Лжец

Беда принуждает ко лжи даже честных. Публилий Сир

Это самый обыкновенный вторник, который от своих предшественников не отличается абсолютно ничем. Тысячи самых разных людей куда-то спешат или спокойно идут. Либо одни, либо в компании с кем-то. Везде, как обычно, чувствуется жизнь шумного мегаполиса. В больнице тоже, как и всегда, много людей. Персонал, больные, посетители в клинике, посетители больных, врачи и кто-то ещё. Все разговаривают, кто-то смеётся. В приёмной вообще всегда так громко, а в клинике и вовсе порой закладывает уши. Но дальше все звуки идут на спад. В зависимости от отделения, конечно. Инфекционное и многие детские самые шумные. Это и понятно, людей много, а дети не могут быть такими усидчивыми паиньками, как хотелось бы всем в отделении: и персоналу, и врачам, и родителям. В онкологии же, практически всегда, тихо. Слышен лишь тихий разговор медицинских сестёр и братьев, едва уловимые писки приборов, кашель и другие несколько неприятные звуки из палат. Чаще всего на стеклянных стенах вид полностью открыт, чтобы можно было быстро среагировать чуть что. Врачей здесь немного, но все они разговаривают либо с персоналом, либо с пациентами, либо друг с другом. Надолго они здесь не часто задерживаются, нужно заполнять бумаги и выписывать другие лекарства некоторым пациентам. Здесь стоит своя приёмная, ведётся абсолютно отдельная документация. Каждый пациент как зеница ока. Абсолютно каждый в независимости от пола, возраста, национальности, цвета кожи и статуса. Когда Рюноскэ в очередной раз приходит в больницу, в тайне ото всех своих знакомых и близких, как и всегда, то персонал с ним уже здоровается. Видимо, он настолько часто приходит сюда, что его больше никто не боится. Да и на больницу Мафия напала бы только в самом катастрофическом случае. И его бы в этом случае здесь ни за что бы не было. Поворот налево, двадцать восемь шагов прямо и поворот направо, широкая лестница, семьдесят девять ступеней вверх, третий этаж и прямо, пока не упрёшься в матовую дверь с огромными металлическими буквами над ней — Онкология. Он, как всегда, возьмёт побольше воздуха в лёгкие, готовясь ко всему, и откроет эту дверь. Открывая именно эту дверь, у него всегда поджилки трясутся, и сердцебиение ускоряется. Ему страшно, когда он открывает эту дверь и входит в отделение. Ему, как обычно, кивает молоденькая медсестричка за стойкой. Сначала он, как и всегда, подходит к ней. — Его состояние достаточно хорошее. Он только что вернулся от доктора, можете идти к нему, — она провожает его соболезнующим взглядом. Будто она способна хоть что-то понимать. Будто она может знать хоть что-то о том, как ему непередаваемо больно и страшно, когда он снова и снова приходит сюда, молясь всем известным богам, чтобы всё было хорошо. Что, пока, ничего плохого не случилось. И он так прекрасно знает, что так будет отнюдь не всегда. Состояние здоровья может резко ухудшиться, совершенно в любой момент, и врачи не смогут ничего кардинального сделать. Абсолютно ничего. Потому что они никогда не видели таких странностей в развитии болезни. Они не знают, как именно можно это вылечить, потому что с этим раком желудка что-то не так. Остаётся только поддерживать состояние, пока оно не начало ухудшаться. И Рюноскэ боится даже думать об этом. Не хочет и заикаться, что в один поистине ужасный день он вновь останется один с сестрой. Пусть у сестры уже и есть девушка, безмерно её любящая, но сестрёнка ведь его родная кровь, она всегда примет его и поможет. Но его первый родной и любимый перед сестрой человек безвозвратно уйдёт из этого сурового и чрезмерно жестокого мира. Он