третий цвет

— э.. это не аспирин. ща аспирин принесу, давай. ладонь раскрылась перед руками собеседника, намекая на гораздо более уместное нахождение медикаментов неизвестного происхождения. но ладонь, замерев протянутой пятернёй, так своего и не получила. вместо пластиковой тары адресат предложения удостоился заинтересованного взгляда. хитрого, с подъёбом. это же Пашка. — а что это? спрашивает и улыбается. хитро-хитро. Лиса Патрикеевна. потому что рано или поздно в любом случае выведает. если ему понадобится. — врач прописал. хорош, на базу! и вроде бы небрежная усмешка замяла всю шероховатость ситуации. но нетерпеливо дрогнувшие в жесте "давай уже" пальцы усилили подозрения. так казалось даже самому Курьеру. — кому пиздишь-то? едко, с насмешкой. потому что и правда. кому? — тебя на рехаб еле впихнули. а врачей ты боишься, как я не проснуться. вроде бы, тот самый лукавый прищур. вроде бы, здравая, хоть и тёмная ирония по фактам. вроде бы, и сам посмеялся. но.. ещё секунду назад саркастично ухмылявшийся брюнет резко сосредотачивается на высказанной мысли. спокойный взгляд за мгновение становится острым и ледяным. — Андрей. плохо дело. по полному имени он обращался, как родители. когда уже совсем пиздец. а в ответ — звенящее молчание. Куре в этой тишине неудобно, как косячнувшему мальчугану. — что это? прекрасно ведь догадывается. но хочется услышать конкретное название вместо обобщённого "наркота" или "таблы". аптечное наименование, пожалуйста. пусть он его даже не поймёт. — ничего. равнодушие отыгрывать не получается — голос подскакивает на кочке интонации ровно посередине. вид Куры со стороны куда более красноречив. — Андрей. "ты ж, блядь, не отъебёшься". внезапно выбешивает всё и сразу. и Кура вылетает на эмоции красноречиво высокой интонацией. и резким выбросом длинной руки вперёд, агрессивно вырывая из рук. — бля, да отдай..! глухое громыхание всего десятка таблеток о пластиковые стены. и на удивление сдержанно отодвинутая назад рука с белым пластиком в промежутках тонких пальцев. — ты же чист. говорит и сам не верит. потому что помнит совсем недавнее откровение в твиттере. "я снова на вене. хотя бы я счастлив". что же это за счастье такое, подыхать в медленных мучениях? этот дурак уже много лет ждёт, а финал всё не приходит. то от финишной ленты за шкирку отдёргивают разрядом, то вырубают свет в конце тоннеля водой из бутылки и пощёчинами где-то в гримёрке посреди концерта. а он идёт и идёт. упорнее Форреста Гампа, сука. — о маме подумал? глупый вопрос для наркомана. как и глупая попытка воспитывать. как и глупая попытка отнять очередную дозу. всё равно извернётся больной гадюкой и сделает так, как ему надо. укусит сам себя. да чужими давно выплаканными слезами умоется на отходах. вместо живой воды. нет. бесполезный антидот, чел. этот вопрос действительно был глупым. не умнее был и последовавший поступок. но он, по мнению второго, имел куда больше логики. у Паши ведь и так нос ломаный. сейчас урон не столь серьёзный, но всё же. кровь запятнала узкие костяшки и блеснула на любимом кольце. но вторая рука баночку так и не отпустила. наоборот, побелела от нажима. то ли ярость, то ли принцип. Андрей, и сам не ожидая, разозлился до того, что совсем забыл об основной цели. о причине скандала. о препарате, который хотел отобрать. слетел с резьбы благодаря одной фразе. вполне уместный укор для медикаментозно-химического эгоцентриста. но эгоцентристу так не показалось. тем он и эгоцентрист. ты въебал столько дряни, что сам стал токсичным. кровь, капая с подбородка, добавила к обожаемому лонгсливу третий цвет. чёрный, белый.. красный. как жизнь Курьера. где красный — очередной проблеск Дьявола. не той хуйни, что в фильмах пари заключает. а настоящего Дьявола, которому тощий псих был переходником для связи с человечеством. каждый наркоман имеет третий цвет. большинство тупо отрицает факт, прикидываясь где-то внутри дальтониками. небольшая комната превратилась в фотопроявочную. воображаемое алое марево от пола до потолка. если бы энергетика действительно выражалась цветом. но кое-кто предпочитает пиздеть про белоснежный "свет". и ему верят. свято верят. хотя ничего святого. в глазах не шок, а огорошенность. слишком неожиданный и точный удар. белая баночка, звеня таблетками, полетела точно над обритой головой. следующая станция — прохладный паркет коридора. глухое приземление. с прибытием. — ну давай, ебать. давай. в Уфе он сказал точно так же. когда приехал спросить за угрозы. не побоялся. а потому что бояться нечего. перед ним стоит, сцепив