Отцы и дети 2 Кирсанов

1 Я трясся в тарантасе, который направлялся к моему дому. Деревья начинали покрываться желто — красной листвой, в полях виднелись стога сена. Как давно я здесь не был? Мое путешествие заграницу заняло чуть больше времени, чем я планировал, но это не имело особого значения. Надеюсь, что папаша встречать будет один. Хотя я бы и вовсе отказался от этого. Я вполне взрослый мужчина и могу сам добраться до имения. Хотя, мой отец славный малый. После женитьбы на Катерине Локтевой, он занялся с моим дедом, Николаем Петровичем Кирсановым, фермой. Но в 1971 году дед помер от лихорадки, а Фенечка, его вторая жена, вскоре последовала за ним. Вот и растили мои родители меня и моего дядю, Дмитрия Николаевича. Мы отправились в Петербург на учёбу. Митя воспринимал меня всегда не как племянника, а как младшего брата. Я заметил впереди крыльцо постоялого двора и старика, то и дело выглядывающего на дорогу. Ну конечно! Только Павла Алексеевича не хватает. Настроение стало ещё дурнее. Ненавижу всю эту слякоть. Наконец эта телега, иначе назвать нельзя, остановилась. Я ловко выпрыгнул и начал осматриваться. — Коленька! — услышал я радостный вопль отца, который бежал ко мне, радостно маша руками, а затем прильнул к моей щеке. А я ожидал чего — то другого? — Пойдемте, папаша, в самом деле, — не проявляя никаких эмоций, я попытался отвязаться от отца. Помогло.  — Так как же, Коленька, — он немного удивился, даже оторопел. — сейчас закладывать лошадей, что ли? Или ты отдохнуть хочешь? — Дома отдохнем, папаша. И я вырос из Коленьки, — ненавижу это прозвище! Вскоре вывели лошадей. — Николай Аркадьевич! — с гордостью и радостью произнёс Павел Алексеевич, обняв меня. Когда это закончится? Как вспомню, что меня, наверняка, ждёт и матушка… — Ох! Возмужал! — старик был военным, командиром и очень уважаемым в обществе. — Какой тебе год уж пошёл? — А что, старик, забыл уже? — я смотрел в сторону, спрашивая лишь из приличия. — А! Память — то моя…! — 27 лет, почти ровесник твоего Ивана. Кстати, как он? — совершенно без интереса спросил я, увидев цыплёнка на траве. С его сыном мы общались, пока учились, а затем, как это всегда и бывает, прекратили учёбу и общение. — Умер, — скрывая грусть, чётко ответил Павел Алексеевич. — Живей, живей! — воскликнул Аркадий Николаевич, пока я с интересом рассматривал жёлтого цыплёнка, который гордо расхаживал по тускнеющей траве. Приближалась осень. Вскоре лошади были заложены, и экипаж отправился. 2 — Расскажи, как тебе Франция? А Германия? — спрашивал Аркадий Николаевич, не отводя глаз от меня. Я сдерживал смех. Германия, Франция, Англия… Такое ощущение, что все вокруг знают только эти три страны. Но что в них примечательного? Можно смотреть на запад, чем многие и занимаются, вместо того, чтобы что — то сделать здесь, в России. Проще смотреть и ничего не делать. — Не понравилось мне там, — отрезал я, вспоминая отъезд на родину. — Ещё на поезд чуть не опоздал. — Ты был в стольких странах и тебе нечего рассказать? — Тебе будет интересно слушать про экономику Англии? — небрежно спросил я не без иронии. — Мне интересно будет слушать всё, что ты скажешь. Я ведь так по тебе соскучился! И Екатерина Сергеевна дни считала до твоего возвращения! Поговори со мной, Николай, потешь старика. — Не хочу говорить об этом путешествии, — холодно ответил я, смотря в окно. И вообще не хочу говорить ни о чем. — Чем же ты увлекаешься? Я же так давно тебя не видел! — В последнее время биология и химия пришлись мне по душе, временами изучаю физику, — я пожал плечами. — То есть, естественными науками? — немного удивляясь, уточнил Аркадий Николаевич. Что удивительного? Многие сейчас изучают химию! Хотя я по специальности далек от этого… — Да. — А про Павла Петровича ничего не слышал? — Слышал лишь, что der Herr Baron von Kirsanoff¹ в 1876 году умер в бреду, всё время шепча о какой — то Княгине Р, — сухо ответил я, припоминая. — Одиночество его сгубило… — Ба! Папаша, да ты никак Лермонтова начитался! — я не в силах был сдержать усмешки. Никто ещё не умирал от одиночества, это не болезнь. — Стар был дядюшка, да и лекаря никто ему не вызывал, вот он и зачах в Дрездене. — А что плохого в Лермонтове? — будто что — то вспоминая, спросил Аркадий Николаевич. — Поэзия не приносит ничего полезного, как и всё искусство, — я уткнулся в книгу «De corpore humani fabrica» 2 Молчание повисло нами. Павел Алексеевич решил покинуть нас, сказав, что ему нездоровится. А за окном показался прекрасный пейзаж увядающего лета. Леса были вечно — зелёного цвета, пожалуй, единственное, что было постоянно в наше время. Трава кое — где была уже желтоватой, хотя зелёный оттенок всё же присутствовал. Лиственные деревья приобретали осенний цвет, готовясь к скорому сну. Крестьяне готовились к зиме, где — то уже были уложены стога сена. Солнце грело последними лучами русскую землю. 3 Вскоре экипаж остановился перед крыльцом всё того же серого дома, покрытого железною красною крышей. Это и было Марьино, которое, казалось, и не изменилось вовсе. Встречать нас вышла лишь слегка поседевшая женщина в современном платье стиля modern, как его любят называть заграницей. Я быстро вышел из тарантаса и, потянувшись, начал осматривать свой родной дом, пока меня не прервали радостные крики матушки. — Коленька! Как же вырос! Повзрослел! Возмужал! — матушка приложила свою ладонь к моей щеке и хотела поцеловать его, но я тут же отошёл от неё на полшага.  — Вот именно, что вырос, — холодно произнёс я, мельком взглянув на мать, потому что уже вдоволь насытился нежностями. — А здесь всё также… — А чему меняться? — с умилением спросила женщина, будто не замечая моего равнодушия. — В нашей стране давно пора всему меняться, — с той же холодностью ответил я и прошёл ближе к входу в дом. Катерина Сергеевна тут же подошла к мужу и начала шептать, будто я их не слышал. — Что с Коленькой — то? Не заболел ли? — никогда меня они не поймут. Никогда. — Может, устал с дороги? — предположил Аркадий Николаевич. А может и правда я устал? Точно, устал от этих нежностей.  — Ой, беспокоюсь я.  — А что у нас на обед? — прервал их разговор я, заметив кузнечика в высокой траве. — Коленька, проходи в дом, почистись, а там и обед будет, — в своём духе почти приказала матушка мне. — Всё как в детстве, — недовольно проворчал я. Опять властная Екатерина Сергеевна. Она не знала, что такое власть хоть над кем — то, потому что ее сестра была слишком сильной. Да, и к тому же, она была младшей. — Мне, матушка, сейчас лучшим было бы пообедать. Чиститься ни к чему. — Конечно, конечно! — захлопотала Екатерина Сергеевна и ушла в дом, поднимая всю прислугу. Папаша пошёл за ней следом. И впрямь — всё как в детстве. — Николай Аркадьевич! — выбежал из дома улыбающийся мужчина с темными и коротко подстриженными волосами. Он обнял меня. — Дмитрий Николаевич, — уголки моих губ чуть вздрогнули. Его я был рад видеть, надеясь на его понимание. Он почти моего возраста, поэтому, вероятно, мог бы понять и разделить мои идеи. — Пройдём в дом, — позвал меня мой дядюшка, друг детства. 