умрёт. Он перестанет радоваться любым, даже самым маленьким, событиям в жизни. Он перестанет заниматься повседневной рутиной, своими любимыми занятиями. И так и не прочтёт книгу, которую так хотел прочитать, больше не попробует своё любимое блюдо, не сможет ничего больше сделать. Больше никогда и ни с кем не поговорит. Акутагава задерживается перед стеклянной дверью лишь на мгновение. Это мгновение значит для него всё. Оно нужно, чтобы посмотреть, что он действительно жив и выглядит всё ещё более или менее здоровым и жизнерадостным. Это заставляет его вселить в себя надежду, что всё нормально. Он лишь немного поболеет и вернётся к своей нормальной жизни. Это не так. Он лжёт сам себе. И никто не смеет его в этом упрекнуть, потому что он никому об этом никогда не говорил. Открывает дверь под пристальный осуждающий взгляд любимых аметриновых глаз. — Ты снова пришёл сразу же после работы. Я же просил, Рю. Нужно ведь сначала прийти домой и поесть, переодеться, и только потом ехать ко мне, если уже будет не слишком поздно, и не наступит ночь, — Ацуши осуждает его, снова отчитывает, но знает, что это абсолютно бесполезно. Он рад, что к нему вновь пришёл его возлюбленный. Он вновь может видеть его. Но он искренне беспокоится за него. — Прости, я забыл, малыш, — мафиози садится в кресло, которое стоит чуть ли не впритык к койке. Гладит по платиновым волосам, целует в щёку, извиняясь. — Ты абсолютно не бережёшь себя, Рюноскэ, — мягче говорит Накаджима. Берёт руку брюнета в свои и притягивает к своей щеке, трётся как котёнок, ластящийся к своему хозяину. Это их жест. Он означает, что они очень трепетно и сильно любят, боятся потерять друг друга каждую секунду их существования. — Я знаю, милый. Я знаю, но не могу иначе. И больше они не произнесут ни одного слова, которое хоть как-то сможет взволновать Ацуши. Они вновь будут говорить об абсолютно простых вещах. Накаджима снова расскажет, что сегодня было с ним, пусть этот рассказ почти ничем не будет отличаться от прошлых, ведь в больнице с ним не может происходить ничего интересного и нового. Акутагава расскажет, что происходит у сестры дома, у него на работе, у коллег на работе блондина. Распишет весь свой день по полочкам, не забудет ни одной маловажной детали. И мальчишка будет внимательно слушать, задавая вопросы на непонятных или интересующих моментах. В один ужасный день он больше не сможет ничего спросить. В один ужасный день перестанет интересоваться хоть чем-либо. Рюноскэ будет, как и сотни дней до этого, пытаться шутить, Ацуши будет искренне смеяться над этими глупыми попытками. Они вновь проговорят до самой ночи, пока детектив не заснёт. А Рюноскэ не сможет оставить его и так и заснёт в своём кресле, держа своего любимого за руку. Ведь ему слишком страшно и больно возвращаться в их квартиру, где каждый квадратный миллиметр пропитан душой Ацуши. Там пахнет Ацуши. Там чувствуется его немое присутствие. И Рюноскэ не хочет позволять себе опуститься в пучину отчаяния и боли, чтобы ещё больше волновать Тигрёнка. Он ещё успеет это сделать, ему никто не запретит испытывать боль и страдать. А сейчас он хочет, чтобы Ацуши насладился всем, чем только может, в том числе и временем общения со своим любимым Акутагавой. Они не знают, сколько осталось Накаджиме. Они не знают, когда не смогут увидеться вновь. Не знают какой момент станет для них последним. И Акутагава проводил всё это неопределённое время по максимуму. Он каждую минуту, секунду, миллисекунду стремился быть с Ацуши. Быть рядом, делить всё, что только можно и нельзя. Вскоре Чуя дал ему неограниченный отпуск. Сказал, что когда Рюноскэ будет готов, то пусть возвращается к своей работе. И Акутагава был непередаваемо благодарен своему наставнику и начальнику. Теперь он мог проводить всё своё время со своим дорогим Тигрёнком. Накаджима постоянно делал вид, что всё хорошо, его состояние просто отличное. Акутагаве не о чем беспокоится, всё в полном порядке. Лишь немного побаливает живот, но ведь это терпимо, беспокоится не о чем. Всё время улыбался и лез обниматься, целоваться и быть как можно ближе. Через три месяца состояние Ацуши начало ухудшаться. Аппетит стремительно пропадал, вес всё падал и падал, появились рвотные позывы и отнюдь не пустым желудком, а кровью. Это выглядело страшно и просто ужасно. Но Накаджима держался. Ему было нестерпимо больно, но он мужественно держался и не показывал близким, что ему больно. Но эту боль нельзя было сравнить ни с чем. Даже когда мафиози, тогда шесть лет назад, оторвал ему ногу, он не чувствовал столько боли, какую чувствует сейчас. В палате появилась капельница с морфием. Они сидели и разговаривали, как обычно. Изредка юношу рвало, но брюнет быстро реагировал и подставлял поддон. Он всегда рядом и будет поддерживать до самого конца. Не отвернётся и не оставит одного на произвол судьбы. — Рю… Нам нужно поговорить об этом. Рюноскэ боялся лишь одного. Ацуши скажет, что Акутагава не должен видеть его таким. Ацуши скажет, чтобы он больше не приходил. Чтобы перестал давать эту гнусную надежду на лучшее. Лучшего уже больше никогда не будет. — Да, хорошо, — парень берёт ладошки своего возлюбленного в свои. Руки у Ацуши стали ещё холоднее, тоньше, да и сам он заметно похудел. И Акутагаве больно смотреть, как любимый тает. Но он благодарен за каждую секунду, проведённую с ним. Благодарен неизвестно кому. Пусть это будет хоть Господь Бог, пусть это будут доктора, которые поддерживают более нормальное состояние парня. Ему абсолютно всё равно, он готов сказать «спасибо» всем. — Я… Я не знаю, что будет завтра, дорогой. Мне может стать намного хуже, и это будет так резко, что никто сразу ничего не поймёт, но… Рюноскэ, я хочу в это верить всем своим существом… Что… Накаджима сжимает одеяло до хруста пальцев и не верит ни единому своему слову. Акутагава тоже не верит ему. Но он так же как и мальчишка хочет верить в эту подлую и откровенную ложь. — Всё будет хорошо. Я справлюсь. Мы справимся. Он хочет в это верить. Так пусть верит в свою собственную ложь. Акутагава не будет ничего иметь против, не скажет и слова поперёк. Он будет делать вид, что так и будет, так и есть, но он чувствует, как по его лицу текут горячие слёзы того отчаяния, что уже давно было в его душе. Ацуши стирает своими аккуратными тонкими пальцами дорожки слёз с его лица, берёт его в чашу своих рук и целует. Целует с противным металлическим привкусом во рту. Акутагаве плевать на этот ужасный привкус и контраст с вкусными сладкими и бесконечно любимыми губами. Ему плевать на стеклянные стены и любопытные взгляды в их сторону. Никто не посмеет прервать этот вечный тет-а-тет, который воцарился здесь с самого начала. Ещё с того момента, когда только-только поставили диагноз. Он любит Ацуши. Бесконечно сильно и трепетно. Они хотели вступить в брак. Они вступили в него. Они сделали это втайне ото всех. От близких и не очень людей их круга общения. Совершенно никто не знает о том, что Рюноскэ и Ацуши поженились. Никому этого знать и вовсе не надо. Ацуши целует со всей своей больной чувствительностью и любовью. Акутагава отвечает со всей своей живой страстью и нежностью. — Я люблю тебя, Рюноскэ, — обречённо шепчет Ацуши, заливаясь слезами боли и нескончаемой печали. Утыкается куда-то в