зубы до бритвенных скул, ничто. к горькому сожалению. горькому, как сигаретная слюна, вперемешку с кровью заливающая язык. на пороге из комнаты в коридор, не снимая дающего преимущество кольца, раздражаясь ещё больше от мешающих перед глазами волос. — химоза блядская.. шипя, не своим голосом, в гневе. до такого состояния его мог довести только Курьер. тот самый весёлый похуист, который так открыто улыбается. и улыбается. через кровавое месиво, надувая микроскопические пузырьки побагровевшей слюны. специально. назло. готовый взреветь от ярости, Паша замахивается вновь. и не помнит, как оказывается на полу, меняясь местами с избиваемым. и физически, и морально. как за ошейник дёрнули. рука, вцепившись в горло, оказалась гораздо хуже. Кура бьёт больнее. потому что за ним стоит не просто обида. он помнит каждый проёб, тщательно складируя в бронированном архиве почти стёртой памяти. до онемения сжатые кулаки бьют прямо по голове. никакой пощады. Паша зажмуривается от боли и пытается закрыться. его проклятая вечная гордость изводится на говно даже сейчас, но затыкается инстинктами самосохранения. он пытается подняться. зря. прилетает уже не только в правую сторону, но и по затылку. шипяще и тяжело гоняя дыхание из разбитых зубов с отлетающими красными брызгами, Андрей уже не помнит себя. напрочь. он бил первым. но в адекватном состоянии. а сейчас.. сейчас, он тоже в себе. но в каком-то другом себе. странное "а что, если" откуда-то из непроглядных глубин пугало даже сейчас. добивай. он всё равно никогда не отстанет. давай. уже почти не сопротивляется. он заслужил. и без того светлая кожа побледнела. и без того непроглядные от злости зрачки расширились. Андрея охватил нечеловеческий ужас. это тоже оно. красное. концентрированное. битва чёрного с белым была давно выиграна тёмным углом ринга. и дальше чёрное боролось с красным. потому что чёрное имело хоть какой-то стоп-кран. а красное.. последние пару минут Паша действительно не сопротивлялся. он просто лежал, закрывая пульсирующий череп руками. головная боль, во имя которой он и хватанул не те таблетки, оказалась злейшей иронией. перепачканные чужой и своей кровью пальцы скользнули по коже, образуя воротник. левая слишком иронично сжимала шею костлявой лапой. собственный год рождения на костяшках другой почти не различался. а ведь Паша младше на два года. ладони поверх кадыка сжимались в нервном спазме под тихий хрип. внезапное осознание призрачной искрой адекватности напомнило о преимуществе чёрного над красным. рационализм. архивы памяти сами посыпались из ячеек. он запоминал навсегда не только плохое. Паша, выламываясь в спине, со страшным звуком попытался вздохнуть через удушение. рука в неосознанном протесте не собирающегося умирать, вцепилась в запястья. и в то, что с датой. и в то, что привет со дна Стикса. однако, жизнь перед глазами летела не у Паши. фрагменты и отрывки из разных лет атаковали Андрея. Паша всегда отчитывал его, как ребёнка. но только потому, что имел на это право. отрицая внутри себя, Андрей всё же осознавал своё подчинение странному авторитету лучшего друга. он знал слишком многое. он всё равно не бросал. он действительно был тем самым "ты ж, блядь, не отъебёшься". этот нервный парень с неисчерпаемой трясиной собственных проблем и загонов всё равно заботился о нём, как о сыне. и знала бы мама, сколько бессонных ночей и ментальной седины принял на себя Паша. поверх всей какафонии постучалось осознание очень простой вещи. таблетки, ещё в полёте выпав из-за ненадёжно закрытой крышки, валялись по всему коридору. вернее, препарат для восстановления личности. но Кура из принципа не пил его, считая, что сможет эмоционально выкарабкаться сам. цепляясь за последние хлипкие обломки человечности. как оказалось, не такие уж и хлипкие. руки, слегка тягуче отлипая от потеплевшей крови, медленно разомкнулись. отчаянный хриплый вздох почти разорвал лёгкие и глотку. узкие ладони, привычно выдавая нервный тремор, закрыли лицо. худое тело медленно, из последних сил перевалилось набок, падая щекой на паркет и закрываясь чёрными прядьми каре. белые зубы в немом вопле закусили чёрную ткань растянутой футболки, выжимая из хлопка багровый сок. раздавленный нахлынувшим осознанием стыда и вины, Курьер не выдал и звука, но разрыдался беспомощным младенцем. и после этого ты, мразь, говоришь, что семья свята? такое вообще возможно простить? одна мысль на два разных, но одинаково потрясённых сознания. и один общий пробел вместо ответа. душа — в чёрный. состояние — в красный. а таблетки-то белые.