ложка дёгтя

Помятая, хмельная голова Есенина показалась на лестничном пролёте. Один, русская рубаха, подпоясанная кушаком, красные лаковые сапожки и визитная карточка – улыбка от уха до уха, гаснущая от ведра, хочется думать, дёгтя. Дёготь всегда в ассортименте, всегда напоказ, в кармане, вывернутом в расхлябанном жесте. — Это реклама такая? Маяковский достаёт из кармана самокрутку. Кидает сверху и добавляет, чтобы дёготь казался куда ехидней, острей и умней, чем есть: — Недостаёт. Самокрутка ловится, улыбка шевелится, подернутая микроскопическими желваками. Есенин мигает по-детски круглыми глазами, лязгает каблуком и собирается вылить то, что изначально хотел придержать: — Лихая подделка. Сразу видно - руки беленькие. Шевеление сменяется опять улыбкой; хищно потрескивает одинокая лампочка. Ни один не уйдёт, пока не одержит победу, – понятно и без брошенной перчатки. Маяковский нависает над есенинской ступенькой и демонстрирует сжатый жилистый кулак. Щерит улыбку – искажение «от уха до уха». — «Беленькие»? Сравните, ваши глаза покамест на месте. Серёжка простодушно ожидает удара, но получает только демонстрацию настоящей работящей руки. — Вот-те и моя! Большой палец Есенина выглядывает из-под указательного, беспардонно оттопырившись, подобно верхней, насмешливой губе. Разъебать бы эту губу. Губа умеет что-то делать – дует в гармошку, издавая простые, как эта голова, звуки, удаляющиеся вниз по лестницам и пролётам. Маяковский чувствует хмель, хотя не пил. Проклятая хмельная голова.