4 Мы прошли через темную залу в гостиную, убранную в новейшем вкусе. Новейшем вкусе шестидесятых годов. Я сел на старый, но еще уютный диван и рассматривал все вокруг. — А знаешь, Коленька…- начал отец. — Николай! — тут же поправил его я грубым тоном. — Да, извини… Когда я приезжал с Петербурга, все было также. Правда, я приезжал не один, — он слегка замялся. — А с кем? — что — то заставило меня это спросить, хоть мне это было вовсе не интересно. — С Евгением Базаровым, это был мой друг и наставник. — Наставник? — я слегка удивился. Наставник у отца? И чему его наставлять? — Да, удивительный был человек! Но о нем поговорим в другой раз, — папаша всеми силами не желал говорить о Базарове. Почему? — Лучше расскажи о своих друзьях. — Моих друзьях? — я задумался. Да, знакомых у меня много. Но друзей… Да и что есть друг? Так, человек, с которым можно скоротать время. — У меня их нет. — Но как же? — Аркадий Николаевич явно удивился. — Вот так, — я пожал плечами. — Ой, друзья друзьями… — с ухмылкой начал Дмитрий, или, как мы называли его в детстве, Митенька. — А что же женщины? — Женщины? — я усмехнулся. Женщины! — Говори честно, как женщины заграницей? Не хуже наших? — Понятия не имею, — равнодушно я покачал головой. — Я ещё не встречал женщину, которая смогла бы меня заинтересовать. И сомневаюсь, что такие существуют. Ведь кто такие женщины? Это всё хозяйки, которые могут быть пригодны лишь в семье. А о чем с ними можно вести беседу? О химии? О философии? О математике? Нет, конечно! Только о цветочках, если уж о биологии. — Зря ты так думаешь! — возразил отец. — Вот, например, твоя тётка, Анна Сергеевна Одинцова, увлекалась химией, не знаю уж как сейчас. Давно мы у них не были. — Таких баб мало, — констатировал я. — И я почти уверен, что даже Анна Сергеевна не будет разбираться в политике. — Ну, политика! — Дмитрий многозначительно поднял голову. — Политика дело серьезное, а говорить о ней дело пустое. — Почему же? — я хотел сказать: «Не огорчай меня и ты!» — Потому, братец, что ничего сделать мы не сможем, ничего от нас не зависит, а просто болтать — дело пустое. — И с чего ты взял, что ничего мы сделать не сможем? — откуда — то взявшаяся злость начала кипятить мою кровь. — А с того, что ты не царь! И я не царь! — он разгорячился, будто я не понимал элементарных вещей. — Ну — ну, — тихо добавил я, не в настроении сегодня спорить. Огорчил же ты меня, ой как огорчил! — А давайте как — нибудь навестим Одинцовых? Или как там у них фамилия теперь… — решил разрядить обстановку папаша. — Неплохая идея! — поддержал Дмитрий. Я молчал. За время моей поездки я повидал немало стран и сделал вывод, что Россия прекрасна. Да, она прекрасна, но с ней слишком плохо обращаются. Она находится не в тех руках. Поэтому у нас мужики пьют, бабы верят в сказки про затерянный ключ от бабьего счастья, страна отстаёт от других, а более половины территории не освоена. И это нужно менять. 5 После обеда я решил выйти, осмотреться. Сад, беседка… Но мне было интересно другое. Деревня крестьян. Старые, ветхие, местами чуть ли не разрушенные дома казалось стояли лишь на молитвах этих людей. Не крестьян — людей! Мимо пробежал мальчишка лет восьми в лохмотьях, которые они называют одеждой. За ним бежал второй мальчишка с грязными волосами и потемневшей от загара кожей. Такой загар после лета у всех крестьян — рабочий загар. Вот девчонка в грязном и обтрепанном платье тащит за руку мальчугана, младше её и ещё грязнее. Он вырывался и визжал, не хотел возвращаться домой, а она угрожала ему розгами от папеньки. Возле одного из самых разваленных домов на пенёчке сидела худенькая девочка лет семи и плакала. Тихонечко, будто не хотела, чтобы её заметили. Я подошел к ней, присел на корточки. — Что случилось? — мягко спросил я. — Моя мама…- шепнула девочка. — Она умирает. Лекарь сказал, что ей не помочь. — Так бывает со всеми людьми, — также тихо объяснил я. Мне хотелось бы ей помочь, но я этого сделать не мог. Мы можем предотвратить тысячу смертей, пожертвовав десятком. Я сочувствовал не девочке, а народу. Нашему пьющему, уставшему и вечно страдающему народу. — Почему это случается с нами? Почему именно с моей мамой? — спросила она, взглянув на меня своими голубыми глазами, покрасневшими от слез. — Это доля русского народа. Его проклятье, пока Русью управляют слепцы и глупцы. — Если бы Русью управляли не слепцы и глупцы, моя мама бы выжила? — Да, — без раздумий ответил я. Если бы Русью управляли те, кто знают все проблемы, кто знает народ, кто чувствует его — всё было бы иначе. — Тогда надо убрать слепцов и глупцов. — Ты права. И мы это сделаем. Ты это сделаешь, — я встал и ушел в сторону заката, откуда возвращались крестьянки и крестьяне. Довольно рано. Шли девушки с длинными косами и платками, шли мужчины уже немного хмельные, шли старушки, еле перебирая ноги, шли и дети, уставшие, но полны сил для чего — то великого. Кто — то смеялся, но не было ни единой счастливой улыбки. Ни одни глаза не улыбались. В детях не было детства. О бедный русский народ! 6 Раннее утро. Я не привык долго спать. С утра мне нравится выходить на улицу. Есть в утреннем ветре что — то бодрящее. Вот и сейчас. Я бродил по саду, хотел бы чем — нибудь заняться, но… Мне уже хотелось уехать в Петербург. Вчера оказалось, что Митька действительно ни на что не годен. Живёт в своем мирке, пытался даже стихи писать. Скверно. Я не люблю поэзию. И прозу не люблю. Вот рассказал Достоевский, что плохо живётся людям, но что дальше? После нет никаких действий. Лишь размышления, ни к чему не приводящие. Хотя мне вообще не нравится искусство. Толстой и Балакирев не сравнятся с Менделеевым и Докучаевым. Отец убеждён в обратном, все странно косятся на меня, а матушка хлопочет, как курица — наседка. Мне неприятны эти нежности. Сегодня они решили познакомить меня с Анной Сергеевной и ещё кем — то из родственников. А оно мне надо? Ладно, потешу их перед отъездом. Надеюсь, они не думают, что я поселюсь здесь навсегда. Иначе им придётся огорчиться. Я сел в беседке и заметил возле нее куст роз. Любимые цветы Фенечки. Я её не помню. О ней мне рассказывал папаша и матушка. Милая девушка из крестьянок, понравившаяся моему деду. Они сначала Митьку родили, а потом уже повенчались. — Николай! — крикнул мне отец, наконец запомнил! Он шел ко мне. Прощай спокойное и тихое утро. — Николай, я вот решил тебя на завтрак позвать. У нас на сегодня большие планы! — Помню, помню, — хладнокровно ответил я и с неохотой пошёл к отцу. Ближе к обеду мы отправились в Никольское. Погода стояла хорошая, на небе ни единого облачка. Затишье перед бурей. 