Акт протеста

— Да это вообще ничего не значит! Это было решено за меня, а я отказываюсь! — кричал Артём, разведя руки. — Все равно так нельзя, Тём! Из-за меня и ты не узнаешь настоящей любви, и он будет обречен, — так же криком отвечал Акинфеев, не волнуясь, что их слышит весь отель. — Я уже узнал, а эта метка — не приговор, я не обязан с ней соглашаться! — Ты же прекрасно все знаешь, — обессиленно почти прошептал Игорь. — Это имя твоего истинного… Он тебе предначертан… — вратарь положил руку себе на грудь, где под одеждой не было никакого имени. Ни одной буквы. У него не было соулмейта, судьба обрекла его на одиночество, но Артём рушил все законы мироздания и человеческой связи. Дзюба достиг точки кипения. Он метнулся в ванную, достал из шкафчика лезвие и вернулся в комнату. Быстро стянул футболку. — Нет никакого имени! — он провел лезвием по надписи, потом снова, и третий раз, пока все имя не сменил кровоточащий порез. Игорь упал на колени и поднял на форварда взгляд. — Ты сумасшедший, — хрипло выдавил Акинфеев, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Дзюба присел рядом с ним, крепко обнимая, пачкая его футболку кровью. Игорь плакал в его руках, тихо всхлипывая, не в силах сдержать поток соленых слез. Он благодарил судьбу, что столкнула его, потерявшего всякую надежду, с Дзюбой, чье львиное сердце не хотело мириться с законами. С Дзюбой, что оказался достаточно сильным, чтоб разорвать связь, проложенную до его рождения. В этот момент в Питере стояла прекрасная тихая ночь. Саша Кокорин лежал на белых простынях без сна. Последнее время ему нездоровилось, словно напала лихорадка. В одну секунду его грудь прожгла боль и распространилась по всему телу, выкручивая суставы и сводя мышцы. Парень сжал воротник футболки, пытаясь сделать вдох, но дыхание перехватило. Он лежал так несколько секунд, широко раскрыв глаза. Когда боль немного утихла, он подскочил и подбежал к зеркалу, скидывая одежду. На месте, где раньше аккуратно было выведено Артём, теперь красовался грубый рубец, словно три раза полоснули лезвием. Кокорин сел на кровать. Он слышал о таком. Такое случается, когда от соулмейта отказываются, когда связью пренебрегают. Но Саша никогда бы не подумал, что лично с этим столкнется. Он хорошо помнил день, когда впервые встретил Дзюбу. Артём представился и пожал Саше руку. Это был момент осознания, что он тот самый, что больше не придется вздрагивать каждый раз, как кто-то упомянет это имя. Казалось, жизнь наладится в два счета. Как бы ни так. Артём, казалось, тоже кое-чего понял, но не спешил сближаться. Наоборот, поначалу он избегал тесного общения. Со временем стал помягче, но не давал и малейшего намека, что нашел своего истинного. Кокорин ничего не понимал, но боялся спугнуть. Шли дни, но ничего особо не менялось, Дзюба относился к нему, как к приятелю, хотя Саша был готов поспорить на свою жизнь, что на груди Артёма можно прочесть имя Кокорина. Но то место было всегда заклеено пластырем, всегда было скрыто от глаз. Однажды, оставшись в раздевалке вдвоем, Саша не выдержал. — Дзюба, неужели ничего не екнуло? — сипло спросил он. — Екнуло, — спокойно сказал форвард. — Но это не то, что мне надо. Прости. Александр смотрел на него словно через мутное стекло. В каком смысле? Чего боится Артём? Однополые соулмейты — в порядке вещей, разница в возрасте была пустяковой. Кокорин решил успокоиться, все равно от судьбы не убежишь. Убежишь. Кокорин беззвучно плакал на кровати, в сотый раз проводя пальцем по шраму. Его, не спрашивая, наделили надеждой на счастье, гарантией, сделали за него выбор и точно также лишили всего без его участия. Парень откупорил бутылку водки. Огонь напитка не сравнится с болью, но постепенно, уходя в небытие, он на время мирился с произошедшим. Пил с горла, морщился, дыхание спирало, но он не останавливался, пока стены вокруг не стали темнеть, а самого не повалило в сон. Последнее, что он слышал — звон падающей из руки бутылки. *** Дзюба готовил