Личный интерес

***

На чердаке затхло пахнет сыростью и явно — негостеприимными кошками. Шинсо ничего не имеет против кошек, но от перспективы ночевать в таком месте морщится и тихо вздыхает — в очередной раз за вечер. Сквозь доски на провале окна падает яркий лунный свет, Шинсо старается не смотреть на оставленные после себя следы в почти сантиметровом слое пыли. Деревянный настил под задницей давно прогнил и громко скрипит от любого сквозняка, поэтому Шинсо лишний раз не шевелится, прислонившись к стене. Хоть они с Мономой и ушли довольно далеко, затаившись в заброшенной четырехэтажке, их все еще легко можно найти. Дальше сбежать не получилось — за домами на краю изолированной деревни только лес и горы, а там у животных явное преимущество перед любым человеком. Причуды и количество псарей «Ока» им неизвестны, зато с их питомцами Шинсо уже познакомился ближе, чем хотелось бы. Монома сидит напротив и курит. Сигаретный дым перебивает кошачий запах, замысловатыми фигурами завивается в воздухе, подчиняясь затянутым в ткань перчатки пальцам. Монома что-то такое изображает в воздухе — и дым летит к нему. Шинсо кашляет и отворачивается. Ему курить нельзя, хотя иногда и хочется — с его причудой это слишком опасно, для голосовых связок и легких сигареты не лучшая компания. А вот Мономе ничего не мешает. Мономе вообще никогда ничего не мешает, с самого выпуска. — Прекрати, — говорит Шинсо тихо. — Воняет. — А то что? — улыбается Монома, нервно потряхивая сигаретой. Пепел падает на брюки, но Мономе уже все равно — костюм у него местами подран, задняя часть длинного раздвоенного «хвоста» висит лохмотьями, фрак весь в засохших пятнах. Только волосы и лицо посреди этого бардака сияют чистотой и злостью. Шинсо на свой костюм плевать, он рассчитан на ползание по уши в грязи — самое то, как советовал Айзава. Монома медленно подносит сигарету к лицу двумя вытянутыми пальцами и затягивается с таким видом, будто сидит на светском рауте, а не на чердаке заброшенного здания. Шинсо бы не удивился, начни он сейчас задвигать про «все идет по плану». — Воняет, — равнодушно повторяет Шинсо, зарываясь носом в чудом уцелевшую ленту. — Плевать я хотел, что тебе не нравится, — дергает плечом Монома, но сигарету бросает и рискованно тушит ботинком о пыльную деревяшку. Добродушные интонации плохо вяжутся с рваными движениями. Почти целую минуту они сидят в тишине — идут на рекорд. — Почему ты не остановил собак? — спрашивает Монома, натянуто улыбаясь. — Какого черта? Шинсо прикрывает глаза и переводит взгляд на забитое досками окно, через которое лениво протекает луна. Монома повторяет этот вопрос по кругу уже несколько раз, а у него до сих пор нет внятного ответа. «Не смог» — глупо, потому что они оба знают, на что он способен. «Не успел» — еще глупее, времени у него было достаточно, пока Монома копался с замками, перехватив усиливающую причуду у единственного псаря. «Растерялся» — хочется сказать Шинсо, но он молчит. Не та компания для откровений. Потому что если скажет правду, то Монома посмотрит на него, самодовольно улыбнется, выдохнет в воздух очередную струйку ядовитого дыма и пафосно спросит что-нибудь вроде: «А чего ты ожидал от этой работы?» Ну точно не шестикилометровых забегов по полубезымянной деревне в грязи и холоде, с кучей обезумевших монстров, даже внешне не похожих на собак, на хвосте. Поэтому Шинсо снова просто пожимает плечами. Хоть они и нашли псарню с мутантами, задание по незаметной разведке все же провалилось. И по захвату главаря банды тоже. Вины Мономы в этом ни грамма, его можно понять. Шинсо снова вытаскивает из кармана маячок, проверяет телефон, с надеждой