изгиб шеи своим холодным носом и позорно плачет. Он обещал, что не будет беспокоить своего любимого своим состоянием, но ему страшно. Очень и очень, просто бесконечно и непередаваемо страшно. Неизвестность и смерть пугает многих, но Ацуши боится этих вещей особенно сильно. Он всегда цеплялся за любую возможность жить, но сейчас хвататься было совершенно не за что. Даже при очень большом желании не за что. Рюноскэ лишь прижимает своё самое дорогое сокровище к себе и успокаивает. А сам плачет, не силах сдерживать свои эмоции под контролем. Ничего не будет хорошо. Ацуши просто лжец. И они оба знают это. Они так и заснули в обнимку. Ацуши едва дёргался после долгих рыданий, а Рюноскэ обнимал его за талию и спину, притягивая ближе к своей груди. Ни персонал, ни доктора не пытались хоть как-то прервать их беспокойный сон, разделённый на двоих. Пусть и были назначены процедуры, но они были бессмысленны. Всё равно что плацебо, которое совершенно не может помочь. Они больше никогда не расставались. Самое большое — это час. Они пытались быть друг с другом каждый миг. Были рядом постоянно. Сон, еда, которая и в глотку даже не лезла, процедуры, различные медицинские осмотры и проверки, ежедневная эндоскопия. Ацуши оставалось совсем немного. Он это и сам понимал каким-то восьмым чувством. — Ацуши, почему твой Тигр не может вылечить тебя? — как-то раз спросил Рюноскэ, перебирая чистые пряди на серебристой голове мальчишки. — Я не знаю, Рю. Я не знаю, — надрывно ответил детектив, привычно утыкаясь носом в чужую грудную клетку, чтобы найти нужную ему как никогда поддержку. И он всегда её получал, ведь Акутагава не мог так бессердечно поступать со своим милым и любимым Тигрёнком. Они часто вспоминали совместные моменты, которых было достаточно много. И они оба старались не плакать, держаться друг для друга, чтобы не заставлять беспокоиться. Это никогда не получалось. Хотя бы один из них всё же не выдерживал и пускал слезу. — Я люблю тебя, Ацуши. Он повторял это каждый день. Чтобы Накаджима знал, что он не один. О нём беспокоятся и заботятся. Думают каждую минуту. — Я тоже люблю тебя, Рю. Блондин чуть ли не плакал отвечая. Он не хотел бросать Рюноскэ, оставлять одного в этом несправедливом и чрезмерно жестоком мире. Не хотел, чтобы тот страдал. Не хотел причинять столько боли любимому человеку, которому отдал всё, что у него было. Они оба отдали друг другу всё до последней мелочи. Отдали первый поцелуй. Стыдливый и неожиданный. Трепетный и нежный. Они целовались в переулке как парочка непутёвых подростков. И в этом было что-то романтичное и сокровенное, что они до сих пор хранят в своей памяти и сердце. Ацуши до сих пор стыдно, что именно он стал инициатором их первой ночи. Но он помнил каждую деталь. Каждое поглаживание, ненавязчивые шепотки на красное ухо, каждый поцелуй, даже самый лёгкий и короткий. Помнил, как Акутагава долго мучил его сладкой пыткой, ласкал и ласкал, пока Накаджима не начал скулить и просить. Ацуши помнит, что после Рюноскэ в шутку назвал его актрисой. За такие чувственные громкие и откровенные стоны, за то, как он с готовностью раздвигал ноги, изгибался дугой. Накаджима тогда даже обиделся, не хотел больше ни о чём разговаривать. Но Рюноскэ извинился, и в итоге они заснули в обнимку. И Рюноскэ больно от того, что они больше никогда не смогут повторить хоть что-то из их прошлого. Сейчас они спали в объятиях друг друга каждую ночь. Потому что абсолютно каждая ночь может стать для них последней. Последней для Ацуши. — Рюноскэ, — Накаджима вернулся от своего доктора с невозможно растерянным видом. Так и застыл в дверном проёме. — Я… Я