7 Усадьба, к которой мы подъехали, выглядела весьма неплохо, однако меня не особо интересует роскошь, итальянский вкус и колонны с живописью над главным входом. Вокруг неё виден был сад, в некоторых местах уже пожелтевший. Нас встретили два рослых мужчины в черных костюмах. Избалованная барышня эта Анна Сергеевна. Моя матушка решила остаться дома, поэтому я был в компании отца и Митьки. Мы пошли к дому по украшенной камнями дорожке. Здесь всё очень ухожено, но я сомневаюсь, что это дело рук Анны Сергеевны. Вдруг впереди промелькнул чей — то силуэт. Я заметил девушку с убранными назад светлыми волосами в облегающем изящную фигуру платье. Она взглянула на нас мельком и испарилась в дверях. Что — то мне подсказывает, что это не Анна Сергеевна. И почему — то возник интерес к этой особе. 8 — Здравствуйте, мои дорогие родственники, — стоило нам войти в усадьбу, как нас встретила женщина, выглядевшая весьма изыскано, однако, как по мне, у неё было когда — то богатое тело, не больше. Меня редко привлекали женщины. Тем более в возрасте. Тем более родственницы. Она умела держать себя, слабо улыбалась и уже не казалась такой избалованной. — Я очень рада вашему приезду. Вы ведь Николай Аркадьевич, мой племянник, верно? — уточнила она, не двигаясь с места. — Именно так, Анна Сергеевна, — я ответил ей той же холодной улыбкой. — Позвольте познакомить вас с моей дочерью, Натальей, — статная женщина жестом пригласила нас в гостиную, где на одном из диванов сидела та самая особа, которую я заметил несколько минут назад. Теперь она показалась мне очень красивой. Белоснежная кожа, светлые волосы, большие серые глаза, а в целом еще очень юное лицо. Она показалась мне привлекательной, однако больше меня интересовали глаза. В них я заметил необыкновенную выразительность и…боль. Странно. Разве в глазах может быть что — то? Биология отказывается признавать это, но я видел. Видел боль. Нет, это бред. Видимо я слишком долго находился возле отца и Митьки, что мне чудится невесть что. Она слегка повернула свое лицо в сторону, но не отрывала взгляда от меня. — Здравствуйте, — коротко произнесла девушка, элегантно встав с дивана. Она подала свою маленькую и худую ручку моему отцу, Митьке, а затем и мне. Я чуть прикоснулся к ней губами, не отрывая взгляда от её глаз. Странная особа. Она тут же убрала свою ручку, будто выхватила, и вновь села на прежнее место. — Как давно мы не виделись с вами, Аркадий Николаевич! — услышал я голос своей тётки. — А где же Катя? Неужели не захотела повидаться с родной сестрой? — Ох, что вы, Анна Сергеевна, она себя неважно чувствовала с утра, поэтому решила остаться дома. А мы решили Николая познакомить с вами, он недавно только приехал домой, всё учился да путешествовал, — начал щебетать мой отец. Я не вникал в их дальнейший разговор, поскольку о себе мне слушать было нечего. Я всё смотрел на Наталью. — А вы? — обратилась она ко мне неожиданно. — Что? — растерянно спросил я, чувствуя себя не в своей тарелки. — Вы чем увлекаетесь? — она мило улыбнулась, но улыбка её была фальшивой. — Мне по душе естественные науки, хотя образование имею юридическое, — на автомате выдал я. — Не хотели бы прогуляться? — спросила она, не отрывая своих глаз от меня. — Хотел бы, — сухо ответил я, почувствовав резко необходимость в свежем воздухе. Она встала, по-своему грациозно, и мы вместе вышли наружу, к саду. 9 — Как ваше полное имя? — поинтересовался я, бродя по зеленому саду. Вокруг было тихо и спокойно, даже птицы не пели. — Наталья Андреевна. Мой отец умер не так давно, — по её лицу было видно, что она сама не хотела этого говорить. Слова просто вырвались из её уст. — Почему вы молчите? Уверена, вы можете рассказать много интересного, — она краем глаз поглядывала на меня. Её любопытство было настолько сильным, что я, кажется, мог ощущать его. — Но хочу ли? — сам себя спросил я, рассматривая листья на деревьях. — Вы не отрывали взгляда от моих глаз в доме. Что же в них такого необычного? — никак не могла успокоиться девушка. — В них много боли, — слишком спокойно выпалил я. Это ложь! — Хотя, не слушайте меня. Это всё выдумки, в человеческом глазу не может быть никакой тайны. — Даже так? А говорят, что глаза — это зеркало души. Неужели ложь? — её мелодичный голос будто ласкал слух, но мой разум отказался принимать эту мысль. Нужно меньше общаться отцом — романтиком. — Да. Абсолютная ложь. Глаза — это орган зрения. Не более. Расскажите вы лучше мне что — нибудь, — почти приказал я, понимая, что ещё один вопрос и я совсем потеряю голову. Надо же! Боль в глазах! Хорошо, что никто, кроме этой девочки, это не услышал. А она… Она баба…весьма замечательная баба. У них только романтика на уме… — Что вам рассказать? — прервал её голос мои мысли. — Что угодно, — я остановился у куста ярко — желтых бархатцев, уже пожалев о том, что не остался в доме. — Красивые цветы, — заметила Наталья Андреевна. — Я раньше не замечала их. — Живёте здесь и не замечали? — я не удивился, сейчас моё внимание привлекали именно цветы, но стоять и молчать было бы нелепо. — Нет, но ведь вы не удивлены, так зачем спрашиваете? — поинтересовалась она. Разгадала? — Привык. Я редко интересуюсь людьми если они здоровы. Видите ли, Наталья Андреевна, — я пошел дальше по дорожке. — я за время путешествия успел привыкнуть к одиночеству, а потому присутствие людей вокруг меня немного раздражает. — Но вы согласились прогуляться со мной, — девушка не могла успокоиться, пыталась вытянуть из меня любые слова. Это выглядит весьма забавно. — Ради любопытства, и мне действительно захотелось выйти из помещения. Вы меня мало интересуете, — серьёзно произнес я, но правду ли? О чем это я? Конечно правда! Я посмотрел на неё, ожидая реакции. — А вот вы меня заинтересовали. Вы к нам надолго? — она ничуть не огорчилась. Или тщательно скрывала свою обиду. Теперь и она начала интересовать меня. Или это скука и безделье заставляют меня бродить с двоюродной сестрой? — Не знаю, по воле отца, — почти не думая, ответил я, погруженный в свои мысли. — Уж не думала, что вы подчиняетесь чье — то воле, — девушка слегка удивилась. Уголки её губ дрогнули на мгновение, как и брови. — Не подчиняюсь. Хочу старикам хоть немного угодить, прежде чем уеду в Петербург, — искренне, даже слишком, отвечал я. — А как скоро собираетесь? — любопытство этой особы пробуждала и во мне какой — то странный интерес. — В ближайшее время. Это место глухое, а мне нужна столица. Мне нужно скопление таких же, как я. — Каких? — Молодых, сильных и умных, — серьёзно ответил я, остановившись. — Вы весьма самолюбивый, не находите? — уголки её губ слегка приподнялись, украшая её лицо. — Нет, я не самолюбив. Я честен с собой. Многие путают честность и самолюбие, а это большая ошибка. — Почему вы так мрачно одеваетесь? — спросила Наталья Андреевна, не отводя от меня своих серых глаз.  — Потому что честен. Именно так выглядит моя душа, — понизив голос, ответил я, смотря в её светлые глаза. — В каких странах вы побывали? — вновь начала спрашивать Наталья после нескольких минут молчания. — Пришла моя очередь задавать вопросы. Расскажите, как давно вы в этом имении? — быстро перевёл я тему. И нужна очень всем эта Европа? — Лет пять, мы переехали сюда сразу после смерти моего отца. И мужа, — она опустила глаза. Теперь на её лице не было той детской улыбки. — Значит, вы вдова? — Как и матушка. Моего мужа убили на дуэли, о которой я не знала. С тех пор прошло много времени и говорить именно об этом сейчас мне не хочется, — серьёзным и строгим голосом закончила она тему, подняв на меня свои серые глаза. — В таком случае расскажите о детстве, — я спрашивал её не из интереса, а так, чтобы поддержать разговор. — Моя матушка серьёзно занималась моим воспитанием, контролировала каждое моё движение, приучала к порядку и гармонии. Она учила меня контролю над эмоциями, сдержанности и даже таким элементарным вещам, как пластичные движения и красивый взмах ресниц. Анна Сергеевна наняла мне учителей, которые и привили мне любовь к естественным наукам, но, в то же время, и к поэзии. Также я умею играть на фортепьяно и скрипке, но сейчас не занимаюсь ничем. — Как же так? Ничем вовсе? — её откровенность заставила меня удивиться. И как можно жить, ничем не занимаясь? А может… Может она просто не нашла своё дело, идею? — Да, абсолютно. Я имею всё, но чего-то мне не хватает. Знаете, а безделье очень изнуряет. Иногда бывает книгу возьму, но читаю с трудом, скучно. Также и с музыкой. Иногда брожу по саду, думаю. — О чем же вы думаете? — О жизни. Не смейтесь. Я, может, и слишком юна, но уже разочарована в жизни. Она отобрала у меня многое. Даже то, что ещё не успела дать, — тут Наталья Андреевна резко замолчала. Мы шли погруженные в свои мысли. Могла бы она поддержать меня? Уехала бы со мной в Петербург? Встала бы со мной в один ряд? Поняла бы меня? Слишком много вопросов. И с чего бы они? Я знаю эту девушку не более часа, а уже думаю о таком! Мне нужно отдохнуть, уложить все мысли по полочкам. — А что насчет вашей матери? — спросил я, чтобы развеять тишину. — Она очень сильная женщина. И очень властная. А ваша? — А моя самая обыкновенная баба, которая смогла подчинить себе мужа. — Вы так говорите о собственной матери…- слегка понизив голос, сказала Наталья Андреевна. — Как? — я понял её мысль, но решил продолжить тему. Узнать её. — Нехорошо. — Она такая же женщина, как и все другие, — я слегка наклонил голову набок, смотря на свою сестру. — И меня вы бы тоже назвали бабой? — скрывая истинные эмоции, спросила девушка. — Назвал бы, — без доли сомнений ответил я. Молчание вновь окружило нас. Она ожидала другого ответа? — Пора к обеду, — спокойный голос Натальи заставил обратить свой взгляд на неё. — Разве звали? — Нет. Но у нас дома всё идёт по порядку, по плану. Я уже давно запомнила время сна, обеда и отдыха, — выдохнула девушка, как мне показалось, немного опечаленно. 10 — Николай Аркадьевич, а вы женаты? — неожиданно нарушила обеденную тишину Анна Сергеевна. — Нет. — Вдовец? — я нашёл сходство матери и дочери: любопытство. — Нет, — очень сухо и твёрдо ответил я. — Отчего же? Подругу сердца ищите? — она будто хотела посмеяться надо мной. — Нет. Я не верю в любовь, — спокойно ответил я, наблюдая за изменением её лица, по которому пробежало удивление. А затем, на секунду, отобразилась нотка страха. — Тогда во что вы верите? — осторожно спросила она. — В силу, — я ухмыльнулся, наслаждаясь удивлением своей тётки. — И ни во что больше? — послышался голос Натальи. — Ни во что больше, — повторил я и задумался. — Разве что в будущее. — Как же это? — почти в один голос спросили мать и дочь. — Я верю в то, что наше будущее может быть светлым. Только за него нужно бороться, — я не отрывал взгляда от Натальи, а она отвечала мне тем же. — С кем же, позвольте спросить? — её голос лился подобно весеннему ручью. Я встряхнул головой, будто хотел выбросить все эти мысли. — С высшей властью, — спокойно ответил я. Воцарилось молчание. Все украдкой поглядывали на меня, не решаясь ничего ответить. А она… Она пыталась насквозь пронзить меня своими серыми глазами. Они были очень светлыми, от чего даже казались белыми. — А вы во что верите? — спросил я у Натальи. — В спокойствие, — тихо ответила она, мельком взглянув на мать. Боится? — Что же насчёт любви? Анна Сергеевна, вы верите в неё? — я перевёл взгляд на властную даму. — Сложный вопрос. Знаете, — она задумалась, будто вспоминала что — то. Или кого — то. — я отвергаю чувства. Без них живется спокойнее. — Отвергать и отрицать — разные понятия! — решил вставить свое слово Митька. Но на него никто внимания не обратил. — Вы напоминаете мне одного моего старого знакомого. Евгений Базаров, не слышали о таком? — поинтересовалась дама. — Нет. А кто он? — неожиданное замечание заинтересовало. Меня ещё ни с кем никогда не сравнивали. — Лекарь. Нигилист, — спокойно, в своём духе, произнесла мать Натальи. — Интересно, где же он теперь? — почему — то мне захотелось познакомиться с этим мужчиной. Нигилист… Ведь это очень близко ко мне. К нам. — В могиле. Евгений Васильевич давно умер, — всё также произнесла она. — Чем же он отличился при жизни, что вы сравниваете нас? — я положил руку под подбородок, скептически смотря на мать и дочь. — Он тоже отрицал любовь. И вообще всё, кроме науки. Готов был разрушать, идти в бой. Но, в итоге, умер. — Тогда ваше сравнение неуместно. Я — то живой, — мрачная ухмылка появилась на моём лице. Я встал и вышел обратно на улицу, зная, что она пойдёт за мной. Мы как две противоположности. Черное и белое. Инь и Янь. — Ваши слова…- услышал я не голос, журчание ручья. И что за странные сравнения?! — Ваше поведение… Ваше лицо…- у бедняжки не хватало слов. — Ужасны? — подсказал я, не поворачиваясь к ней лицом. — Не знаю… — она замерла в шаге от меня. — Вы другой. Я ещё никогда не видела таких людей. — Я заметил это. Ваше любопытство забавляет меня, — без каких — либо эмоций произнёс я. — Простите…- от чего — то вдруг сконфузилась она. — За что? — За чрезмерное любопытство. — Бросьте, — я усмехнулся. — Я не сказал, что это плохо. Незачем извиняться. — Это бесцеремонно, — твёрдо заявила она. — И это хорошо, — подхватил я мысль юной девушки. — Я презираю лесть, ложь и лицемерие. И не люблю церемониться. Вы живая душа, юная и, конечно, любопытная. И это очень хорошо. Ведь вы можете узнать много полезного благодаря своему любопытству. Как и я когда — то. — Кто вы? — неожиданно спросила она, встав передо мной. — Я ваш двоюродный брат, — тут же ответил я, смотря в её ангельские глаза. Пожалуй, именно дворянское воспитание заставляет меня использовать такие «красивые» слова. — Не идите дальше любопытства. Это может быть опасно, — сказала она мне вслед. 