Сэр Артур и феи

      Сынок, первым делом принято справляться о здоровье, однако, боюсь твоего ответного письма я не получу.       Доктор сказал, что я умираю.       Да, дорогой Денис, таков удел всех, кто был рожден. Не горюй. Я прожил долгую, не всегда счастливую, но видится мне, не бесполезную, жизнь.       Ты мечтал продолжить мое дело — так дерзай! Только ради всего святого, ни за что не связывайся с феями!       Прости за неровный почерк, кашель выбивает из меня душу, не ждет чертяка пока я допишу предложение. Ничего! Не долго уж ему осталось перетряхивать меня как старый ковер.       И пусть ты сочтешь все записи об этих удивительных созданиях выдумкой, разыгравшимся воспаленным воображением отставного военного врача, побывавшего в десятках сражений, и видевшего более сотни разорванных снарядами окровавленных тел, пусть; я просто должен хоть кому-то исповедовать страшную и в то же время прекрасную сказку моей жизни.       Эта история началась ненастным осенним утром.       Наш корабль попал в сильную бурю и на рассвете пришвартовался одном из портов, недалеко от Лондона.       Я сошел с корабля, ослабленный перенесенной болезнью, и долгим путешествием, унесшим с собой две трети команды. Там, в шуме, толкотне, зловонии и сырости пристани я не сразу обратил внимание на гудяще-щелкающий звук, исходивший от одной из товарных тележек.       Удивительно, помню всё так ясно, будто это было вчера: я сощурился на солнце и обомлел, — на мешках и коробках с сахаром приплясывало маленькое, размером не более фута, серо-зеленое крылатое создание. Оно трещало крыльями и размахивало верхними конечностями, привлекая мое внимание.       Я поправил вечно сползающую лямку рюкзака, потер глаза мозолистой исцарапанной ладонью и огляделся. Никто кроме меня, ни хозяин сахара, ни работник, таскавший мешки не обращали внимания на создание.       Я еще раз всмотрелся в то, чему даже мысленно побоялся дать определение и угрюмо похромал дальше.       Ангина дала осложнения на кости стопы, — левая нога воспалилась от сырости и холода так, что наступать на нее не было никакой возможности.       Дешевая гостиница, цена постоя в которой пробила в моем кармане брешь величиной с пушечное ядро — отвратительное место, где хорошо чувствовали себя только клопы и крысы. Мне как и остальным постояльцам, там было явно не по себе.       Запершись в грязном, пропитанном миазмами и чуть более пригодное для жизни, чем корабельный трюм, номере я оказался в одиночестве. И впервые за последние девять месяцев дал волю накопившимся чувствам — гневу и отчаянию.       Казалось, мне уготовано разделить судьбу тех бедолаг, что насмотревшись на ужасы войны, сходили с ума и им мерещились странные вещи.       Я выл, грязно ругался, а потом, когда кончились силы, уснул у холодного камина, завернувшись для тепла в потрепанное одеяло и накрывшись старым, траченным молью махровым халатом.       Той же ночью ко мне пришел их посланник.       Надеюсь, Денис, с тобой можно говорить без обиняков, ты, сынок, примешь мои слова за чистую монету?       Я слыл знатным сказочником и выдумщиком, но боюсь, эта история — правдива. Тем хуже для моей истерзанной души.       Тем хуже.       Не помню, от чего я тогда проснулся, вероятнее всего, от холода, но может быть почувствовал на себе раскаленные сверла пронзительного взгляда.       Когда я немного привык к темноте, то увидел Его.       Он — воплощение хитрости, темные глаза светились коварством, зачесанные назад волосы блестели как крылья молодого грача.       Я и раньше писал тебе о нем, называя его соседом по квартире и особенно проницательным человеком.       О нет! Нет! Не человек! Дьявол во плоти!       Так вот, Мефистофель, (в книгах и письмах я называю его иначе, но уверен, ты уже догадался, о ком идет речь), предложил мне сделку.       