There is nothing left

Юнги вообще-то недолюбливает Тэхена: он шумный, сложный и слишком тактильный. Даже Чимин, уютным комочком сворачивающийся где-то в районе руки, не так напрягает, как объятия, прикосновения к волосам и прочие неотъемлемые атрибуты слишком близкого присутствия Тэхена. Юнги его недолюбливает, но, кажется, единственный замечает, что что-то не так. Не то чтобы это сильно его дело, но Тэ, хоть и бесит часто, все же близкий, один из тех шести, с кем он какого только говна не прошел. Поэтому все чаще Юнги ловит себя на мысли, что Тэхена хочется просто оградить. Оградить от нападок хореографов, когда тот снова делает движение слишком по-своему, от Намджуна, который заставляет слишком рано вставать, чтобы «точно не опоздать», от Сокджина, который недоволен слишком слабым аппетитом младшего. А еще от той боли, которую снаружи не видно, но которая точно есть: сидит где-то внутри и выедает по чайной ложечке все то светлое и чистое, чем Тэхена наградила природа. И Юнги ни разу не охранник всего этого светлого и чистого, но смотреть, как Тэ будто бьется о стену, без соприкосновения с которой жить не может, но отчаянно ждет, когда же его уже размажет окончательно, потому что сил нет, тоже не очень. Тэхен открытый, он помогает всем, но почему-то никто, никто не видит, что помощь нужна Тэхену. Юнги не то чтобы психолог, но просто сесть рядом и помолчать он может. Так и повелось, что когда все расходятся, надеясь поскорее заснуть, а Тэхен остается в гостиной, никем не замеченный, Юнги остается тоже. Игнорирует удивленное поначалу выражение лица, а потом встречает всего лишь привыкшее. И Тэ еще ни разу не сказал ничего — вряд ли Юнги смог бы сказать что-то путное в ответ — но он смотрит, смотрит из далекого кресла своими темными глазами, и внутри у него пустота. А еще слабая, на издохе уже благодарность, потому что наконец-то он не одинок. Наконец-то кто-то может разделить с ним хотя бы эту ужасную давящую тишину, когда мысли грозятся выжрать все до дна, а чувства рвут душу на части. Со временем он перебирается ближе, и теперь они садятся рядом, почти в обнимку. Тэхен всегда его шугался, потому что не находил никакой ответной ласки, никакого ответного желания прикоснуться, желания быть рядом, но сейчас он ценит хена намного больше, чем кого-либо, потому что в моменты, когда особенно нужно чье-то присутствие, чтобы не потерять остатки связи с реальностью, только он рядом. И пусть ласки от него не дождешься, зато только благодаря ему Тэхен еще не сошел с ума. И никакие ни к чему не обязывающие касания от остальных днем, когда все легче и проще, и рядом не стояли. Потому что Юнги тот, кто заметил, тот, кто рядом, когда никого больше нет. И Юнги становится тем, кто нужен. И ночью, и днем.