11 Отец решил остаться у Анны Сергеевны. Ещё долго мы бродили с Натальей Андреевной по их саду, разговаривая ни о чём. Я видел явные различия с её матерью. В Наталье не было этой власти, она не желала вечного спокойствия. Она лишь придерживалась порядков, заведённых её матерью. Я прикрыл глаза, расположившись на уютной кровати, но заснул не очень скоро. *** Полная тьма. Нет ни луча солнца. Тишина. Вдруг впереди появляется белый яркий свет, который превращался в женский силуэт. — Наташа? — спросил я, пытаясь разглядеть её лицо. Она блаженно улыбнулась, освещая своей улыбкой тьму. Словно ангел. Её светлые волосы казались чисто — белого цвета, как и платье, одетое на ней. Кожа светлая, без единого изъяна. И глаза… Они светились жизнью. Я никогда не видел глаз красивее и светлее. В руках у девушки был цветок белой хризантемы*. Она подошла ко мне ближе, не говоря ни слова. Осторожно взяла за руку и аккуратно вложила в неё цветок. Прикрыв глаза, она, выражая неописуемую грусть, стала уходить, не отворачиваясь от меня. Но глаза уже не открывала. *** Я проснулся среди ночи. Сон? Ну конечно сон! Есть ли смысл в снах? О чём я думаю?! Протерев глаза, я встал и подошёл к окну. Яркая серебристая луна освещала всю нашу землю. Она подарила мне белую хризантему. Символ искренности. И смерти. Смерти? Мне рано умирать! Я ещё не выполнил свой долг. Не спас Россию. А нужно ли её спасать? Всё. Нужно ехать в Петербург. Как можно скорее. Я лёг обратно на кровать, но больше не заснул. Образ Натальи не выходил из моей головы. И что означает хризантема? Смерть или искренность? А может… Может и то, и другое? Мне рано умирать. Но стоит поговорить с Натальей Андреевной, быть может… Может я развею её скуку? Покажу идею? Она испугалась меня. Я знаю, что я мрачен. Тем удивительнее, что я её интересую. Я тьма, несущая в себе свет освобождения. А она? Она свет, таящий тьму? Может она придерживается консервативных взглядов, а я тут думаю уже… о таком! И почему? Разве мне нужна баба? Нет. Мне нужны умы. Мне нужна сила. Мне нужны такие, как я. А она такая как я? Нужно её проверить. Неожиданно я вспомнил нигилиста. Базаров Евгений… Кто он? Чего он хотел добиться? Просто разрушать? Или… Или строить? И чем мы похожи? Разве что отрицанием, но ведь и оно имеет разные оттенки и положения. Отрицать тоже можно по — разному. Я закрыл глаза и вновь попытался заснуть, но безрезультатно. И всё из — за сна. Народ любит фантазировать себе, будто бы сны имеют тайное значение и чуть ли не сам бог их нам посылает. А всё из — за чего? Из — за безграмотности. Из — за крепостного права, которое формально отменили, но стоит посмотреть на реальную картину, и тут же невольно начнёшь смеяться. Но не от радости, а от печали, от этой неизменной беспомощности. От ужаса. *Белая хризантема символизирует как честность, искренность, преданность и верность, так и глубокую печаль, скорбь, смерть. 12 — Вы уже здесь? Так рано? — услышал я позади себя голос Натальи. Повернувшись, я впал в ступор. В руках она держала белую хризантему. — Вы в порядке? — в её светлых глазах сверкнуло волнение. — Да… — я присел на скамью, стоящую неподалеку. Она села рядом. Близко. — Я мало спал этой ночью. Дурной сон. — Какой? — она всё пыталась заглянуть в мои глаза. Противостояние темных и светлых глаз. И от чего оно? Итак, пора выяснить, что вы такое, Наталья Андреевна. Лучший способ узнать девушку — обольстить её. Развязать язык комплиментами, якобы случайными прикосновениями… И, конечно же, забота. Они ценят мелочи. Мне нужно знать, кто она. Каких взглядов придерживается. — Нелепица всякая. Не стоит даже обсуждения. Почему же вы в такое время уже не спите? — я повернулся к ней, от чего она немного смутилась. Ухмылка быстро пробежала по моему темному от тени деревьев лицу. — Представляете, тоже сон. И тоже дурной, — она слегка улыбнулась. Я почему — то тоже не сдержал улыбку. — О чём же? — я не сводил с неё взгляда, зная, как девушки любят, когда им уделяют внимание. Всё — таки женщин я знаю. Я раскрыл их, от чего теперь каждая кажется скучной. — Мне снились вы. — А именно? — я внимательно слушал, опёршись о спинку скамьи рукой. — Вы уходили. Вдаль. Я слышала гул паровоза. Почему — то была испугана. — Эта хризантема… — я указал на растение в её руке, которое ещё вызывает удивление. — Мой любимый цветок. А у вас есть такой? — она была похожа на наивную девочку, которая наконец — то убежала из — под строгой опеки родителей. — До этого момента не было такого. Теперь, похоже, тоже хризантема, — я осторожно коснулся её мягких, словно шёлк, волос, а затем положил свою руку поверх её тёплой и светлой. Она смотрела, словно завороженная. А я не мог оторвать свою руку. Бархат, а не кожа. И прекрасно знал, что это производит должный эффект. — Николай Арк… — Просто Николай, — перебил я её. — Николай… Вы… Вы очень… Вы мне очень интересны… — тихо, дрожащим от робости голосом, начала было говорить, но не то, что я хотел услышать. — Тш…- я прислонил указательный палец к её розоватым губам, — Если нас услышат родители, то могут неправильно понять. — Да…- она осторожно убрала свою руку и немного отодвинулась. — Вы правы… Но… Это… — У вас очень изящная внешность, — я слегка улыбнулся. — Сложно устоять и не притронуться к вашей коже. Но разве брат и сестра не могут просто поговорить, подержаться за руки? Нас могут не понять только старики. Не по возрасту, а по мышлению. Они привыкли ничего не менять, а это худо. — Вы правы! — неожиданно она будто загорелась. Я вновь слегка улыбнулся. Вновь положительный эффект. — Вы абсолютно правы! Они, наши родители, не хотят ничего менять. Живут в одном и том же дне. Но я так не хочу! — Это замечательно, Наталья. Просто прекрасно. Ведь мы и не обязаны быть их образом и подобием. — Да! Я так хотела объяснить это матушке, но… — Боялись? — я знал ответ. — Да…- тихо прошептала она и встала со скамьи. — Мне не следовало вам этого говорить… Теперь вы, вероятно, считаете меня… — Нет. Я рад, что вы открылись мне, — я тоже встал и пошел за ней. Медленно и плавно, также, как плыл наш разговор к основной теме. — Как вы относитесь к крестьянам? — Не знаю… Я с ними не общалась никогда. Хотя один случай помню. Я тогда ещё ребёнком была, мы в Петербурге с матушкой куда — то отправились. И случайно попали на публичное унижение! Женщину — крестьянку кнутом били. Меня тогда поразила её сила духа. Ведь она не плакала, не просила о помиловании, даже не стонала практически. — Она просто привыкла к этому. С крестьянами обращаются хуже, чем с собаками. — Это ужасно, — она остановилась, позволив взглянуть ей в лицо. Она стала грустной и задумчивой. — Именно. Крепостное право отменили, но стало ли лучше? — воцарилось молчание. — Нет, Наталья, не стало. И все живут с этим. Всех всё устраивает? — Никто ничего не хочет менять, — ответила она. — Но это неправильно. Сегодня они, а завтра мы. Кто знает, что в головах у крестьян? Вдруг они уже замыслили бунд? Или революцию! Недавно было покушение на императора. Страшно жить, зная, что в любой момент тебя могут убить. — Судьба дворянства неизвестна…- согласился я. — Но если мы посодействуем новым изменениям, то станем не врагами, а напарниками. Не так ли? — А кто наш враг? — Власть, Наталья Андреевна. Именно власть. — Тогда мы бессильны. — Почему? Народовольцы убили Александра II? — Да, но… — она тяжело вздохнула. — Кровь за кровь… Это породит лишь реки крови. Убивая, мы ничем не отличаемся от власти. — Но мы убиваем за дело! У нас есть цель — свобода! — Даже если устроить революцию, то на смену старой власти придёт новая. Какая разница? Где гарантия, что новое будет лучше старого? А всякая власть — это ограничение свободы, — закончила она и пошла вперёд. Я стоял в ступоре. Неужели она и правда так думает? Нет! Это ложь! Черт! Умело, очень умело попыталась посеять сомнения, но нет, дорогая сестрица, не выйдет. Я знаю, что я прав. Черт бы подрал этих женщин, которые могут мыслить! 