зажимая кнопку — все глухо, технику убило неизвестным импульсом еще на подступах к базе «Ока». Теперь, когда еще и связь отрубилась окончательно, единственным приоритетом остается выживание, а не добыча информации. Монома напротив молча шуршит пачкой и достает новую сигарету. Чиркает зажигалкой — искра никак не превращается в огонек, — и тихо ругается себе под нос. Вместе с ним Шинсо работает второй раз, но до этого они не оставались наедине, рядом постоянно был кто-то еще. Ему до сих пор непривычно видеть бывших одноклассников героями, и все же Кендо и Тецутецу он встречает куда чаще, чем Моному. Если подумать, это не удивительно — причуда копирования нужна в больших городах, со злодеями больших калибров. Куда уж Шинсо до него с его «полезностью». У Мономы больше опыта. Сразу после школы он умудрился поработать с тремя героями из первой десятки, и все это выпало как раз на период стычек с Лигой. Шинсо в то время стажировался далеко от очага военных действий, изучая психологию и манипуляции, поэтому львиную долю практического «опыта» упустил, чем Монома и пользуется, тыкая в это носом каждый раз, когда они встречаются. Не то чтобы Шинсо жалел. Он вообще подозревает, что вся эта постановка — просто мелочная месть за то, как они разошлись после школы. Но не мог же он сказать, что за ним открылась настоящая охота, когда в подполье узнали о его способностях и причуде. Иначе пришлось бы признать, что он переживает за Моному, а это было выше его сил — к пожизненному клейму сентиментального неудачника в восемнадцать Шинсо был совсем не готов. Зажигалка на мгновение вспыхивает желтым, озаряя все вокруг, кончик сигареты наконец загорается, и Монома шумно затягивается, обхватывая ее губами. Открывает рот, и сизый дымок волнами вырывается наружу, словно из дорогой курильницы. Шинсо ловит себя на том, что завороженно пялится — прямо как раньше. Монома, может, и честолюбивая сволочь, но красивый до одурения, особенно когда такой — злой и на взводе. И рваный грязный костюм его не портит. Впрочем, тоже как раньше — когда это Моному что-то портило? Только в их самую первую встречу Шинсо решил, что Монома невменяемый клоун с резиновым лицом, но это было задолго до того, как это самое лицо стало обязательным атрибутом любого его эротического сна. А потом — и полуэротической реальности. Тот перехватывает его взгляд и прищуривается. — Шинсо-кун, а что ты вообще тут забыл? Шинсо поднимает бровь, провожает взглядом быстрое движение языка по нижней губе. Влажная кожа тускло бликует от лунного света. — То же, что и ты. — Нет, так не пойдет, — усмехается Монома, выпуская струйку дыма из уголка рта, — должна же у тебя быть своя причина, м? Это я здесь копирую, а не ты. Что тебе понадобилось так далеко от дома, почему ты вообще не появляешься в городах? Считаешь, что никто этого не замечает? Разве ты для этого заканчивал Юэй? Я думал, ты собираешься доказать всем, каким хорошим может быть герой с плохой причудой, и что там еще было… Шинсо сгибает колени и кладет на них руки, откидываясь головой на дряхлую стенку. Хорошо хоть ржавых гвоздей не торчит, хотя в данной ситуации это даже кажется неплохой перспективой — Монома издевается, задавая правильные вопросы, на которые он совсем не хочет отвечать. — Это дело изначально очень странное, — негромко начинает Шинсо после долгой паузы, — собаки с причудами, мутанты, «Око»… И все это — в какой-то глуши. Далеко от всех. Не верится. Он замолкает, раздумывая, стоит ли продолжать. — К тому же, Айзава попросил меня взглянуть, что здесь творится. Какое-то внутреннее расследование. — И почему я не удивлен? — ехидно фыркает Монома, закидывая ногу