и клацнуть зубами в каком-то сантиметре от вихрастой головы, участь юноши была предрешена: он оступился, и, не давая жертве восстановить равновесие, оставшаяся свора разом прыгнула на него со всех сторон.       Шото оказался перед ним за мгновение до неизбежного; хруст проломленных черепов и треск разорванных голыми руками пастей похоронил в себе жалобный скулёж умирающих животных.       Огромные зелёные глаза ошарашенно воззрились на него. Шото видел блеск пытливого ума в их глубине и то, как они проследили очертания его фигуры, задержавшись на перепачканных в красном руках, а затем метнулись к ещё свежему шраму вокруг глаза и остановились на линии рта, когда Шото напряжённо выдохнул через него смрад волчьей крови, до тошноты горчащий на языке.       Он не пытался скрыть свои клыки.       Меч был нацелен на него какое-то время, но ни один из них не двигался с места. Шото чувствовал прилив изнеможения от приведшего его сюда голода и потраченных на сражение сил, но не позволял себе прервать зрительный контакт, преодолевая искушение проследить путь окрасившейся в розовый капли пота, скользнувшей по окровавленному виску. Постепенно смута недоверия и подозрительности слегка рассеялась в зеленоглазом взоре, и парень шевельнулся, привставая и с опаской косясь на своего спасителя.       — Эм. П-полагаю я должен… поблагодарить Вас? — с легкой дрожью произнёс юноша, явно не уверенный, не стал ли он добычей для иного вида хищника. Шото продолжал хранить молчание, и сам не понимая, ради чего он на самом деле вмешался, но не уловив признаков готовящегося нападения, парень принял устойчивое положение на ногах и осмотрел окружающее побоище, параллельно вытирая перепачканный клинок о штанину. Он вновь опасливо посмотрел на Шото, но затем всё же робко улыбнулся ему, и напряжённое ожидание окончательно покинуло его фигуру. Он уверенно сунул меч в ножны и протянул ладонь для рукопожатия. — Спасибо, Вы спасли мне жизнь. — Шото не спешил пожимать руку, но парень не спешил её опускать. — Наверное, мне стоит представиться первым? Меня зовут — БЕРЕГИСЬ!       Просчётом стало то, что лютоволков в стае было семь.       Когда огромные зубы сомкнулись на предплечье юноши вместо горла вампира, Шото на секунду оглох от чужого болезненного вскрика. Зверь метнулся в сторону, крепко сжимая челюстями свою добычу — тело паренька казалось не более чем тряпичной куклой в сравнении с огромной тушей монстра, пока тот трепал его из стороны в сторону, разрывая плоть и не оставляя ни малейшего шанса отбиться без убранного в ножны меча.       Шото хватило сил для последнего рывка, и когда его пальцы до предела вдавились в глазницы зверя, тот отчаянно взвыл, отшвыривая свою добычу. Тело юноши с глухим звуком врезалось в ствол векового дерева, рухнуло к его подножию и осталось неподвижно лежать.       Отброшенный в другую сторону, но устоявший на ногах, Шото силился сфокусировать замутнённое зрение. Слюнявая пасть повернулась к нему, и чёрные ноздри раздулись с презрительным фырканьем. Даже ослеплённый, Вожак стаи лютоволков, в два раза крупнее собратьев, был смертельно опасен, в то время как Шото был чудовищно голоден. Его взгляд непроизвольно метнулся в сторону бессознательного юноши, чья горячая кровь стекала по изорванной плоти руки, но тут же вернулся на противника перед ним.       — Проваливай, — прошипел Шото в ответ на угрожающее рычание напротив. Он понимал, что для Вожака растерзать их обоих теперь было делом принципа. Но у него был козырь в рукаве. — Твоя стая охотилась на моей территории, за что и поплатилась. — Злобный рокот слегка затих от его слов. Среди порождений Тьмы существовали свои законы и даже последняя вшивая шавка подчинялась им. Тем более не мог не подчиниться Глава. Шото выпрямился во весь рост, придавая своему голосу ледяной решимости, наблюдая за тем, как слегка подмялись лапы волка под гнётом воли хозяина земли, на которой он стоял. — Убирайся отсюда обратно в свою пещеру, прежде чем я не передумал отправиться туда самому и посворачивать шеи твоим щенкам и их матери. — Ответное рычание больше не звучало как угроза — для Шото это было достаточным знаком. — Ты знаешь, что я возымел на это право с того момента, как ты напал на меня в моих владениях. И если за твоими отродьями не приду я, придут другие, как я. Но я сохраню жизнь тебе и твоему потомству, если ты уберешься сейчас же и более никогда не переступишь границ. — Рычание стихло, и ослепшая морда повернулась на запах человеческой плоти, но Шото пресёк и это поползновение: — Этот человек — моя добыча. Ты уйдёшь ни с чем.       Недовольный рык стал последним, что издал Вожак, прежде чем развернуться и позорно бежать с поля проигранной битвы лишённым зрения, стаи и ужина для своего семейства.       Как только топот огромных лап по мерзлой земле затих в отдалении, Шото рухнул на колени, лишившись последних сил. Его тяжёлый взгляд остановился на лежащем поодаль юноше. Шото подполз ближе, и сквозь зловоние, исходящее от тел растерзанных волков вокруг, пробилась опьяняющая сладость; Шото почувствовал как его рот наполнился слюной и нутро загудело в предвкушении.       Так вкусно пахло.       Он умирал с голода.       Мучительно тяжело удерживаясь на грани помутнения рассудка, Шото посмотрел в остекленевшие волчьи глаза у своих ног.       Он не хотел быть таким, как эти дикие твари. Поэтому всегда выбирал себе в жертвы лишь тех, кто, по его мнению, заслуживал смерти. Но этот мальчишка, просто чтобы спасти одну нечисть от другой, не задумываясь, подставил под пасть хищных зубов свою руку. Ту самую руку, что Шото не спешил пожать.       Едва ли вампир заслуживал спасения. Но его точно заслуживал этот юноша.       