13 В скором времени мы уехали обратно в своё имение, но мысли о Наталье не покидали меня. Она снилась мне. Звала к себе, будто хотела…помочь… Но чем эта девушка способна помочь мне, если имеет такие взгляды? Лишь остановить, ввести в заблуждение. Сегодня я встал раньше обычного, гулял по округе, наблюдал за природой. Человек… Мы все равны, должны быть равны. Но от чего же существует раб и барин? Почему один должен другому только потому, что родился не в той семье? Почему вообще появилось такое распределение? Я знаю историю нашего государства, догадываюсь о причинах начала закрепощения крестьян. Алчность. Князь не желал платить за труд тем, кто должен был ухаживать за землёй воинов. Сколько сотен лет прошло с того момента, а изменилось лишь то, что крестьяне стали животными, не людьми. Их судьбами распоряжался тот, прадеды которого несли службу. А что он? Нынешний помещик привык жить в роскоши и достатке. Почему же крестьяне должны выкупать землю у того, кому и так служили века? Очень просто. Власть держится на дворянстве, которое впало в алчность. Дворяне забыли о том, что они тоже должны работать, думать. Их удел лежать на диване, мечтать о чем — то и ждать, когда Захар принесет поесть. Конечно есть и исключения, но сколько их? Крепостное право отменили, но как? Что из этого вышло? Крестьяне по — прежнему работают на помещика, а вдобавок обязаны платить государству. Отменить крепостное право за счёт самих крепостных — такое может произойти только в России! Наша власть боится дворян, но зря недооценивает крестьян. Тянули до последнего, а в итоге вышло так, что порох в бочке, на которой сидит император, уже готовы поджечь. Убили Александра II, напали на его сына, а в итоге перестреляют всю царскую семью. И я буду одним из тех, кто будет крепко держать ружьё. На днях я послал письмо одному из глав Народовольцев, узнать, когда мне стоит быть у них. Но я чувствую, что эта компания распадается. Нет прежней силы и бесстрашия. Они испугались императора, но зря, ведь он их боится не меньше. Однако будет что — то сильнее. Мощнее. Эффективнее. — Коленька, ты от чего так рано проснулся? — услышал я голос матери. И как я не заметил, что подошел к дому? — Выспался, — я пожал плечами и приостановился. Мать подошла ко мне ближе, осторожно коснулась моей руки, как бы спрашивая разрешения пройтись со мной. Я глубоко вздохнул, устало улыбнулся ей и медленно пошел вперед. — Коленька, ты так изменился, я в последнее время тебя не узнаю…- начала она речь, которую я ждал. — Ты будто занят чем — то другим… Чем — то отдаленным, совершенно не замечаешь меня и отца. — Матушка, вы ошибаетесь. Я и правда занять иными мыслями, но вас замечаю и благодарю за заботу. Вы, видимо, порой забываете о том, что я уже не ребёнок и опекать меня не нужно. — Но мы же так тебя любим, Коленька, мы хотим заботиться о тебе, ведь для нас, для меня, матери, ты всегда будешь ребёнком. — Именно поэтому я стал отдалённым. Вы не можете меня понять и никогда не сможете. Мы — люди разных поколений. И это нормально, маменька. Примите это, тогда мы сможем вести диалог. — А как же Митя? Вы с ним в детстве были так близки, а теперь совершенно перестали общаться. — Дмитрий… Он ещё сам будто дитя. Я не старше его, но взрослее. Пока он не перестанет витать в облаках, парить в романтике, я не смогу найти с ним общий язык. — Как прошла ваша встреча с Анной? Отец говорит, она ждала меня, — решила изменить тему разговора мать, потому что понимала, что чем дальше, тем, для неё, хуже. — Не больше, чем нас. Она вежлива, но хладнокровна. Интереснее её дочь. — Ах, Наталья… Милая девушка, но мне её очень жаль. Жить с моей сестрой равно тому, чтобы отбывать наказание в Сибири. Она очень строга, требовательна и, как ты правильно заметил, хладнокровна. Мне жаль Наталью. У неё и судьба печальна… Рано вышла замуж, вернее Анна выдала её, забеременела, но вот умирает отец и муж, а затем у неё умирает ребенок, еще не родившись. Я бы не пережила такое… — Не знал об этом, — спокойно ответил я, вновь вспоминая эту светлую девушку с её глазами… — Неудивительно. Я узнала от сестры, да и то спустя год. Наталья не хотела говорить об этом. Такая светлая девушка… — Она ладит с матерью? — неожиданно для себя же задал я вопрос. — Как сказать… Она, скорее, подчиняется ей, не видит смысла спорить. Как я когда — то. — Как и весь народ, — грустно усмехнулся я. — Что? — Анна Сергеевна — это наша власть, а Наталья — это наш народ. — Думаешь, что мы вечно подчиняемся? — Мы может и нет, а вот крестьяне… — Коленька, к чему ты об этом думаешь? Я переживаю… — Почему? — Как бы ты не стал одним из…- мать резко прервала мысль. — Говори, мне интересно. Одним из кого? — Из тех, кто хочет революции…- тихо ответила она. — И что? Что плохого в революции? — я приостановился. — Что ты такое говоришь, сынок?! — ужаснулась мать, отпрянув от меня. — Матушка моя, революция неизбежна. Она будет и точка. — От чего же? И что же ты так громко! Вдруг, мало ли что… — она вновь приблизилась ко мне, хотела дотронуться лица, но я перехватил руку. — От того, милая маменька, что наша власть ничтожна, чиновники живут на взятки, помещики живут лишь в свою выгоду, а крестьяне волокут всю эту телегу. А следовало бы вывалить содержимое в яму и построить новое государство. — Мальчик мой…что ты говоришь! Господь с тобой! Ты болен? — она перекрестила меня, обняла так, будто я вот — вот умру. Женщины… Ничего они не смыслят! Хотя, пожалуй, есть исключения. Но моя мать не входит в этот круг. — Я — то здоров, а вот вы… — я холодно взглянул на неё и ушёл прочь. *** Гуляя по родным местам, я вспоминал детство и грустил. Я так часто попадал к крестьянским детям, играл с ними, но нянька сразу же меня уводила. А почему? Разные сословия. Разные люди. «Негоже тебе, чистому дворянину, со сбродом вошкаться!» — постоянно слышал я. С детства нам прививают стереотипы, заставляют жить также, как все. По шаблону. Как же это неправильно! Люди