умру через десять часов. Что?.. Нет, нет, нет! Это… Это невозможно!.. Сердце у Акутагавы пропускает энное количество ударов. Он так же как и Ацуши пусто смотрит перед собой, понимая, что вот он. Конец, которого они так сильно боялись. Который больше нельзя отложить на потом. Его невозможно отложить. Это не может сделать никто. Таких чудес в их суровой реальности просто-напросто не существует. Но Ацуши всё же отмирает первым. Он на ватных ногах проходит обратно на свою мягкую койку, ложится и хлопает рядом с собой. Он заранее знает, что сейчас Рюноскэ переваривает и принимает для себя такую страшную истину. Ложь не спасла их. Она не могла их спасти. Только не сейчас, только не в данной ситуации. — То есть… Через десять часов ты перестанешь дышать? Твоё сердце остановится и больше никогда не забьётся? — у Акутагавы по щекам текут бесконечные слёзы, а в глазах столько боли и непонимания, что Ацуши и самому хочется плакать только из-за этого. — Да, милый, — шепчет Накаджима и тоже плачет. У него осталось всего лишь десять часов, чтобы сделать непонятно что. Попрощаться? У него осталось всего-навсего десять часов из вечности, которую он хотел прожить со своим любимым Акутагавой Рюноскэ. И он даже не знает, а что он должен за эти десять часов сделать. — Малыш, не плачь, — Рюноскэ и сам не понимает, что говорит. Искренне недоумевает, что за чушь срывается с его языка. — Я рядом. Мы вместе. Мы до сих пор вместе. И будем вместе до последнего вздоха, — он перебирается на постель Накаджимы, обнимая и притягивая к себе. Гладит по плечам и спине. — Я обещаю, что не оставлю тебя ни на одну минуту. Ни на миг. Верь мне. Ацуши кивает. Кивает тысячу раз, потому что ему больше вообще не во что верить. Он умрёт через каких-то десять часов. Через десять часов он перестанет существовать. Он не хочет умирать. Он хочет жить и дальше радоваться своей и без того короткой жизни. Так почему же Судьба уготовила ему такую смерть? Почему он должен захлебнуться собственной кровью? Он не хочет. Нет, нет, нет! Он хочет умереть более спокойной смертью. Не так. Только не так, только не с сильнейшей болью, отдающей во всё тело. Он вообще больше не знает, чего он хочет. И Ацуши прижимается ещё ближе к мужу, переплетая их пальцы. Он хочет быть рядом с ним. Ацуши не хочет покидать его и оставлять страдать в одиночестве. — Рюноскэ, пообещай мне, что будешь жить дальше. Не будешь долго убиваться и страдать. Будешь и дальше радоваться жизни. Я не прошу находить кого-то другого, я прошу всего лишь жить дальше… Пожалуйста, любимый!.. — Накаджима плачет, хлюпает носом, а изо рта вытекла ниточка слюны. Но ему абсолютно плевать на это. — Я буду жить, я клянусь тебе. Но имеет ли жизнь без тебя хоть какой-то смысл? — Акутагава тоже плачет. Прижимает своего милого и нежного Ацуши к себе, льёт горячую солёную влагу на его макушку. — Я не знаю, — едва слышно шепчет блондин куда-то в шею, но брюнет прекрасно всё слышит. Откуда он может знать это, если этого не может знать никто? Откуда? Они лежали в интенсивной терапии вдвоём и говорили. Бесконечно говорили о своём общем прошлом, роняя слёзы, в которых не было ни капли позора. Они вспоминали каждый момент их жизни, что был с ними. Говорили, говорили и говорили, но не могли наговориться. Им было слишком сложно принять, что через каких-то четыре часа всё это прекратится. Ацуши умрёт. Ацуши, что меньше всех людей на Земле заслуживал смерти, умрёт от неизлечимой болезни. Из-за рака, который непонятно откуда взялся. Но, наверное, половина японцев, умерших от рака желудка, не знают откуда он взялся. И Ацуши всё же решается попросить Акутагаву. Просит