Бледные пальцы крепко ухватились за свалявшуюся шерсть, зубы впились в рассечённое мечом горло мёртвого лютоволка; ещё тёплая тошнотворная на вкус жидкость наполнила рот и стекла в желудок, не вызвав ничего, кроме острого желания выплюнуть её, но Шото насильно сглатывал раз за разом, и каждый новый глоток прояснял голову. Ужасно, отвратительно, неестественно для таких, как он, но забери Дьявол его душу — вонючая животная кровь работала.       Он не выдержал — оторвался задолго до того, как голод был полностью утолён, но всё же этого хватило на то, чтобы прийти в себя и восстановить часть сил. Тело юноши было тяжелее, чем казалось со стороны, однако до замка было недалеко — Шото не видел иного решения, кроме как отнести парня туда. Его теоретических навыков врачевания, полученных из книг, более чем хватило на то, чтобы оказать юноше первую помощь, а тот в свою очередь оказался достаточно крепким для того, чтобы пережить полученные ранения. Раздробленные кости кисти и предплечья срастались мучительно и долго, но приобретенное у знаменитой Девочки-Целительницы зелье оправдало свою баснословную стоимость (которую Шото поклялся никогда не озвучивать перед своим гостем, не желая смущать — для него самого деньги не представляли реальной ценности), и когда зелень пышным цветом распустилась на деревьях, молодой человек смог наконец постепенно вернуться к своим тренировкам с мечом, а позднее продемонстрировал и неплохие навыки владения луком, с того дня с горячей уверенностью переняв на себя роль добытчика еды для них обоих.       Его улыбки и изумрудные глаза сияли задором и добротой, а имя звучало так же звонко и сладостно, как его искренний смех.       Изуку.       Бесстрашный до безрассудства, он не спешил покидать замок высшего вампира, а тот в свою очередь не спешил его прогонять.       Так в доме и в сердце Шото поселился чистый Свет. И Шото был готов на всё, чтобы его сберечь.       Поэтому сейчас он вновь спешит на бесплотный зов запаха, хранимого в его памяти со дня их знакомства, и сердце сумасшедше бьётся в груди от волнения. Густые тени опекают его фигуру, отступая лишь когда он проносится мимо витражей коридоров, и лунный свет окрашивает его блеклыми разноцветными пятнами. Шото останавливается перед двойными дверьми, ведущими в зал отдыха, и делает пару глубоких вдохов-выдохов, успокаиваясь прежде чем войти — он не должен показаться перед Изуку несобранным, иначе тот может решить, что Шото взволнован его кровью, а не фактом ранения. Он не хочет ни на секунду предстать в его глазах хищным зверем, пусть даже по сути им и является.       Просто доверие Изуку слишком важно.       Собравшись с мыслями, Шото толкает тяжёлые двойные двери, и разогретый воздух из зала вырывается в прохладу коридора.       Изуку полулежит на давно облюбованной им софе перед жарко горящим камином, и, как и ожидалось, его окружением является разбросанные вокруг льняные марли и миска чуть дымящейся мутной воды с плавающей в ней перепачканной тряпкой. Резкий едкий запах травяной настойки из бутылки тёмного стекла на секунду перебивает запах крови, и Шото невольно морщится, но уверенно подходит ближе.       Он едва сдерживается от судорожного вздоха, когда видит полную картину.       Левая штанина Изуку представляет собой лохмотья; зажав в зубах медицинскую иглу с вдетой в неё нитью и сгорбившись над своей ногой, парень пытается максимально стянуть друг к другу края рваной раны на внутренней части бедра. Его жилет снят и отброшен в сторону, разодранный, как и рубашка, оставшаяся на нём — три четких отметины от когтей рассекают грудь, просвечивая под прижатой к ним марлей, но в сравнении с раной на бедре они кажутся не более чем царапинами, и Шото сосредотачивает внимание именно на ней: крови довольно много, но в основном свернувшаяся, а свежая, как с облегчением замечает Шото, вяло стекает с одного края раны, а не пульсирующе выплескивается наружу, так что, по всей видимости, повреждена не артерия.       — Я в порядке, ты можешь идти, — немного невнятно оповещает Изуку, не отрываясь от своего сосредоточенного занятия. — Я справлюсь сам.       Шото приближается к нему на оставшиеся несколько шагов, и насыщенный запах крови обволакивает его со всех сторон. Вкусный и манящий, но последнее терпимо.       Да. Он сможет с этим совладать.       — У тебя дрожат руки, — негромко замечает Шото, и Изуку едва не закатывает глаза в раздражении, но взгляд на вошедшего так и не поднимает.       — О да, я, знаешь ли, слегка понервничал, сражаясь в чёртовом лесу с чёртовой нежитью, — язвительно говорит он, тщетно возясь со своей ногой — края раны скользят под его пальцами, отказываясь сходиться. — Вот зашью эту чёртову, мать её, рану и обязательно успокоюсь!       Шото прежде не слышал из его уст столько ругательств. Такое очевидное раздражение и то, что Изуку избегает встречаться с ним взглядом, зарождает в нём почти пугающую мысль, что его и вовсе не хотят здесь видеть, но всё же он не может уйти, не попытавшись помочь.       — И как ты будешь зашивать её в таком состоянии? — ровно вопрошает он. Изуку в эту секунду случайно роняет неловко прижатую локтем к груди марлю, громко чертыхнувшись, резко тянется за новой, неуклюже задевает при этом бутылку, и та падает на пол, но не разбивается — приземлившись на толстый ковер, укатывается под софу, расплескивая своё содержимое. Новая порция ругательств вырывается из Изуку, пока Шото неспешно поднимает бутылку, приседая прямо на пол рядом с софой, берёт чистую марлю и, пропитав её оставшимся на дне бутылки настоем, осторожно прикладывает к самой глубокой из царапин на груди Изуку. Тот наконец смотрит на него, и горькая усмешка кривит его рот.       — Криворукий я. Ни с чем не способен справиться нормально, не так ли?       Эти слова больно режут по нутру. Шото прослеживает глубокие витиеватые шрамы, которыми испещрена правая рука Изуку, и острый укол совести бьёт в самое сердце.       — Прости, — тихо произносит Шото, и лицо Изуку удивлённо застывает. — Я бесконечно сожалею о том, что произошло с твоей рукой. Это моя вина.       — Что? — севшим голосом спрашивает Изуку. От прежнего раздражения в нём не остаётся и следа. — Что ты такое говоришь? — Он смотрит на повинно поникшие плечи Шото. — Нет. Стой, ты что, считаешь что я?.. — Он с неверием заглядывает в глаза Шото, но тот отводит взгляд, и Изуку трясёт головой. — Нет, нет, нет, дело вовсе не в этом! Ты это что же, всерьёз сейчас? Я никогда бы не посмел даже думать!.. Я имел в виду… Уф. — Он потрясённо выдыхает, и искривлённые бугристые пальцы хватаются за ладонь Шото. Тот, вскинув голову, встречает проникновенный взор зелёных глаз. — Я никогда и ни в чём не винил тебя, — мягко уверяет Изуку, и Шото бережно сжимает его руку в ответ, позволяя себе притянуть её ближе к груди. Кончики грубых от мозолей пальцев дотрагиваются до того места, где под тканью шёлковой рубашки бьётся сердце, и Шото едва слышно вздыхает, наслаждаясь тёплым покалыванием от этих прикосновений.       — Ты не пострадал бы, не ослабь я бдительность, — негромко произносит он, но Изуку отфыркивается.       — Ты спас мою жизнь тогда. Меньшее, что я мог сделать, это спасти твою в ответ. — Он хмыкает и лукаво улыбается. — И то я не уверен, что дела обстояли именно так. Ну то есть каковы были шансы у какого-то там лютоволка сразить высшего вампира вроде тебя, м-м-м?       — Гораздо выше, чем ты думаешь, — спокойно отвечает Шото. — Я не питался тогда несколько месяцев. Моих сил едва хватило на то, чтобы ослепить Вожака, одолеть его один на один мне было явно не суждено. Ты действительно сохранил мне жизнь.       — Подожди… несколько месяцев? — удивляется Изуку, и Шото слегка кивает в ответ. — Но почему так долго, разве ты не..? Оу, — вдруг понимает он что-то и осторожно уточняет: — Так это тогда ты получил свой?.. — он не договаривает, но его ладонь, немного липкая от подсохшей крови, ложится поверх левой щеки Шото, и тот слегка вздрагивает, накрывая её своей и не позволяя сдвинуться выше. Он знает, что иллюзорная магия прочно держится на его лице, но прикосновения она не обманет, а Шото не хотел бы, чтобы Изуку мог почувствовать отвратительную бугристую поверхность его шрама — клейма позора, оставленного людьми, которым он имел неосторожность попасться на последней неудачной охоте. Этот промах вынудил его надолго затаиться в своём замке, зализывая раны, и если огонь не мог причинить ему непоправимого вреда, то ожог от святой воды был неизлечим даже для высшего вампира.       Изуку покорно замирает, но на его лице проступает грусть.       — Да, — коротко произносит Шото, стараясь не допустить в своём тоне излишней жёсткости. — Это случилось именно тогда.       Большой палец нежно потирает его скулу, но не смеет сдвигаться выше.       — Тебе не обязательно скрывать его от меня, — совсем тихо произносит Изуку.       Шото на мгновение закрывает глаза, прижимаясь щекой к тёплой руке, прежде чем мягко отнять её от своего лица.       — Когда-нибудь я перестану, — обещает он, и слабая улыбка касается губ Изуку.       — Я тоже должен извиниться перед тобой, — сообщает он, и Шото приподнимает брови. — За своё поведение. Минуту назад. Я… — Изуку смущённо трёт затылок и виновато морщится. — Я повёл себя как реальный урод.       — Это не так, — возражает Шото, но Изуку упрямо хмурится в ответ.       — Нет, так, — с нажимом повторяет он. — Я без причины накинулся на тебя, словно бродяжья псина. Прости. — Он вздыхает, устало опуская плечи. — Я был сильно расстроен тем, что едва не продул какому-то дохленькому накеру. И когда ты заговорил про мои руки… — Он смотрит на свою правую руку, как на предательницу. — Я до сих пор не восстановился до конца, и мне было слишком обидно получить этому подтверждение таким унизительным способом, и ещё унизительнее от того, что ты увидел меня таким беспомощным. Я словно вернулся в те времена, когда ничего не умел…       — Прошло всего несколько месяцев, Изуку, — осторожно напоминает Шото, и тот сжимает пальцы. — Просто дай себе больше времени. Ты вернёшь былую форму.       — Знаю. Знаю, — повторяет Изуку, и Шото видит, как дрожит от напряжения его кулак, когда он с досадой договаривает: — И всё же! — Он смотрит на Шото с почти детской обидой. — Накер, Шото! С ним можно справиться деревянным мечом!       — Может, в этом как раз всё дело? — с усмешкой замечает Шото. — Твой меч определённо сделан из стали.       Изуку издаёт смешок, и атмосфера заметно разряжается.       — Точно, в следующий раз буду сражаться по старинке камнями и палками, — наигранно ворчит он.       Шото хмыкает и смотрит в большие глаза напротив: в них отражается он сам и пламя камина за ним, но в самой глубине под изумрудной толщей Шото видит нечто большее — тёплый и пленительный свет неизведанной эмоции, от которой сердцу словно становится тесно в груди. Заворожённый ею, он не может отвести взгляд, и, награждённый ставшей такой родной тихой улыбкой Изуку, как никогда сильно хочет коснуться её губами. Но он не смеет, помня о том, кем является, а потому заставляет себя посмотреть на иглу с нитью, по-прежнему зажатые в чуть дрожащих пальцах Изуку.       — Всё же постараешься сделать это сам? — негромко интересуется он, и Изуку, секунду назад пытавшийся прочесть что-то по его лицу, отмирает.       — А? — глупо спрашивает он, но тут же спохватывается: — А, ну да, да. Т-то есть нет. То есть я хотел бы справиться со всем сам, но нет. — Изуку давит виноватую полуулыбку. — Не думаю, что у меня получится в этот раз. — Он с робкой надеждой смотрит на Шото, приподнимая иглу. — Так что… поможешь? Пожалуйста. Если… если для тебя всё в порядке с этим. Кхм, — чуть нервно добавляет он.       