на ногу, и цокает языком. — А ведь это даже не Влад-сенсей, как тебе не стыдно? Чувствуется, что рядом с ним Монома нервничает, но все равно никак не может заткнуться. Шинсо не понимает, нравится ему это или нет. Раньше — очень нравилось. Когда-то давно. — А ты? — спрашивает он, привычно нащупывая нити причуды. Всегда можно просто заставить Моному замолчать, если захочется. — Зачем приехал из города? Побегать по грязи? Решил отдохнуть от фотосъемок и раздачи автографов? Тот закрывает рот, выдыхает дым через нос и широко улыбается. В темноте его глаза холодно поблескивают. — Потому что ты меня бесишь, — елейно произносит Монома. — Шинсо-кун. Он не двигается, но его слова знакомыми интонациями проникают под одежду и ползают там, словно множество маленьких змей. У Шинсо по позвоночнику бегут мурашки. — Глупо, — отвечает он, незаметно сглатывая. — С твоей популярностью тебе здесь нечего делать. Монома пожимает плечами, продолжая загадочно улыбаться. Поправляет лацканы пиджака, неспешно разглаживает мятую рваную жилетку и отворачивается к окну. — Я здесь по личной причине, — говорит он тихо. А потом передразнивает: — А еще меня попросили. Шинсо кивает так, будто ему все равно. Монома морщится и тушит недокуренную сигарету. А потом садится поудобнее, выпрямляет ноги и начинает пялиться. Его взгляд Шинсо чувствует на себе, словно тот касается руками — по всему телу. Ведет по бедру горячей ладонью, поверх ткани, забирается пальцами под костюмную куртку и опасно трогает голый живот. А потом выдыхает в ухо какой-нибудь глупый вопрос, ответив на который Шинсо точно потеряет контроль. У него очень буйное воображение. Или слишком хорошая память. Монома снова улыбается. Милосердного молчания хватает ненадолго. — Я думаю, нас найдут, — уверенно произносит он. — Мне кажется, что все это ловушка, а поиски — вопрос времени. Нам некуда бежать. Шинсо вздыхает и не отвечает. У него начинает колоть в виске — верный признак приближающейся мигрени, от сковывающего напряжения побаливают колени, а расслабиться, чтобы не тратить силы, как его учили, никак не получается. Не рядом с Мономой. Будто в подтверждение слов, на улице раздается тревожный, непривычный для ночной тишины звук: один в конце улицы, затем еще один — ближе, там, где Шинсо видел перевернутый мусорный бак. Шорохи и скрипы складываются в стойкое ощущение, заставляющее волосы на загривке вставать дыбом — они больше не одни. Монома хмыкает и плавно поднимается, наконец отводя глаза. Театрально подтягивает чудом сохранившие белизну перчатки, приглаживает светлые волосы и заглядывает в широкую щель между досками. Показывает пять пальцев, потом секунду хмурится и добавляет еще один. Шестеро псов с причудами. Предел Шинсо — четыре не особо разумных существа. А у этих тварей коэффициент интеллекта явно выше, чем у обычных собак — они не давали ему даже дух перевести и задуматься над тем, как можно заставить их отвечать. Монома напряженно застывает, следя глазами за чем-то в окне так увлеченно, что Шинсо почти пропускает момент, когда тот срывается с места и оказывается рядом. Запах дыма и парфюма — наверняка демонстративно дорогого — забивается в нос, шуршит ткань, луна на мгновение отражается от пуговиц, и чужое присутствие ощущается всей кожей. Как враждебное и неуютное — на уровне инстинктов, вбитых в голову еще во время обучения. Монома специально нарушает его личные границы, хотя знает — должен помнить, как Шинсо ими дорожит. Он нахально улыбается, перешагивая через его колени — сейчас ему явно плевать. Раньше тоже было плевать, но тогда он хотя бы делал вид, что это не так. Не двигается. Щекочет ему нервы и заставляет