кофе, предварительно нарезав лимон дольками. Середину грудины жгло, кожу стягивало, а если чуть поддеть тонкую корочку, то снова выступали маленькие круглые капельки крови. Но он ни о чем не жалел, он просто любил. Любил вопреки, пусть и приносил в жертву своим чувствам судьбу совсем другого человека. Кулаки Артёма сжались при этой мысли: он не просил, чтобы невидимая рука сама выбирала ему спутника. И при первой встрече с Кокориным он понял, что вот он — финиш. Вот, поиски окончены, но ничего не вспыхнуло. Круги под глазами от бессонных ночей. А в голове одна мысль — это все? Всю жизнь он искал Сашу, чтоб почувствовать это пресловутое единение. Чтоб понять, что всю жизнь он сопротивлялся зря. А когда понял, что победил, что не любит он, что надпись на груди — это чья-то тупая шутка или простая ошибка… Когда понял, лучше не стало. Артём крепко зажмурился, отгоняя противные липкие мысли. Послышался удар стекла о пол — блюдце с лимоном разлетелось, раскидав дольки. Артём тихо выругался, наклонился за осколками, но был недостаточно осторожен. Четвертый порез за девять часов — по пальцу потекла кровь. Игорь, который всю ночь притворялся спящим, неровным шагом вошел в кухню, обеспокоенный шумом. Он увидел, как Артём сидит на корточках, расфокусированно смотрит на кровоточащий палец, а вокруг месиво из стекла и лимона. Мужчина молча подошел, присел за спиной и обнял. Уткнулся лбом в загривок, шумно вздохнул. Сжал Артёма в объятиях крепче, поцеловал позвонок через футболку. — Все будет хорошо, — прошептал Игорь. — Мы справимся. Артём склонил голову и наконец дал волю слезам. Настал его черед снять маску сильного и непоколебимого. При Игоре можно. Игорь все понимает. Игорь тоже любит. — Справимся, — было слышно, как у него дрожат губы. Спустя пару минут, Акинфеев поднялся. — Пойдем, палец обработаем, — Артём обернулся и увидел самую светлую улыбку вратаря. Кофе этим утром остался не выпитым. *** Было чувство, что звук идет откуда-то сверху. Саше казалось, что он под водой, а на поверхности что-то гудит, не прекращая, настырно, отдаваясь головной болью. Он вынырнул — из воды, из сна — взял в руку айфон. Шесть пропущенных. Точно, воскресенье. Традиционная беседа со старым другом. Новости из Краснодара, легкий смех, полная ненавязчивость и капелька снобизма. Обсудить чепуху, перемолоть косточки. Глупости, но такие приятные, ставшие привычкой. Саша не взял трубку, наверное, впервые, но седьмой услышал и принял вызов. — Доброе утро, — хрипло выдохнул он. — Утро? Два часа дня. Ну ты даешь, — на том конце послышался смешок, а в голове словно что-то хрустнуло. Кокорин огляделся: пустая бутылка дешевых Пяти озер на дорогом ковре, раскиданные по углам подушки. В комнате стоял запах алкоголя — не до конца выветрилась разлитая водка. Черт, как же никчемно. — Все в порядке? — в голосе показались нотки беспокойства. — Да, — прокашлялся Александр. — Да. Просто… нервы. — Понимаю, друг. Понимаю, но больше сказать не могу, — то ли устало, то ли заговорщески раздался ответ. — Грядут перемены, друг. Точно все хорошо? — Все в порядке, — Саша провел ладонью по своей груди, морщась больше от боли моральной, чем физической. Перемены действительно наступали, как бы ни хотелось от них убежать, они догоняли, избивали до полусмерти, а потом давали немного форы, чтобы круг дал оборот. Говорят, что в кабинете гендиректора Кокорин пробыл долго. Говорят, даже плакал. Просил перевести его куда-нибудь, хоть в самый нищий клуб, хоть в самую провинцию или в школу физруком — только бы не оставаться в Питере, только бы подальше от разводных мостов, от сине-бело-голубого. Подальше от Артёма, думал он. Он не обижался, любовь не выбирают. Сердцу не прикажешь — он может доказать это рубцом на груди. И он доказал, снял в кабинете гендиректора футболку, несмотря на препирания со стороны начальства. Кокорин вышел из кабинета абсолютно без сил. Прошел по всей базе, мимо поля, доехал до дома. Ни разу не обернулся. *** Артёму пора было