Шото пристально смотрит на него, прежде чем вкрадчиво и чётко ответить:       — Я не голоден, Изуку.       Изуку застывает, не моргая. Он открывает было рот, чтобы что-то сказать, но затем устало вздыхает и потирает переносицу.       — Это вовсе не то, что я имел в виду, Шото, — спокойно, но твёрдо проясняет он. Выдыхает ещё раз и смотрит на Шото точно таким же пристальным взглядом. — Я о том, что тебе приходится в очередной раз возиться со мной, вместо того чтобы найти себе занятие поинтересней.       — Вроде какого? — поднимает бровь Шото, внутренне расслабляясь. — Чтения одних и тех же книг в тысячный раз? Угрюмых одиноких прогулок по запущенному саду? Пугания заплутавших ночных путников в лесу?       Изуку притворно цокает языком.       — Ты на редкость занудный вампир. — Он смеётся над поражённым лицом Шото и ласково улыбается ему. — В следующий раз я принесу тебе новых книг из города.       — Хорошо, — тихо соглашается Шото, забирая у него иглу. — А пока позволь мне позаботиться о тебе.       Изуку дарит ему слабую благодарную улыбку, откидывается на спинку и с тихим шипением выпрямляет вдоль софы раненую конечность. Шото занимает место между его ног и склоняется совсем близко, успевая уловить проступившую розоватость веснушчатых скул, прежде чем Изуку закусывает нижнюю губу и слегка отворачивается. От его одежды доносятся слабые запахи, пропитавшие её за время охоты, и Шото различает их все — лесная трава, земля, вязкая болотистая грязь, пот и совсем слабый, но всё же зацепившийся след смрада накеровой плоти. Но под всем этим проступает естественный, ни с чем не сравнимый собственный аромат Изуку, и, смешанный с ароматом его крови, он буквально кружит Шото голову. Ему приходится как можно незаметнее сглотнуть скопившуюся во рту густую слюну, надеясь на то, что его собственные руки не будут дрожать от переизбытка чувств. Он закатывает рукава рубашки и, щедро смочив руки и перенятую иглу антисептиком, осторожно ощупывает края раны. Изуку сильно напрягается, но покорно терпит, и румянец его щёк усиливается, когда Шото успокаивающе гладит его по колену перед тем, как осторожно, но уверенно стянуть края раны и начать делать первые стежки.       — Итак. Ты напал на накера в лесу, — непринуждённо констатирует он — беседа была неплохим способом отвлечь парня от малоприятных ощущений.       Изуку дёргается, когда первый шов стягивает друг к другу края кожи, и Шото приходится чуть сильнее зафиксировать его ногу.       — Это он напал на меня! — возмущается парень и тут же шипит, снова дёрнувшись, когда прошивающая его игла приносит новую боль. Его пальцы вцепляются в спинку софы до побелевших костяшек. Шото старается действовать аккуратно и быстро, но пальцы скользят по мокрой, липкой от крови коже.       — Здешние накеры не нападают первыми: в отличие от лютоволков у них нет привычки охотиться на моей земле. — Ему приходится отвлечься на то, чтобы вытереть о марлю руки и выскальзывающую иглу. Изуку использует эту передышку для пары глубоких вдохов, прежде чем вновь задышать поверхностно и часто от очередной порции боли.       — Ну, а вот этот охотился, — обиженно ворчит он и закусывает губу, душа короткий стон; Шото прошибает от него жаром. — Причём на меня.       — А на кого охотился ты? — приподнимает брови Шото, стараясь ничем не выдавать того, каким мучительным становится характер происходящего для него самого.       — На оленя, — буркает Изуку. Его рука впивается в плечо Шото в безмолвной мольбе дать секундную передышку, и тот замирает, давая юноше время отдышаться. Он снова вытирает руки и иглу и поглаживает вцепившиеся в него пальцы. Изуку слегка расслабляется и отпускает, громко шипя от возвращения иглы. — И тот был весьма шустрый зверь, хочу сказать. Я гнался за ним на добрые полмили к северу!       Шото останавливается и косится на него с растущим подозрением.       — Ты пересек границу с Эдебургскими статуями, не так ли?       Изуку на секунду задумывается.       — Н-ну… Да. По идее, да, а что?       — Там заканчиваются мои владения, — спокойно поясняет Шото, продолжая шить. Половина пути уже пройдена, но, переходя к новой рваной извилине раны, Шото приходится немного сменить угол, и его предплечье ложится на сгиб здорового бедра Изуку совсем близко к паху. Парень странно скулит и ёрзает, но ничего не говорит. — Так что ты охотился на чужой земле. Тот олень принадлежал местной нежити.       Он краем глаза видит, как Изуку хлопает глазами, не веря в собственный промах.       — Оу.       Он нервно жуёт нижнюю губу и снова хмурится.       — Ну тогда понятно, почему на меня напали, — бормочет он себе под нос, но последние слова тонут в громком шипении и болезненном стоне.       Шото душит волнами жара. Он не может понять, от близости ли камина, туманящего сознание искушения кровью, скулежа Изуку и того, как тот инстинктивно пытается свести бёдра вместе, непроизвольно прижимая его к себе, или всего вместе. Непривычные ощущения скапливаются внизу живота.       — Я говорил тебе быть осторожнее, — пеняет ему Шото, удивляясь собственной сиплости. — Тебе повезло наткнуться на одиночного накера, в стае они куда опаснее.       — Да знаю я…       — В следующий раз отступи, вместо того чтобы принимать бой.       — Да-да, мамочка, — ворчит Изуку, но сразу тушуется под строгим взглядом и примирительно улыбается. По его бледному измученному лицу крупными гроздьями катится пот. — Прости. Я был уверен, что справлюсь. — Он вздыхает, рассматривая оставленные когтями отметины на груди. — Видимо я и впрямь стал слишком беспечным.       Они оба молчат какое-то время; лишь потрескивание камина, отдалённое завывание сквозняка в коридорах замка и сдавленное ойканье Изуку нарушают тишину.       