замирать в ожидании чего-то, что так и не происходит. — Сколько их? — шепчет Шинсо, мысленно растягивая паутину. Голос у него ровный и спокойный, глаза прикрыты, тело расслаблено — кто угодно поверил бы, что он спрашивает о сущей ерунде. Монома качает головой, рассматривая его сверху — слишком просто, чтобы повестись. С такой снисходительной улыбкой печальные уголки голубых глаз опускаются еще ниже, превращая его в грустного клоуна. А потом он наклоняется — медленно, по миллиметру в бесконечность, — и, вдохнув, рывком целует его. Касается сухими губами, не закрывая глаз, не прикасаясь больше ни единой частью своего чертового костюма. Шинсо тоже не моргает — это явный вызов, и он даже не отдергивается. В горле что-то противно скребется, выползая из такого же пыльного чердака внутри Шинсо, ломая замки и проникая в самый мозг. Монома отстраняется, зло усмехаясь. Теперь им обоим приходится молчать — просто на всякий случай. В повисшей тишине лестница на чердак скрипит оглушительно громко, и почти сразу в покосившемся темном проеме появляются две оскаленные морды — здоровые, каждая больше человеческой головы. Монома пронзительно свистит, привлекая внимание, и захлебывающийся лай, больше похожий на вой, заполняет собой всю комнату, почти сразу же прерываясь. Шинсо проходит мимо Мономы, старательно избегая контакта, и просачивается между огромными застывшими тушами. У одной из спины и хвоста торчат жуткие костяные шипы, челюсти второй больше напоминают крокодильи, между ушей отливает зеленью чешуя. Шинсо старается не думать о том, что может произойти, если их не останавливать. Следующих четырех псов он берет на себя. Паутина растягивается и подрагивает у Шинсо в голове, когда он повторяет трюк Мономы, обращая на себя внимание каждого из монстров, обнюхивающих развалины дома. Полотно вздрагивает, идет волнами, но выдерживает один разум, второй, третий и даже четвертый. Собаки омерзительно застывают на месте, пустыми глазами пялясь сквозь него — приказывать им делать что-то кроме этого сложно, они плохо понимают вербальные команды, а разбираться в тонкостях их воспитания Шинсо сейчас не намерен. Монома стряхивает пыль с рукава и говорит: — Почти закончили. Шинсо поднимает на него глаза, поджимает губы и молчит. Таймер в голове сам собой отщелкивает последнюю из пяти минут после поцелуя, взгляд цепляется за разбитые часы на ремнях — сквозь трещины в стекле невозможно рассмотреть наверняка. — Я же занят, куда мне до тебя, — как-то нервно смеется Монома. — И не самоубийца, чтобы отпускать собак ради какой-то шутки. — Это спорно, — отвечает Шинсо, когда таймер обнуляется. — Кто вообще полезет на такие задания добровольно? Монома бросает на него странный долгий взгляд, секунду молчит, немного хмурясь, и отворачивается. Собаки с грохотом скатываются с лестницы, поскуливая, и почему-то не кидаются их убивать. Время вдруг замедляется, реальность становится плоской картинкой, небрежно нарисованной вокруг. Шинсо чувствует, как плетьми повисают руки. Язык во рту превращается в неповоротливый кусок мяса, все конечности деревенеют, а сознание сужается до одной точки. Чужая паутина кажется липкой и до ужаса знакомой. Как же он так нелепо попался… На щеку опускаются пальцы — голые и холодные без перчаток. Ведут вниз, касаются губ, гладят по подбородку. Почти нежно. Монома вздыхает с сожалением, но в потемневших глазах его ни капли. Собаки собираются вокруг него толпящейся кучей, боковым зрением Шинсо успевает увидеть, как одна из них тычется мордой в его бедро. — Уже давно не пять минут, Шинсо-кун. К сожалению, я единственный, кто умеет тобой правильно пользоваться. Поэтому я здесь.