возвращаться в Ленинград. Чемпионат мира окончен, небольшая передышка перед сезоном — тоже. Из Москвы улетать не хотелось от слова совсем. Честно говоря, тяжело было расставаться с Игорем, а география этого расставания значения не имела. — Прилетай на выходных, — торопливо говорил Дзюба. — Обязательно, и ты ко мне, — быстро отвечал Акинфеев, провожая нападающего до регистрации. — Встретимся еще на играх. — Само собой. Артём вздохнул и все же поддался порыву, крепко прижав вратаря к себе, почти лишая того дыхания. — Ты опоздаешь, ну Тём, правда, — сдавленным голосом пытался сохранять серьезность Игорь. Артём молчал, пытаясь каждой клеточкой запомнить тело мужчины на ощупь, словно прикасался впервые. Он пытался выкрутить осязание на полную, чтобы в любую свободную минуту вспоминать. Чтобы Питер не залил дождем, чтобы смог Москвы не затмил глаза. — Я люблю тебя, — прошептал Акинфеев, кладя руку на центр грудной клетки Дзюбы. Мужчина вспыхнул. — А теперь иди, надо. Артём отпустил его, коротко улыбнулся и пошел. Но через секунду обернулся с криком: «Забыл!». Игорь удивленно смотрел, как Артём копошится в сумке и вытаскивает голубой сверток. Через мгновение Акинфеев уже был обернут в Зенитовский шарф и одарен искренним смехом. Дзюба, хохоча, побежал на уже почти заканчивающуюся регистрацию. В Питер! Игорь смотрел вслед со смущенной улыбкой. Он прижал шарф к губам и почти тут же снял. Фанаты армейцев не простят. Как им объяснить, что вратарь ЦСКА главный фанат нападающего Зенита? Дзюба в его глазах — полный идиот, променявший счастливую жизнь с соулмейтом на него, бракованного. Дать судьбе пинок под зад? Легко. Дзюбе море по колено. Дзюба решил через это море пронести Игоря на руках. *** Почти месяц Саша Кокорин тренировался на износ, а вечером, почти онемевшей от усталости рукой держал бутылку. Когда не очень грустно, то светлое пиво в стекле. Когда на душе совсем темно — чего покрепче. Почти месяц он был на грани рвоты или потери сознания от изнеможения, неправильного питания и плохого сна. Но это казалось правильным, естественным, ведь в Питере — пить, в Питере — любить, в Питере — страдать. Он просто вырывал листы в календаре день за днем в ожидании, когда наступит перемена. Уже точная, гарантированная, но до нее нужно дожить, дотерпеть, еще немного. Но пока время тянется медленно, его можно ускорить искусственно, веселой жидкостью в стеклянной бутылке. Он получал сообщения от Дзюбы, которые ощущались мазком лезвия на груди. На все он отвечал сухо и односложно, избегая любой встречи или дальнейшего диалога. Зачем? Выбор сделан. Игорь долго думал. Несколько раз набирал сообщение, но стирал или сохранял в черновик. Все извинения и пожелания счастливого будущего звучали скорее как насмешка. Он не знал, каких слов подобрать, поэтому понадеялся на интонацию, набрав номер. Но ответа не послышалось. Уже почти месяц Игорь в черном списке. *** Через два дня самолет. Через два дня он прощается с Санкт-Петербургом, наверное, навсегда. Он никогда не вернется сюда по собственной воле, максимум на выездные матчи. Два дня трезвости, два дня без физических нагрузок. Два дня личной свободы и облегчения. Он не смотрел в окно до взлета. Кокорин читал глупую, но смешную книжку и не смотрел в иллюминатор. И только когда все внизу стало малюсеньким, он посмотрел вперед. Впереди Москва и новая жизнь без всяких Артёмов в ней. В отеле приняли радушно. Конечно, за такие-то деньги они ему станцевать при первой просьбе должны. Поиск квартиры затянулся, поэтому он с комфортом расположился в номере люкс. Завтра. Побыстрей бы наступило завтра. Хотелось влиться в московский ритм, чтобы голова разболелась от городской суеты. Купить брендовых шмоток, поужинать в дорогом ресторане. Что угодно, чтоб в ушах перестала шуметь Нева. *** — Парни, секундочку внимания. Наш новый нападающий — Александр Кокорин! — мужчина в костюме добился в раздевалке тишины. Никто не знал, даже контракт официально подписывался через три часа. Все