Шото не может отделаться от навязчивой мысли, что все опасности, которые настигают этого юношу со дня их знакомства, так или иначе связаны с тем, что он выбрал себе довольно сомнительное окружение.       — Думаю, так бывает, если живёшь бок о бок с вампиром, — наконец негромко произносит он, не поднимая головы. — Когда не становишься обедом у крупного зверя, более мелкие кажутся и вовсе безобидными.       Он чувствует, как Изуку напрягается.       — Я не считаю тебя зверем, — сухо отрезает он.       Шото затягивает последний стежок и осматривает проделанную работу: кровь почти остановилась, и, будучи зашитой, рана уже не выглядит так кошмарно.       — Всё в порядке, — отрешённо уверяет он. — Вещи нужно называть своими именами.       Жёстко, но не грубо пальцы на подбородке заставляют его посмотреть вверх.       — Ты не зверь, Шото, — негромко повторяет Изуку. — Ты доказал это, отказавшись от крови.       — Я по-прежнему пью её, — сурово напоминает Шото.       — Но не человеческую, — парирует Изуку. Его пальцы перестают удерживать лицо Шото, и ему почти жаль терять их прикосновение. Любое их касание приятно. — Будь ты рабом своей природы, не думаю, что ты не сорвался бы за всё это время.       Шото не моргая смотрит на него.       — Ты даже не представляешь, насколько я близок к этому сейчас, когда сижу перед тобой, и твоя кровь буквально подана мне под нос, — сипло признаётся он.       Зачем он это делает? Он ведь сам не хотел, чтобы Изуку его боялся! Но также он не хочет притворяться перед ним, а изображать, что вид его крови несоблазнителен — величайший обман, потому что ещё никогда в своей жизни Шото не испытывал такую дикую потребность отведать чью-то кровь не ради утоления голода, а чтобы испробовать её вкус.       Но Изуку не отступает.       — Я доверяю тебе. Ты ведь сказал, что сыт.       Шото не достоин его.       — Это не значит, что я не хочу десерт… — выдыхает он.       Лицо Изуку застывает.       Вот и всё. Миг, когда всё должно было разрушиться, настал, и Шото соткал его своими собственными руками.       — О Боже… — одними губами произносит Изуку, и Шото нестерпимо хочется сбежать, укрыться в своей башне, вновь растворившись в вечном одиночестве — том единственном, чего он на самом деле заслуживает. Но когда он уже готов сорваться с места, Изуку невнятно бормочет, стыдливо пряча глаза: — Ты… Ты можешь, если тебе правда х-хочется…       — Что? — у Шото мгновенно пересыхает во рту.       — Я не возражаю, — продолжает мямлить Изуку, должно быть добиваясь того, чтобы у сидящего перед ним вампира остановилось сердце. — Н-ну то есть… эм… мою кровь ведь уже не вернуть обратно в тело, так что, ну… Не пропадать же добру? — он нервно хихикает.       — Ты бредишь, — с сомнением заявляет Шото, и Изуку мнётся под его критичным взглядом.       — Да нет же, — упрямо тянет он и пожимает плечами, принимаясь ковырять пальцем обивку софы. — Просто я правда не вижу в этом никакой проблемы, если… если тебе будет это при-приятно, эм, ну то есть не то чтобы приятно, но если это лучше того, чем тебе приходится питаться теперь… Я хочу сказать, что, должно быть, чертовски трудно есть только что-то ужасно невкусное? Я хотел бы, ну, не знаю, как-то помочь тебе с этим, если это в моих силах. Я же не против, и, н-ну, тебе ведь не придётся меня у-убивать… То есть, конечно, всё в порядке, если тебе не хочется, я на самом деле не знаю, как со стороны звучит моё предложение, возможно, тебе неприятна сама идея того, что это, ну, необычный способ или… Уф, я должен был подумать о том, что от меня несёт этой настойкой, и, о боже, твоё обоняние ведь в разы сильнее моего, а накер почти загнал меня в болото, должно быть, тебе не нравится то как я-       — Изуку, — прерывает поток бормотания Шото, до конца не веря в происходящее. — Всё в порядке. То как ты пахнешь и твоё предложение… С этим всё в порядке. Для меня. — Ему кажется, что это звучит довольно глупо, но сказанного не воротишь. — Ты просто сильно удивил меня. Это… — он силится подобрать правильное слово, — …не то, что мне когда-либо предлагал человек. То есть свою кровь добровольно… Обычно всё не так.       Изуку смущённо лохматит затылок.       — Не то чтобы мне самому доводилось прежде предлагать свою кровь вампиру, — с ещё одним нервным смешком бормочет он, но всё же скромно улыбается. — Конечно, это не то же самое, как если бы ты меня укусил…       — Не то же самое, — соглашается Шото. — Но это хорошо.       — Х-хорошо? — робко спрашивает Изуку и чуть ли не светится от радости, когда Шото с кивком дарит ему мягкую полуулыбку. — Что ж, я рад, что мне не придётся со стыда запираться в своей комнате на ближайшие сто лет.       Шото фыркает под его смех.       Неловкость по-прежнему висит между ними в воздухе, но ещё одна тёплая улыбка Изуку делает его таким трогательным в этот момент, что на секунду Шото забывает о реальной странности того, как они оба выглядят со стороны: вампир и человек, согласившийся разделить с ним свою кровь. Это точно не то, что Шото мог ожидать, но будет ложью не признаться самому себе, что он мечтал о подобном с того момента, как впервые уловил аромат крови этого юноши, и возможность осуществить такое желание определённо будоражит — чувства беспокойства и предвкушения прочно поселяются в солнечном сплетении.       Шото смотрит на раненую ногу, потом на самого Изуку, безмолвно прося разрешения, и когда тот едва заметно кивает, наклоняется. Он до последнего держит зрительный контакт, приближаясь губами вплотную к проглядывающей сквозь разодранную штанину коже, лоснящейся от подсохшей крови. Ответный взгляд Изуку не выражает отторжения, хотя парень и выглядит слегка напуганным, но также он выглядит напряженно-ожидающим, поэтому Шото прикрывает веки, чтобы полнее сосредоточиться на вкусе и сладком аромате, и на пробу касается кожи самым кончиком языка.       