И я согласился.       Не знаю, Денис, сожалею ли я об этом, или же сожалею что не познакомился с ним раньше.       Ночной гость, лукаво улыбнулся и сказал что моей первой жене, осталось совсем не много, и что в обмен на ее тело он даст все, чего бы я не попросил.       Всё.       Артур, я любил ее, видит Бог, любил. Но Вирджиния была больна. Она умирала. И как врач, я видел, что мой гость прав. Туберкулез изгрыз ее, истощил. Жизнь Джинни стала сплошной мукой.       Я согласился.       Не вини меня, мальчик, ты не глядел в эти сверкающие обсидиановые глаза, ты не слышал его медовых речей.       По прибытию Лондон, я принес Вирджинии капсулу, которую назвал таблеткой от воспаления легких, не помню, сказал ли я, что это новейшая разработка или народное средство.       Не помню.       Да это уже не важно.       Доверчивая душа, она с наивностью ребенка приняла лекарство.       В пилюле были яйца фей.       Следующие полгода я смотрел, как тихо угасает жена.       Мефистофель сказал правду, для нее это было почти безболезненно. Вот только кашель… Она сотрясала весь дом, девочкам было страшно, а мне… Мне было противно, Денис.       После смерти Вирджинии я отправил дочек к тетке, а потом устроил их в интернат только для того, чтобы не покидать моего нового друга.       Не уверен, что окружающие видели его, ну или сказать точнее, замечали. Никто не садился на занятое им кресло, не брал его трубку, мужчины пожимали руку, а женщины здоровались с ним так отстраненно, будто бы на секунду задумывались о чем-то крайне важным.       Он не отвечал мне, когда я спрашивал его имя, а других, кажется, оно совсем не интересовало. Поэтому пришлось выдумать псевдоним. Я предложил назвать его Мефистофелем, Мефисто.       Он ухмыльнулся, а твой покорный слуга принял этот жест за отсутствие отказа.       В книге я выбрал для него не менее вычурное, и все-таки английское имя.       Потом, убедившись что мой друг меня не покинет, я снял небольшую уютную квартирку в центре.       Для нас двоих.       Ох, какое же это было чудесное время!       Впервые я получил возможность писать, без того, чтобы кто-то надо мной насмехался, включая родственников и вечно недовольную жену. Многие часы я проводил за старинным дубовым столом, выводя сонмы неровных пляшущих букв под молчаливым взглядом моего нового соседа.       Он мало разговаривал, почти ничего не ел, разве только, если я предлагал ему мед или сахар, изредка позволял себе набить трубку отменным индийским табаком и пил чай.       Как сейчас помню его хищный профиль, склонившийся над утренней Таймс, притаившуюся в уголках темных глаз насмешку и чуть искривленные надменной ухмылкой губы.       Я попросил только две вещи в обмен на смерть жены: его общество и возможность писать.       Через три года после нашей первой встречи, в одно поистине ужасное утро, я проснулся в пустой квартире.       Денис, представь мое отчаянье, просто представь, что потерял самого дорогого человека, и дар, единственное что держало тебя на земле.       Я впал в оцепенение, начал курить опиум, но старая закалка не дала мне пасть низко, вскоре, опомнившись, я смог возобновить врачебную практику.       Днем таскался на работу, занимался ужасно скучными вещами, такими как бытовые отравления и порезы, легкие и средней тяжести инфекции, а вечерами скреб бумагу пером, пытаясь выдавить из себя хоть одно не заезженное предложение.       Ничего.       У меня ничего не выходило.       Я публиковал написанные за три года статьи, рассказы романы… И не мог написать ни одной не заезженной фразы.       Если бы в тот момент кто-то предложил мне обменять еще три года своей жизни на смерть и страдания, чьи угодно, пусть даже мои, я бы не думая согласился.       Только вот никто не предлагал.       Артур, я ходил в порт, глазел на мешки с сахаром, выискивал фей. Курил опиум, пил коньяк, пытаясь вспомнить, что же привлекло ко мне этих чудесных созданий.       И вспомнил.       Тот благословенный вечер, предшествовавший появлению в моей жизни серо-зеленых зубастых летуний, я провел за спиритической доской, а потом долго еще спорил с боцманом о существовании фей.       «Феи существуют, феи существуют, феи существуют.» — Неожиданно даже для прошептал я, рассматривая лишай на спине у одной из моих почтенных пациенток.       Женщина удивилась, услышав от меня, доктора, такие слова, и спросила, действительно ли я так думаю, и не цитирую ли к примеру строки из «Питера Пэна».       С горячностью, свойственной буйнопомешанным я ответил, что уверен в том, что говорю на сто и более процентов.       После осмотра и назначения нужных препаратов, моя почтенная пациентка заговорщицки подмигнула мне, а когда я был готов отшатнуться, протянула карточку с координатами спиритического салона.       Тем же вечером я был там.       Обычный для подобных мест круглый стол, застеленный темным бархатом, свечи, приглушенные разговоры, все это намекало на таинственность и торжественность встречи с потусторонним.       Медиумом выступала молодая женщина, как ты уже верно догадался, в последствии ставшая твоей матерью.       Красивая, с одухотворенным лицом и таинственным взглядом, она вела себя сдержанно и величаво.       Я предложил вызвать Мефистофеля, собравшиеся согласились.       — Мефисто. — Я прошептал домашнее имя, когда стало понятно, что медиум вошла в контакт —       — Мефисто, это ты?       Губы твоей матери изогнулись в одному лишь мне известной ухмылке. Без сомнения это был он. Тот, чьего настоящего имени я так и не узнал.       — Вернись, прошу тебя. Вернись. — Я сосредоточился на этой мысли, пока окружающие задавали вопросы, об их земной жизни.       Просил его, умолял, заклинал, сулил невероятные вещи, вспоминал его голос. Жизнь рядом с ним наполнялась неведомой музыкой, а без него опустела. Я мечтал вернуть его.       Медиум молчала, а под моими закрытыми веками раскаленным свинцом плескались слезы.       Твоя мать взяла меня за руку и произнесла его голосом: «Я согласен».       С тех пор мы не расставались.       Я не знал Элизабет до того счастливого дня, но ее родственники уверяли что наша встреча изменила ее до неузнаваемости: девушка стала спокойнее, рассудительнее, прилежнее к домашним делам.       Сказать по правде, стиркой и приготовлением пищи занимались феи, а личина светской дамы и почтенной матери семейства слетала с нее как луковая шелуха, когда мы оставались вдвоем. Мефисто занял это юное тело, и нужно сказать, он умел им пользоваться. Не представляю, куда делась душа Элизабет, да и какое мне собственно дело до совершенно незнакомой девушки? Важнее всего было то, что Мефисто вернулся, как и мой писательский дар.       Я начал работать как сумасшедший — выдавал по десять, двадцать, и даже по пятьдесят страниц в день.       Моему, теперь уже синеглазому демону, нравилось читать то, что выходит из под пера. Лишь однажды он сказал, что мне бы не стоило издавать произведение «Нашествие фей». Мефисто сказал, что люди не готовы к таким откровениям, а я… Я ему не поверил. Сочинение в нижнем ящике стола, сынок.       Ключ, в условленном месте.       Сейчас Мефисто сидит у моей постели, более заботливой сиделки семидесятилетнему старику еще поискать. Раны мои, полученные в сражениях, лет тридцать назад, дают о себе знать, но феи облегчают мои страдания: особым образом обмахивают крыльями суставы.       Он говорит, что еще пара дней, куколки превратятся в имаго, выйдут наружу, и тогда мои страдания закончатся.       Он обещает, что больно не будет.       Я смотрю в его темные глаза, совсем не изменившиеся с нашей первой встречи и ни капли в это не верю.