болтливые инсайдеры были задавлены, полная конфиденциальность. Прихоть Александра, которую тщательно соблюли, ведь условии контракта просто божеские. Усилить команду и почти без удара по бюджету! Божественное вмешательство, не иначе. Радостные приветствия состава Локомотива. Рукопожатия, объятия, короткие разговоры со всеми и с каждым по отдельности. Братья Миранчуки радостно пожимали ему руку, говоря одновременно и очень быстро, что ничего не было понятно. — Да, парни, и я вас рад видеть, — засмеялся Кокорин. — А про Федю правда, не знаешь? — с прищуром спросил старший Миранчук. — Что правда? — Саша растерянно захлопал ресницами. — Ты в интернете вообще сидишь? Ладно, поживем-увидим, — Леша широко улыбнулся. Через пару дней мужчина в костюме снова зашел в раздевалку. Снова представлял нового игрока, но удивления ни у кого не было — слухи ходили уже пару недель. Миранчуки мгновенно повисли у Феди на шее. Он широко и солнечно улыбался, глаза блестели. Снова пятнадцать минут шума в раздевалке, а после тренировка, первая для Смолова в составе Локомотива. С корабля на бал! Саша смотрел на старого друга, словно замерев. Федя потряс его за плечи, крепко обнял и прошептал: — Перемены нагрянули. Вечером в отеле Феде пришлось дать пару автографов и выпросить молчания со стороны персонала. Личная встреча, вы же понимаете. Какой номер? 309? Спасибо, вы такая милая. Да, конечно. Спасибо, до свидания! И вот на стеклянном столике расположились два стакана и бутылка виски, верхние пуговицы на рубашках расстегнуты, а улыбки такие расслабленные. — Не ожидал, что ж ты мне не сказал? — Кто мне это сейчас говорит, тихушник? Кокорин рассмеялся. Наверное, впервые так легко и искренне за последний месяц. Они чокнулись, налили заново, повторили еще раз. Саша расстегнул еще пуговицу, и глаза Феди округлились. — Саш, что… — тихо спросил мужчина. — Я теперь свободен, как ветер. Осталось только напоминание, — Александр раздвинул края рубашки, демонстрируя лучшему другу рубец. Ему можно было доверить все. Федя начал расстегивать и свою. — Видишь, я такой же. Только занятым был всего пару лет, — грустно усмехнулся мужчина. А ведь Саша никогда не предавал этому значения, никогда не задумывался, почему Смолов сам ходит без истинного, почему он один и почему грудь расписана чернилами, даже там, где должно быть имя. — Тут было написано какое-то имя первые два года моей жизни, мне даже не сказали какое. А потом просто почернело. Мама плакала, — брюнет ткнул пальцем в центр своей груди. — Ну, а мне не хотелось ходить с черным пятном, вот и забил, а потом понеслось. — Значит, тебе было два, когда… — Когда мой соулмейт умер, именно так. Кокорин почувствовал, как в носу неприятно защипало, а в уголках глаз вот-вот выступят слезы. Судьба жестока не только с ним. Но он не мог понять, что больнее: никогда и не знать своей настоящей любви или знать, то так ее и не заполучить. Саша залпом опустошил стакан, а Федя тут же подлил еще. — Ты как вообще? — спросил мягко Смолов, смотря на друга с опасением. — Пусто, — протянул Саша, рассматривая янтарную жидкость. — Да. От пустоты никуда не денешься, я за двадцать шесть лет так и не смог ее заполнить или залить. Сука, нечестно же, — Федя все равно улыбался. Улыбкой человека смирившегося и покорившегося. Саша смотрел на него изучающе, как будто в первый раз вообще видел. Он прошелся взглядом по татуированной груди, кубикам пресса, поднялся выше к шее и задержался на лице, на пухлых губах и печальных глазах. Еще один стакан ушел залпом. Ну, была не была. Уже немного нетвердо, но Саша поднялся с места и потянулся к лицу Смолова. Он даже не шелохнулся, просто закрыл глаза. Оба понимали, что это просто попытка заполнить пустоту внутри. Попытка не пытка. Так ведь? *** Дзюба решил ничего не скрывать. Поэтому про пластырь благополучно забыл, а теперь гадал, кто же первый в раздевалке увидит его новый шрам, кто окажется самым тактичным, а кто — самым любопытным. Конечно, самым тактичным