подписать согласие на эвтаназию. Он не хочет умирать в мучениях. Если он и умрёт, то уж лучше от морфия, чем от крови в своих лёгких, дыхательных путях, пищеводе и желудке. Акутагава соглашается. Он не хочет, чтобы его любимый Тигрёнок страдал. Не хочет, чтобы мучился. Лучше уж пусть просто заснёт в его объятиях вечным сном, а не захлебнётся собственной кровью. Но перед смертью всё равно не надышишься. — Спасибо, Рю, — доверительно шепчет Ацуши, слушая как медсестра повышает дозу морфия до смертельной. Какая-то пара минут… И это всё закончится. Вся эта невыносимая боль, с жуткой силой отдающая в позвоночник. Боль в грудной клетке, от которой чертовски больно сделать хотя бы выдох. А о вдохе даже сама мысль невыносима. Он недолго думает над своими последними словами. — Я люблю тебя, Рюноскэ. Прости, что оставляю тебя одного… Пожалуйста… — уже сонно говорит парень, прикрывая глаза. Веки наливаются свинцом и опускаются сами. Акутагава без каких-либо промедлений отвечает, прижимая Ацуши ещё ближе. — Я тоже люблю тебя, Ацуши. И я прощаю тебя, — плачет Рюноскэ, обнимая своё самое дорогое сокровище. Прижимая его невообразимо ближе к себе, чуть ли не вдавливая в свою грудную клетку. — Спасибо… Кардиограф тихо оповещает об остановке сердца, и медсестра незамедлительно отключает прибор, чтобы не сделать ещё больнее. Она как можно тише выходит из интенсивной терапии, чтобы оставить Рюноскэ один на один со своими мыслями. Со своей трагедией один на один. Ацуши умер прямо у него в объятиях. Просто закрыл глаза. Он будто бы спит. Самым крепким и сладким сном. Просто спит… Всего лишь спит… И Акутагава плачет, целуя уже мёртвого возлюбленного в щёки, скулы, лоб, нос, глаза и губы. Губы, которые до сих пор отдавали своей сладостью. Несмотря на все лекарства, процедуры и болезнь. Рюноскэ прижимает своего возлюбленного и плачет навзрыд, абсолютно ничего не стесняясь. Ни одной своей эмоции. Ему нечего стесняться. Абсолютно нечего. И он не хочет отпускать своего Тигрёнка. Не хочет прекращать обнимать его. Это невыносимо больно. Самая сильная боль, которую только мог испытать Рюноскэ была душевной. Его самый любимый человек умер из-за какой-то неизлечимой болезни. Это солнышко угасло. И ничего нельзя исправить. Перед смертью не мог надышаться Рюноскэ, а не Накаджима. Но так и не надышался. Акутагава не может выпустить Тигрёнка из своих объятий. Поцеловав очередной раз в губы, берёт его руку в свои, прижав к своей щеке. Ластится как котёнок, который хочет ласки от хозяина. Они лжецы. Они оба часто лгали окружающим. Взять хотя бы их брак, но они об этом и не жалели. Акутагава не знает кто из них врун в большей степени. Но он знает, что сейчас его не спасёт ни одна ложь. Хотя, если бы Ацуши не соврал тогда, что всё будет в порядке, то всё было бы ещё хуже. Они оба знали, что эта ничем не прикрытая откровенная ложь. Ничто не могло быть в порядке. Они так часто говорили это, что надеялись поверить. Но так и не вышло. Рюноскэ смотрит на Ацуши сквозь пелену слёз. Он выглядит так умиротворённо. Умиротворённо красиво. Не хватает лишь умеренного дыхания и редких колыханий белёсых ресниц. Акутагава гладит его по щеке. Он умер недавно. Он до сих пор хранит своё тепло, которым стремился каждый миг поделиться со своим возлюбленным. И Рюноскэ понимает, что единственную ложь, что он может себе предложить, он принимать не хочет. Но так будет немного проще. Ацуши просто спит. Просто уснул крепким и беспробудным сном. Больше никогда не проснётся. Но он не умер. А Рюноскэ просто лжец. Но он не может иначе… И… И всё же они были друг с другом до самого последнего вздоха.