должны быть равны. — Колька, ты тут? — услышал я голос своего дяди, старшего меня на пару лет. — Да, Дмитрий, — откликнулся я не без легкого недовольства. Сегодня, похоже, я не смогу насладиться одиночеством. — Катерина Сергеевна пришла в слезах домой, сказала, что ты ушел от неё, — начал Митька, но я перебил его. — Ну конечно, я виновен в её печали. Не оправдал ожидания. — Коль, подумай сам… — Меня зовут Николай, — вновь перебил я. — Николай, она переживает за тебя… — он подошел ближе, я же отошел назад. — Я знаю, но это так глупо. Она хочет, чтобы я соответствовал каким — то идеалам. Я знаю, она мне писала, что хочет женить меня, хочет внуков. Но я этого не хочу. — Да и подумаешь! Нашел бы девицу, женился бы, она бы тебе родила наследника и всё. — Вот именно. Всё. Что дальше? Я не хочу этого. Как я могу завести ребёнка в стране, где вот — вот совершится переворот? Зачем мне этот ребенок? Зачем мне жена? Они были бы мне обузой. — А ты никак себя Наполеоном почувствовал! Думаешь, что можешь всё изменить? А вот и нет. Ты простой дворянин, не приближенный к власти. Твоё слово не услышат. — Моё может и не услышат. Но когда заголосит народ… — Этого не произойдет. Русские привыкли терпеть, осуждать действия власти за обедом, а затем расходится и заниматься своими маленькими делами. — Но однажды настанет миг, когда чаша терпения народа переполнится. И что тогда? — Это произойдет не скоро, — он махнул рукой, будто все мои слова не стоили ни гроша. — Почему же? — злость должна бы закипать внутри, но я чувствовал лишь некую неприязнь. — Потому что народ несколько столетий терпел, так с чего же именно сейчас начать действовать? — С того, что крестьяне умеют. С того, что они устали. Столетиями ими пользуются как вещами. Обращаются как с животными. Как можно жить в стране, где есть рабы и барины? — И что ты предлагаешь? — с усмешкой спросил Дмитрий. — Революцию. — Да случись революция, нас первых же расстреляют. Ты, Николай, похоже забыл о том, что являешься потомком тех, кто пользовался крестьянами. Если и начнется революция, то дворянство либо сбежит, либо будет истерзано. — Соглашусь. Поэтому именно нам следует начать её. — Да ты с ума сошел! Нам? Дворянам? Начинать революцию? Уж легче выкопать себе яму и попросить её закопать с тобой же. — Какой же ты глупец, Дмитрий, — я обреченно вздохнул — Если дворяне поднимут бунт, свергнут власть, то у них будет велик шанс выжить и стать наравне с крестьянами. — С холопами? — усмехнулся мой дядя, после чего я резко прекратил разговор. Развернулся и ушёл подальше оот дома, на ферму. *** Солнце освещало золотую листву, от чего все казалось сказочным. Красива и богата Россия, но как же плохо за ней ухаживают… Я стоял и смотрел с небольшого холма на поля отца, где трудились крестьяне. — Мне иногда становится их жаль, — услышал я позади голос отца. Прикрыл глаза. — Они круглые сутки работают, а в итоге голодают. — Именно, — согласился я. — Неблагодарный труд. — Я стараюсь улучшить их жизнь, но ведь мне и свой дом нужно содержать. А как? — Работать, папаша. Только так. — Нас не учили этому. Я могу вести хозяйство, проводить вычисления, улучшать условия работы и жизни крестьян, но чтобы выйти в поле… Нет, такого еще не бывало. — И зря. Они ведь тоже люди. Не так ли? — Конечно, сынок, конечно они люди! Но ведь не от нас зависит наше положение. — А от кого? — Николай, почему же ты стоишь и смотришь на них вместо того, чтобы выйти в поле? — неожиданно задал он мне вопрос, который ввёл меня в ступор. Спустя пару минут я ответил. — Меня тоже не учили. Но зато я умею думать. Я знаю нашу власть. — Ты уже не раз говорил это, но какой толк? Николай, прежде чем помочь миллионам, помоги хотя бы одному. — Папаша…- я растерялся. Он прав… Но… — а ты прав… Но проблема в том, что я не могу помочь одному. — Тогда как ты собираешься помочь всем? — Отец, я… — Вот именно, — он грустно взглянул на меня. — Ты готов ломать. А что взамен? — Новая власть, новое государство, равенство. — Звучит красиво, но где результат? — Не все так быстро. — Я хочу отвезти тебя кое — куда. Надеюсь, ты не откажешь старику. — Куда? — На могилу Базарова. 14 Я уже не раз слышал эту фамилию, но до сих пор не знал, кто этот мужчина и почему о нём так часто вспоминают. Теперь я стоял перед его могилой, весьма неухоженной, с железной оградой вокруг. Здесь давно никого не было. Отец сказал мне, что это был его друг и наставник, Евгений Базаров. И он был убеждённым нигилистом. Верил в себя, в свои силы, но потом скончался от тифа. Я ещё долго думал о нём, поскольку понимал, что мы действительно в чем — то похожи. — Он говорил, что Рафаэль гроша ломаного не стоит, а из наук признавал лишь прикладные. Тоже жалел народ, тоже не всегда мог сговориться с родителями. Был ли я ему другом? Не знаю. Не думаю, что Евгений Васильевич вообще признавал дружбу. Хотя и любовь он рассматривал лишь с физической точки зрения, но влюбился в Анну Сергеевну. Я, представляешь, тоже сначала был очарован ей, а Базарову завидовал. Юношей был. — Он влюбился? Тогда грош цена ему самому, — усмехнулся я. — Расскажи мне, как ты относишься к искусству, науке, дружбе, любви? — Искусство — бессмысленная трата времени. — Оно возвышает душу, — заметил отец. — А души не существует. Это миф. Наука… Соглашусь с Евгением Васильевичем, главные науки те, что направлены на практику. А дружба и любовь вовсе выдуманная человеком чушь. Любая дружба нужна для чего — то. Каждый преследует какую — то цель, каждый думает о её осуществлении. А любовь — удел романтиков. Её не существует, но человек представил и сотворил тем самым иллюзию, которую назвал любовью, и теперь этим озабочены многие. Женщины пригодны для семейной жизни, для создания потомства. Не более. — Очень похожи вы. Даже слишком. — Расскажи, как он оказался в могиле? — Евгений Васильевич был лекарем, как и его отец. Присутствовал на вскрытии трупа, причиной смерти был тиф. Он случайно порезался и заразился. И вскоре скончался. — Такая нелепая смерть. — Перед концом он позвал Анну Сергеевну и признался ей в чувствах. Я узнал об этом через пару лет, когда поехал к его родителям с тобой, думал проведать друга. Я до сих пор считаю, что во многом любовь к Одинцовой сгубила его. — Каким образом? — Он мучился. Нигилист Базаров отрицал любовь, но влюбился. Все его идеи начали рушиться, он был сломлен. — И в итоге? — Он отступил от своих идей. — Ради женщины?! — я был поражен. — Да. Ради любви. Я привёз тебя к нему на могилу не только для того чтобы почтить память, но и чтобы ты понял, что иногда идеи могут разрушиться в одночасье. Реальность может разбить все твои планы. И что тогда? — Не разобьёт. Базаров… Он променял идеи на женщину! — Ты не так понял меня…- начал было отец, но я, с отвращением взглянув на могилу, развернулся и ушел к тарантасу. Я, пожалуй, сильно разозлюсь, если ещё хоть раз услышу, что меня сравнивают с Базаровым. Он червь и слабак, а я сила. Его идеи схожи с моими, это правда, но нигилисты, пожалуй, уже исчерпали себя. Пришло наше время. Именно мы спасём Россию. 