И это самое великолепное, что он когда-либо испытывал.       Язык уверенно и широко проходится по короткой дуге, собирая восхитительную влагу с бедра, и тело Изуку мелко-мелко дрожит в ответ. Шото приходится остановиться на мгновение, чтобы не издать блаженный стон — буйство чувств отзывается лёгкой эйфорией в голове, и покалывающее ощущение на языке продлевает удовольствие. Он снова и снова медленно облизывает тёплую кожу, наслаждаясь вкусом и жарким прерывистым дыханием Изуку над ним. Кончик языка подхватывает сбежавшую вниз проворную мелкую каплю, просочившуюся с уголка уже зашитой раны, и слизывает алую дорожку, оставшуюся от неё.       Бесподобно.       Пальцы Шото жадно впиваются в бедро под ними, и дрожащее тело резко дергается.       — Ахм! — коротко вскрикивает Изуку, уходя от хватки на ноге и максимально вжимаясь в софу.       Шото мгновенно отшатывается, спустя секунду осознав что творит.        — Прости, — стыдливо просит он. — Я увлёкся.       — Н-нет, — дрожащим голосом произносит Изуку. — Нет, всё… Ну, всё было неплохо, пока ты не задел саму рану. Если честно, она чертовски болезненная.       — Я мог бы… — начинает Шото, не до конца уверенный стоит ли озвучивать свои мысли — он уже натворил достаточно, всего на секунду упустив контроль; ему стоит прекратить это до того, как произойдёт нечто непоправимое. Но лёгкий дурман, гуляющий в сознании, делает сделки с совестью гораздо проще.       — Что? — подталкивает его Изуку, и Шото решается.       — Моя слюна. Знаешь, она… обладает некоторыми эффектами… что-то вроде анестезии, я полагаю.       — Оу, — удивлённо выдаёт Изуку. В нём сразу же пробуждается врождённое любопытство, которое всегда толкало его изучать мир вокруг и вести записи в потрёпанном от времени самодельном журнале. Шото уверен, что будь тот под рукой — парень и сейчас бросился бы записывать новое открытие. — Это чтобы твои жертвы не сопротивлялись?       «Не умирали в агонии» — слышит собственные мысли Шото, но не поправляет Изуку вслух.        — Да. И я… — он тщательно взвешивает то, что собирается сказать, — мог бы помочь тебе с твоей раной. Я не буду высасывать через неё твою кровь, обещаю, просто уберу боль. Если ты позволишь.       «Пожалуйста, позволь мне сделать это».       — Знаешь, — претенциозно начинает Изуку, и Шото холодеет, — тебе определённо стоило предложить это пораньше. Например, до того как ты начал шить меня на живую, хм?       Его общий изможденный вид совершенно не вяжется с шутливым тоном, и Шото вновь понимает, что Изуку не совсем адекватно реагирует на происходящее, должно быть, слишком измученный, чтобы чётко соображать, но ставки сделаны, и отступать поздно.       Шото кладёт руку чуть повыше его колена и пытливо заглядывает в зелёные глаза, ища малейший признак неприятия, но не находя его.       — Так мне продолжать? — тихо спрашивает он.       Изуку громко сглатывает.       — Да. Да, пожалуйста.        Шото больше не медлит: осторожным движением, собрав на кончике языка побольше слюны, он дотрагивается им до самого края раны.       Изуку слегка шипит, но не отодвигается, и Шото, бегло взглянув на него, видит полуулыбку, пробившуюся сквозь отражение мучения и лихорадки на лице, отмечает белёсость костяшек вцепившихся в спинку софы пальцев, затаённое дыхание и необычайную при подобной кровопотере румяность щёк. Это больше, чем, в совокупности с открыто предоставленным ему телом, может выдержать разум Шото, поэтому он вновь закрывает глаза и уверенным, настойчивым движением проходится языком по ране, оставляя поверх неё блестящий след слюны. Его нос при этом на секунду утыкается в сгиб бедра Изуку, чувствуя явный жар его паха, и юноша судорожно вдыхает, но почти сразу расслабляется, и из него вырывается облегчённый выдох, когда боль, очевидно, исчезает.       Этого мало.       Шото смотрит на его рассечённую грудь и сдвигается выше, абсолютно прозрачный в своих намерениях. Изуку непроизвольно втягивает живот под лёгкими прикосновениями, но, растерявшись всего на секунду, покорно помогает стащить через голову свою разодранную рубашку. Шото припадает губами к самой глубокой царапине, берущей начало на животе сразу возле пупка, и Изуку тяжело дышит; деревянная спинка натужно скрипит под его пальцами.       Здесь резкий запах настойки гораздо сильнее, чем на бедре, но это не отпугивает Шото: он терпит её вязкую терпкость, прежде чем вкус крови перебивает её окончательно. Шото слизывает застывшие сахарные бусины с раны, двигаясь вверх, но замирает, косясь на серебряный крестик.       Дрожащими руками, без единого слова Изуку снимает цепочку через голову и оставляет её на столике.       Если у него и был шанс хоть как-то защититься от вампира перед ним, то только что он добровольно лишил себя его; Шото чувствует иной вид возбуждения от этой мысли — в штанах становится тесно и тяжело.       Его язык уверенно скользит вперёд, но, достигнув конца раны, не останавливается, а движется дальше по взмокшей коже, и её солоноватый вкус так приятен, и это так ново и неизведанно, что Шото отрывается только когда дыхание Изуку начинает щекотать его скулу. Пульсирующая вена на шее зажмурившегося юноши притягательно бьётся под кожей, вызывая зуд в клыках, но наравне с этим чувством в груди Шото вспыхивает щемящая нежность, когда бледные губы едва слышно шепчут его имя, а зелёные глаза распахиваются, блестящие и тёмные от затопивших радужку зрачков.       — Шото…       Он не имеет права обмануть доверие этих прекрасных глаз.       — Прости меня… — выдыхает Шото, отступая назад на каменный пол. — Я снова увлёкся…       На этом всё. Он должен остановиться, потому что сделал всё, что обещал. Вот только…        — Шото… — тихонько зовет голос над ним, и неуверенная рука дотрагивается до его волос на затылке. Шото задирает голову. Изуку смотрит на него сверху вниз, и Шото безошибочно узнает эмоцию, пляшущую в глубине зелёных глаз вместе с отражением огня камина. Это то, с каким чувством Шото живет в собственном замке с того дня, как в нём поселился обладатель этих глаз. Желание. Нужда. Голод. — Шото… — снова произносит Изуку и робко подаётся к нему.        — Шото… — в третий раз сладко шепчет он, и внутренности Шото скручивает. Ему прежде была чужда похоть: она не насыщает желудок, а в целом это единственная причина, по которой его когда-либо интересовали люди. Но сейчас Изуку жаждет Шото, и Шото жаждет его в ответ.       О, Дьявол, как сильно он его хочет.        — Ты можешь… сделать это снова? — почти молящим тоном спрашивает Изуку, и Шото не узнает собственный хриплый голос:       — Тебе по-прежнему больно?       — Нет… — едва выдыхает Изуку и облизывает сухие губы. Шото непроизвольно копирует его жест, и собранный с уголка рта вкус крови обновляется на кончике языка.       Сладко, так сладко…       — Тогда зачем?       Ему не нужно уточнять, но нужно услышать ответ. Он хочет, чтобы Изуку его озвучил.       — Это… Это…       — Приятно? — подсказывает Шото.       Изуку кивает.       — Скажи это.       — Это было приятно…       — Ты хочешь ещё?       — Да.       — Хочешь больше?       Напряжение натягивается в воздухе словно тетива.       — Господи… — выдыхает Изуку. — Боже, о Б-боже… Да… Да!..       И Шото срывает поводья.       Он припадает губами к его ране на бедре, чтобы одарить её поцелуем, а затем пройтись вдоль тягучим плавным движением влажного языка. Изуку откидывается на спинку, пальцы вплетаются в двухцветные волосы и слегка тянут у основания, пока Шото снова и снова вылизывает его рану. Когда голова начинает кружиться от пьянящей сладости её вкуса, Шото вслепую нашаривает пряжку тяжелого охотничьего ремня Изуку и расстегивает его, почти сразу дергая штаны вниз. Ткань трещит под его руками, но все-таки поддаётся, оголяя тёмно-зелёные кучерявые волоски, обрамляющие основание налитого члена.       — Шото! — испуганно зовет Изуку, но тот, не медля ни секунды и не давая ему опомниться, берёт влажную от предсемени головку в рот, стараясь не поцарапать её выступающими клыками.       Горьковатый вкус смазки неожиданно возбуждающе сочетается со сладостью его крови, отстранённо отмечает в мыслях Шото, вбирая член в рот до основания.       Изуку протяжно стонет, когда кончик носа Шото касается завитков волос. Хватка на затылке крепчает, бёдра резко подаются вверх под новые громкие стоны, и Шото абсолютно наслаждается каждым несдержанным звуком, что издаёт отдавшийся удовольствию Изуку.       — Да, да-а… Это… Ах! Это так… М-мнх! Нгх, Шото!       С пошлым влажным звуком оторвавшись от его члена, Шото жарко выдыхает, заменяя рот рукой.       — Тебе нравится так? — хрипло спрашивает он, обводя головку языком снова и снова, вырывая из уст Изуку жалобливые всхлипы.       — Да, да, Боже, да! — выстанывает тот, подаваясь навстречу ласкам.       Он по-прежнему зовёт вслух Бога, и Шото хочется это исправить.       — Я хочу всего тебя, Изуку, — шепчет он, подаваясь вперёд и ни на секунду не прекращая двигать рукой. — Хочу тебя себе…       — Я твой, Шото, я весь твой, — сбивчиво бормочет Изуку, пытаясь поймать его губы своими, но Шото перехватывает его за волосы — не сильно, но достаточно властно для того, чтобы не давать ему перенять инициативу.       — Нет, ещё нет… — произносит Шото, облизывая нежную кожу его шеи. Изуку выгибается и откидывает голову, напрашиваясь на большее. Шото прячет зубы, оставляя одну за другой багровые отметины. — Я забрал бы тебя у твоего Бога, у целого мира, из лап самого Дьявола, только чтобы ты остался со мной. Навсегда, навсегда со мной…       — Шото… Шото, пожалуйста, — хнычет Изуку, выглядя при этом совершенно разбитым. — Пожалуйста…       — Чего ты хочешь, мой Свет? — ласково шепчет Шото, накрывая ладонью его лицо, охваченное мукой и нестерпимой нуждой.       — Поцелуй же меня…       Он больше не смеет заставлять его ждать.       Губы Изуку сухие, горячие и сладкие, сладкие, такие бесконечно сладкие; они робко приоткрываются ему навстречу, не смущаясь вкуса крови, сохранившегося на чужом языке. Движения руки ускоряются, тело Изуку мечется в блаженстве, пальцы цепляются за шёлк рубашки, дёргают волосы, ищут нерушимый столп в хаосе наслаждения, и Шото сам становится этим столпом, бережно, но крепко прижимая Изуку к себе, когда тот выгибается на пике экстаза и находит своё освобождение в объятиях Шото с отчаянным криком:       — Шото!       Горячее, вязкое выплескивается на пальцы, пачкая рассечённую грудь тихо стонущего Изуку. Без раздумий Шото наклоняется вниз, собирая перламутровые брызги языком, не испытывая ни единого порыва брезгливости. Изуку протестующе скулит, пытаясь уйти от прикосновения к ещё твёрдому члену, но Шото не задерживается на нём дольше секунды, мягко обводя головку и сразу спускаясь ниже, утягивая бёдра Изуку на себя, вынуждая его лечь на спину. Язык неотрывно скользит по коже, и стоит ему коснуться жаркой промежности — Изуку с испуганным писком пытается стыдливо свести бёдра, но Шото крепко удерживает его ноги.       — Позволь мне сделать это, — просит он, покрывая влажными поцелуями внутренние стороны бёдер и призывно поглаживая ягодицы.       — Не там! Это… так неловко… — Изуку прячет лицо в предплечье.       — Ты так прекрасен, Изуку, — шепчет Шото, оглаживая и целуя каждый сантиметр открытой кожи, — Ты прекрасен весь, мой Свет, я хочу каждую твою частичку, всего тебя, всего…       Изуку судорожно вздыхает, когда язык вновь смещается к ягодицам, но покоряется настойчивым ласкам, и вскрик, слишком громкий и резкий, вырывается на свободу от влажного жаркого касания к сжатому колечку мышц.       — Ах! С-стой, н-нет, я не- Ахм! — все протесты растворяются в новых стонах, стоит Шото усилить нажатие языком и сделать жаркий выдох, потянувший за собой его собственный стон.       — Шото, Шото, Шото… — как в бреду повторяет Изуку, всё блаженнее и горячее с каждой новой раскованной лаской. Его член вновь крепнет, и Шото обхватывает его рукой, продолжая кружить языком у входа, дожидаясь, пока Изуку окончательно не отдастся ему, потеряв последнюю скованность.       Этот момент приходит, когда кончик языка свободно преодолевает сопротивление девственного тела, и Изуку несдержанно подаётся тазом навстречу, насаживаясь глубже в блудливом, жадном стремлении ощутить больше; спустя несколько долгих минут, полных чарующих звуков потерявшего самоконтроль Изуку, он снова кончает, и Шото на последних секундах оргазма ловит головку его члена губами, мягко удерживая в тёплом плену рта, пока тот окончательно не обмякает.       Шото распрямляется и буквально теряет дар речи: он не встречал картины более завораживающей, чем вид распластанного перед ним тела Изуку; с ореолом рассыпавшихся кудрей, обессиленно хватающий ртом воздух и взирающий с такой пронзительной чувственностью, что сердце сжимается от нежности, он выдыхает на грани слышимости, с трудом держа открытыми тяжелеющие веки:       — Я люблю тебя… Люблю так сильно… — ему едва хватает сил на то, чтобы дотронуться кончиками пальцев до щеки Шото и тот ловит его запястье, прижимая к губам.       — Я бы продал душу за тебя, — признаётся он и сразу понимает, что уже, уже продал, и только поэтому ему позволено иметь в жизни этот момент, но он стоит того, чтобы после нырнуть за него в самые пучины Преисподней.       Он хотел бы подхватить обессилевшего любовника на руки и отнести в свою постель, укутав шелком и бархатом простыней и покрывал, но тугой пульсирующий в паху жар никуда не исчез, и жаждущий разрядки Шото не может отыскать в себе сил на благородство.       Он мог бы — должен бы! — воспользоваться рукой, но вот же прямо перед ним Изуку, предоставленный ему в своем безоружном положении, едва держащийся на грани сознания, прерывисто шепчет:       — Ты можешь… сделать это…       Как Шото смог бы воспротивиться такому?       Едва не скуля от нетерпения, как чёртова псина, он резко спускает штаны, ненавидя свою неспособность противостоять низменным инстинктам, ещё более острым и жалким, чем жажда крови, но Изуку зовёт его, зовёт одними глазами, просит ими, умоляет из-под трепещущих ресниц и медленно, так чертовски медленно, Шото проникает в его горячее тело и, не сдержавшись, протяжно стонет от ощущений смыкающегося на нём жаркого нутра.       — Дьявол, ты такой тугой, Изуку…       Он хочет быть нежным и осторожным, хочет, чтобы его движения приносили Изуку то же удовольствие, что получает в этот момент он сам, но когда тот издаёт ответный стон, такой густой и чувственный, что его нестерпимо хочется испить до дна, Шото почти полностью покидает его тело и, поймав губами рокот последнего звука этого стона, целует Изуку глубоко и страстно и единым движением до предела погружается в него вновь.       На изнанке век вспыхивают ослепительно-белые искры, а вскрик Изуку гаснет в новом поцелуе. Он берёт его глубоко, жадно, всем своим естеством отдаваясь во власть обуревающей его страсти и всепоглощающей любви к человеку, смертному мальчишке, без которого он более не мыслит существования.       Их поцелуй наполняется ярким вкусом крови; Шото слизывает её с прокушенной им губы, упиваясь тихим постаныванием Изуку, его теплом, вкусом, запахом. Ровно за миг до того, как всё это перебрасывает его за край, он делает последний толчок и выскальзывает из тесноты горячего тела, заливая семенем белоснежные ягодицы и обивку софы. Он силится отдышаться, уткнувшись лбом в сгиб шеи Изуку, где-то глубоко внутри презирая себя за то, что посмел осквернить такую чистую душу, как та, что дрожит сейчас в его руках, но усталая полуулыбка Изуку в миг гасит любое раскаяние.       — Это было чудесно, Шо…       Ему недостаёт сил договорить: всё его тело обмякает, проваливаясь наконец в забытье сна, и Шото, поддерживая Изуку в осторожных объятиях, мягко обтирает его оставшимися марлями, бережно подхватывает на руки и уносит в свою башню, с этого мига переставшую быть обителью его одиночества.

***

      Покрытая шрамами ладонь шарит по холодному шёлку простыней, и Шото ловит её своей, откладывая в сторону книгу и приседая рядом с Изуку. Тот приоткрывает сонные глаза и улыбается ему.       — Ты здесь… — счастливо выдыхает он, и Шото целует его пальцы.       — Я никуда не уйду. Продолжай спать, Изуку.       — На секунду мне показалось, что всё это был лишь сон, — тихонько признается он.       — Хороший сон? — с полуулыбкой уточняет Шото, любуясь мерцанием лунного света в его глазах.       — Лучший в моей жизни, — со смешком уверяет Изуку и трётся носом о подушку. — М-м-м, можно я теперь всегда буду спать в твоей кровати? Здесь так уютно.       — Всё, что пожелаешь, мой Свет.       Изуку хихикает.       — Ты всё время будешь меня так называть?       — Да, — просто отвечает Шото. — Ты против?       — Нет. Нет, мне очень нравится, как это звучит. — Он зарывается носом глубже в складки подушки и затихает.       — Я буду оберегать тебя, пока моё сердце бьётся, — обещает Шото, думая, что Изуку снова уснул, но тот, не глядя, протягивает руку и легонько дотрагивается до его груди.       — А потом? — шепчет он, не открывая глаз. — Ты отыщешь меня в следующей жизни, Шото?       — Да, мой Свет, — Шото мягко касается его лба губами. — В любой из жизней я буду следовать за тобой. А сейчас спи. Набирайся сил.       Юноша дышит глубоко и спокойно, и до самого рассвета Шото охраняет его сон, больше не чувствуя тяжести теней, всегда цеплявшихся за его плечи.