оказался Далер. Он быстро отвел глаза, пожевал губу и так ничего не спросил, просто выразительно посмотрел на Лунева. Аргентинцы перешептались о чем-то на своем, но тоже не задали прямого вопроса. Никто толком ничего и не сказал, но в раздевалке было тихо и напряженно. Постепенно футболисты стали уходить на поле, видимо, решив не лезть в душу, тем более, что шрамы были очевидно свежими. Только оставшись вдвоем, Андрей неслышно подошел, похлопал по плечу и спокойно сказал: — Если захочешь поговорить, то в любое время. Дзюба с улыбкой кивнул. Больше к этой теме никто из команды не возвращался. А поговорить действительно хотелось, поделиться с кем-нибудь кроме Игоря. Поэтому после тренировки Артём и Андрей обосновались в маленьком кафе, где получилось скрыться от всевидящих глаз фанатов и прессы. Черный чай разлит, Дзюба не знает как начать разговор, хотя мыслей слишком много, слишком много эмоций и вопросов, но ни одного сожаления. — Вот тебе уж повезло со соулмейтом, верно? — пытается улыбнуться нападающий. — Ага, просто представь лица моих родителей, когда у сына на груди выведено мужское татарское имя, — Артём прыснул. Лунев собой доволен, обстановка разрядилась. И это правда помогло, стало проще кратко описать произошедшее, без имен, но выговариваясь. И о чувстве вины перед первым, и об ответственности перед вторым. О том, что боятся все живые, но так страшно ему впервые. Но кажется, он становится счастливым, какая цена бы у этого счастья ни была. Андрей молча слушал. Ему нечего было вставить в этот монолог. Ему правда повезло с соулмейтом. Пусть они встретились уже будучи достаточно взрослыми людьми, но очень быстро нашли общий язык, съехались. Далер просто улыбнулся ему и что-то за спиной рухнуло. Наверное, одинокое прошлое. Когда чай остыл, а слова закончились, они разошлись по домам. В одном из домов был поцелуй при встрече, ужин и объятия на диване перед телевизором, а во втором разогретый полуфабрикат, звонок по скайпу и тишина. *** Видимо, дыра была настолько большая, что они с Федей все заполняли ее друг другом, каждый день, каждую ночь. Постепенно потребность в заполнении стала настолько острой, что пришлось съехаться. А еще чуть погодя стало понятно, что дыры и нет, есть только полнота, есть искусственная, бунтарская связь, акт протеста против системы перерос в имитацию счастья. А потом они настолько вжились в роль, что за два с половиной месяца, похоже, переписали свой код и… влюбились заново? Федя и Саша. Саша и Федя. Им было очень смешно с этого дерьма. Встретились два одиночества и, чтобы не сдохнуть, научились сосуществовать. А потом уже Саша не мог представить себя без извечного узора татуировок перед глазами, а Федя без светлой макушки. Они не до конца понимали: правда любовь или просто убедили самих себя, но этого хватало. Саша не пил спиртного уже три месяца. *** — Это полная чушь, Дзюба. Сентиментальный бред. — Так ты не согласен? — Еще чего. Идем первым делом завтра с утра. Выдались свободные выходные. Вечерний рейс в Москву и вот, Артём снова своими объятиями перекрывает Игорю кислород. А он, по сути, и не против, рядом с Дзюбой можно не дышать и не есть, ты будешь жить только за счет его света и тепла. Долго не получалось, не хотелось заснуть. Утром помятые выбрались из дома. Игорь поверить не мог, что он правда сделает это. Через четыре часа они вернулись домой. Стоя перед друг другом полуобнаженные, вместе считали: — Три, два, один! — одновременно сняли друг с друга пленку: на покрасневшей груди Игоря был выведено Артём, а на бугорке рубца Артёма читалось ровное Игорь. Наверное, татуировщик бил такое впервые, но какая разница, за молчание он получил увесистый конверт. Из уголка глаза Акинфеева скатилась слеза. Артём Дзюба был послан ему чем-то свыше, как извинение за тридцать одиноких лет. Игорь Акинфеев был послан ему как испытание. Дзюба стойко его прошел. Теперь он был щедро вознагражден. И татуировка на груди служила самым настоящим тому подтверждением.