15 Прошло пару дней с того времени, как мы были на кладбище. Но я так и не смог принять то, что хотел донести отец. Лишь слабак и червь может отказаться от своих убеждений, идей, принципов ради женщины. Сегодня мне пришло письмо от народовольцев. Меня ждут как можно скорее. Так вышло, что я стал уважаем в их кругах, моё мнение стало важным, со мной считались. Почему? Возможно они чувствуют во мне энергию и силу, а такие люди им нужны. — Коленька, к тебе приехали, — услышал я голос матери и удивился. Ко мне? Когда я вышел из дома, то сразу ответил на свой вопрос, хоть и не видел гостя. Белое платье медленно раздувал ветерок, слегка открывая её ножку, светлые глаза лихорадочно искали меня, а наконец найдя, она подбежала и бросилась на шею, скрывая слёзы. — Наталья, что случилось? — от удивления спросил я. — Прогуляйтесь со мной, прошу, — тихо умоляла она. — Пойдёмте…- она медленно отпустила меня, вытерла глаза, поправила цветок белой хризантемы в волосах и ждала моего шага. Я подал ей руку и медленно пошел вперед. — Я поссорилась с матерью. Впервые я смогла не подчиниться ей. Впервые увидела её такой, настоящей — хладнокровной. Я не хочу больше жить с ней. Не хочу быть такой, какой она хочет меня видеть! — В вас проснулось что — то… — Революционное! — перебила она меня, но тут же покраснела. — Извините… — Не стоит. Вы правы, и я очень рад за вас. Но почему вы здесь? — Я устала. Мать выгнала меня из дома, а мне больше негде найти ночлег. — И только? — Нет. Я хотела увидеть вас. Ведь только вы можете понять меня. — Вы правы. Но вот что моя матушка вам скажет… — Я буду надеятся на её благодушие. — Лучше просто скажите, что решили навестить нас. — Зачем лгать? — Не лгать, а недоговаривать. Да и ложь часто бывает лучше и полезнее правды. — Но ведь вы говорили мне, что вы честен. — Я честен с собой. Спустя день… — Расскажите мне, как вы стали…таким? — спросила Наталья, пытаясь взглянуть мне в глаза, пока мы опять гуляли. — Как же произошло, что я стал таким, каким сейчас являюсь? Откуда я взял эти идеи? Наверное, это произошло во время обучения в Петербурге. Однако это и не важно. Я был народовольцем, но в самый важный момент уехал заграницу. Я пропустил чуть ли не самое важное событие моей жизни — убийство императора. Именно из — за этого я не люблю распространяться о поездке. Сейчас я надеюсь, что в Петербурге найду кого — то с похожими взглядами. И тогда мы начнём побеждать. Я готов перешагнуть через сотни, тысячи смертей ради лучшего будущего России, хотя иногда сам не верю в это. Глупое существо человек. — Это звучит ужасно… Но, возможно, справедливо. — Не просто возможно. Это так и есть. Расскажите о себе и матери. — Я и моя мать… — Наталья говорила тихо, будто робея. — Мы очень похожи. Но я другая. Она привыкла мною повелевать, привыкла к спокойствию. А я не хочу этого. Она отвергает любые чувства. А я…- тут её голос будто сорвался. Она помолчала с минуту, а затем продолжила, смотря мне в глаза. — Я не отвергаю. — Чувства… Какие именно? — Любовь, благодарность, боль… — Наталья, сегодня вечером я уезжаю. — Что? Как?! Куда же?! — её глаза расширились, она схватила меня за руку. — В Петербург. Меня там ждут. Я никому не говорил так много о себе, а потому надеюсь на сохранение некоторых тайн. — Вы едете к народовольцам? — её голос вновь дрогнул. — Да. И я бы очень не хотел слезных прощаний, поэтому маменьке и отцу я напишу письмо. Вы сможете передать его? — Я? Да, конечно смогу….- она растерялась, хотела что — то сказать, но боялась. Я развернулся к дому. Нужно еще собрать некоторые вещи и документы. — Встретимся вечером? — услышал я, когда отошел на пару метров. — Вы сейчас живёте со мной в одном доме. Конечно же встретимся. *** Обстоятельства сложились как нельзя лучше. Матушка с Митькой и отцом были в городе, а значит я мог спокойно уезжать. Я уже взял все свои вещи, вышел из дома, как передо мной возникла Наталья. — Я бы хотела попрощаться с вами… И поблагодарить вас. Теперь я поняла нечто новое… Ваши идеи… Они близки мне. И, возможно, я и сама скоро присоединюсь к вам. Вы стали для меня очень близким человеком. Не просто двоюродным братом… — Мне очень приятно это слышать, — перебил я холодным тоном. Опять опаздываю на поезд! — Нет, это ещё не всё. Николай Аркадьевич, простите меня, но я не хочу отпускать вас. Я чувствую что — то плохое… — Вы предлагаете мне остаться? Сейчас? — я удивился, готов был засмеяться. — Да. Останьтесь, прошу вас. Возьмите меня с собой, — начал почти умолять она. Я медленно прикрыл глаза. — Нет, Наталья, я поеду сегодня. Сейчас. И точка. — За что вы так со мной? — начала девушка плакать, схватив меня за руку. — Я не смогу без вас! Я люблю вас! Знаю, что это неправильно, но не могу контролировать чувства! Прошу вас, останьтесь сегодня или возьмите меня. — Наталья, прекратите сейчас же! — грозно ответил я, сбросив её руки. — Вы не можете любить меня, поскольку любви не существует, а тем более я ваш брат. Приезжайте ко мне через месяц, может через год. Я буду ждать вас, ведь вы сильная и умная девушка. Нам нужны такие. — Но не тебе…- тихо прошептала она. Я сурово взглянул на неё, от чего она вздрогнула. — Прощайте, Наталья Андреевна, — сказал я и уже было развернулся, но её рука вновь остановила меня. — Возьмите, пожалуйста, хризантему. Пусть она будет с вами вместо меня, — Наталья сняла с волос цветок и передала его мне. — Спасибо. Прощайте. Я уходил вперёд, не видя преград. Я знал, что только теперь всё начнётся. И скоро все будут знать меня, Николая Аркадьевича Кирсанова, как великого спасителя России. Но странный вопрос последнее время не даёт мне покоя: А нужно ли Россию спасать? Эпилог Солнце практически полностью ушло за горизонт, птицы пролетали меж потемневших облаков. Он ушёл вдаль, не оглядываясь и не останавливаясь. Своим твёрдым, мужским шагом. А она стояла и смотрела вслед, лишь изредка вытирая платком слёзы, медленно катившиеся по щеке… Лишь спустя несколько дней Наталья узнала, что её брат погиб в тот же день, под поездом, едущим в Петербург. Ещё несколько недель она видела во снах роковую железную дорогу, построенную «на костях». Видела поезд. И Его. И хотя уже спустя год мать выдала её замуж, Наталья никогда не забывала своего брата, такого мрачного и таинственного. И мёртвого. И несла его идеи по миру. Её мужем оказался один из революционеров. Вместе они распространяли свои идеи, призывая людей. Если бы сейчас Николай Кирсанов смог увидеть Наталью, то он бы не узнал в ней ту светлую девушку — ангела с белой хризантемой. Теперь она носит с собой красную розу. Увяла белая хризантема. Увяла природа. Приближается зима, но что же будет? Перенесёт ли Россия эту зиму? Нужно ли её спасать?