***

Юнги знает, в чем дело. Он, кажется, уже привык к тому, что видит больше, но все еще не привык к тому, что остальные такие слепые идиоты. Как можно не заметить все те одинокие, полные ныне покойной надежды взгляды, мурашки по коже при случайных прикосновениях, забавные попытки сесть поближе на интервью и слишком частые растерянные подвисания? Хотя, возможно, даже хорошо, что никто не заметил. Потому что Тэхену не нужно, чтобы его жалели. Ему нужно, чтобы его любили. И не абы кто — ему нужно, чтобы его любил Чонгук. Чонгук, который весь в спорте, танцах и вокале, который общительный, любвеобильный и идеальный, внимание которого почти ровнехонько распределено между шестью хенами. Почти, потому что Чон носится с Чимином, фотографирует его, обсуждает сериалы и музыку, заглядывает в рот и просто боготворит. И Юнги понимает, что никто вроде и не виноват, но сложно что ли мелкому уделять чуть больше времени уже лезущему на стенку Тэхену? Сложно хотя бы заметить, что с ним что-то не так? Ведь они чуть ли не лучшие друзья в прошлом, макне-лайн, которая когда-то раньше чуть не выпнула за свои пределы Чимина. Они, блин, те, кто бесил всех своими совместными ночевками, глупыми смешками и неуместными объятиями. Видимо, для Чонгука это все осталось в прошлом, где застенчивый взгляд, кроличьи зубы и неуверенность, а для Тэхена — милого Тэхена, который все такой же честный и искренний, который простой и открытый, без всяких непоняток — нет. Для Тэхена это, кажется, лучшее, что когда-либо случалось, и это лучшее он бережно хранит в груди, несмотря на то, что оно его режет и кромсает, убивает медленно, но неотвратимо. Юнги хочется, чтобы Тэхен отпустил уже это детское и открытое чувство, потому что лучше не станет, иррационально хочется, чтобы ТэТэ снова улыбался квадратно, снова лез обниматься, был громким и шумным, залезающим в личное пространство и игнорирующим преграды. Намного больше хочется, чем той комфортной, но неправильной тишины, что поселилась в общежитии с тех пор, как Тэхена размазало по Чонгуку. Но Юнги не бог, не отец, не Тэхен, чтобы что-то за него решать, поэтому он просто молчит и обнимает, плюя на собственный комфорт. Потому что Тэхен больше не раздражающий элемент группы, не отвлекающая внимание частица, он теперь самый близкий, самый понятный и самый надежный в своем молчании. Потому что Юнги чувствует с ним такое единение и взаимопонимание, которого нет ни с кем. Он чувствует, что Тэхен тоже разочарован в людях, тоже устал от всего этого дерьма и просто доживает, ни на что уже не надеясь. А Тэхен наконец-то чувствует от хена отдачу, и лживые, ничего не знающие касания остальных больше ничего не значат. Так они и коротают дни и ночи: просто два потерявшихся человека, которым не так страшно быть потерянными вместе.

***

В этот раз Юнги ждет ночи со страхом и неотвратимым чувством чего-то ужасного, потому что сегодня Чонгук Чимина поцеловал. Случайно, правда, но не отстранился, не зажался, не извинился. Лишь покраснел и глаза опустил. И Чимин… ну, Чимин против точно не был. А Тэхен стоял и смотрел, как за его личным счастьем закрывались ворота чужого города, и выглядел так, будто выбирал, куда же выйти: в окно или в дверь. Когда все, наконец, расходятся, Тэхен сползает на пол и обхватывает руками голову, зажмуривает глаза и открывает рот в немом крике. Потому что Чонгук и Чимин весь вечер не то обнимались, не то лежали друг на друге, улыбались, а ушли чуть ли не за ручку. Это счастье даже Юнги, постороннего человека, обожгло, а что уж говорить о Тэхене? Тэхена оно сожгло заживо. Юнги торопливо шагает к нему через комнату и садится рядом. Он сжимает его руками, потому что кажется, что младший сейчас на атомы распадется, будто сила, удерживающая их вместе, исчезла вместе с надеждой. Он шепчет, что все будет хорошо, и тут Тэхена прорывает, потому что он начинает кричать. Юнги смотрит, как все, что в Тэ было, рушится, разлетается на кирпичи. А потом, видимо, ничего не остается, и Тэхен перестает кричать. Он встает, смотрит на сбежавшихся хенов и Чонгука и просто проходит мимо. С тех пор он не улыбается, не обнимается, не дурачится. Не лезет в личное пространство, не кривляется и не дурит. Он будто застыл. Ночные посиделки прекращаются, словно Тэхен просто-напросто перестал существовать. И только рядом с Юнги он иногда оттаивает, может ухмыльнуться шутке или чуть-чуть прижаться, будто бы просто прячась от холода, но не от окружающего, а от того пронизывающего и могильного, что навсегда поселился внутри. И лишь иногда, когда отмершие ткани вдруг маячат фантомной болью, он приносит Юнги чашку кофе и укладывается в его объятия. И Юнги никогда не отталкивает, потому что рядом с мелким что-то поломанное и не так сросшееся перестает ныть. Рядом с Тэхеном всегда становится легче и проще, будто бы не нужно притворяться, что жизнь и правда хороша. Юнги смотрит на Тэхена и видит пустоту и ледяные просторы, а Тэхен смотрит на Юнги и видит крохотный, еле горящий костерок посреди этого унылого пейзажа. И Юнги нравится греть, а Тэхену необходимо тепло. Поэтому, когда Юнги несмело, ни на что не надеясь, тянет руку к холодной ладони Тэхена, тот переплетает их пальцы и незаметно, почти эфемерно улыбается. И Юнги улыбается тоже.