Спецдефекты

Мой голос звучит, как бред сумасшедшего Через металл человеческой двери. Пока твой взгляд цвета неба ещё живой, Верь мне… Orange House – Остаться человеком

Красная нить разорвалась на высоте двух тысяч километров где-то над Йокогамой. Второй, третий десяток, а может быть, в сотый или тысячный раз. В очередной раз, настолько предсказуемый, что Чуя давно перестал воспринимать эти события как нечто особенно неожиданное. Дазай уходил и приходил снова. Циклично, как хроническая инфекция. Каждая ремиссия – прыжок в омут, и каждый рецидив – с надеждой на скорейшую смерть. Если Чуя что-то понимал в инфекционных процессах, это то, что хроника не вылечивается. И избавиться от Дазая вместе с его патологически нестабильным стремлением возвращаться после каждого ухода, он просто не мог. Убеждая себя в этой невозможности, он надеялся, что тем самым не проявляет малодушие. Альтруистом настолько, чтобы верить каждому возвращению, Чуя, к счастью, не был. В юношестве он слышал множество историй и, может быть, даже верил в каждую вторую. Если люди и книги не врали, то связь у родственных душ должна была города брать, превращать воду в вино, а свинец в золото, потому что иначе, ну, никак. Однако с каждым годом Чуя понимал все больше и больше, что люди лгут, а книги – преувеличивают. Что все вокруг, вместе с тем богом, который занимается распределением, только и делали, что наебывали его всю сознательную жизнь. В качестве родственной души Дазай был… никакой. Иными словами, от осознания их “вечной связи", судьбы и всего прочего меньшим дерьмом он не стал. Если начистоту, отношение его не изменилось ни на йоту, как был мудаком, появляющимся в последний момент с гениальной тактикой победы, суть которой заключалась в том, что большую часть он будет говорить, а Чуя – делать все остальное, так и остался. За собой Чуя особых изменений также не заметил, так что в пору было задаваться вопросом, а был ли в этой “вселенской распределительной магии” хоть какой-то практический смысл? Смотря, как остатки нити рассыпаются и постепенно исчезают, Чуя вполне разумно решил, что по возвращении набьет Дазаю рожу для профилактики. Возможно, но не факт, конечно, однажды что-то повлияет на этого дебила, и он перестанет разводить проблемы на пустом месте. Перестанет уходить, разрушая естественный природный ход вещей, ведь только этим он и занимался с тех пор, как понял, что судьба не так уж и нерушима, как хочет казаться. Смотря, как исчезает нить, Чуя обреченно вздохнул и задался вопросом, насколько одного дебила хватит на этот раз. Когда самолет приземлился в аэропорту он уже чувствовал, что что-то идет не так, а несколькими часами позже, Чуя получил ответ на свои сомнения, и этот ответ ему не понравился. Потому что следующего возвращения не планировалось. Потому что Дазай оставил мафию, и потому что нить так и осталась разорванной. – Все началось тривиальным образом. Как по трафарету из книги, где влюбленные под конец романа, наконец, видят, как красная нить оплетает их пальцы и соединяется между собой, после чего автор оставляет открытый конец, чтобы читатели могли сами решить, что будет дальше. Если бы Чуя писал свою автобиографию, дальше влюбленных ждал бы только пиздец. Он не считал себя влюбленным, скорее, человеком, столкнувшимся с неизбежным, и теперь вынужденным с этим неизбежным мириться. Все случилось так же трафаретно, как во второсортном романе, после очередного “все пошло не по плану” от гениального стратега Осаму Дазая, Порчи, кучи трупов, полуразрушенного здания и нескольких пунктов сопутствующего ущерба. Дазай, по обыкновению, остановил саморазрушение Порчи одним прикосновением, и в этот момент на фоне запекшейся крови, Чуя увидел, как сияющая красная нить обвивает их руки. – Пиздец. Только и успел прокомментировать он, проваливаясь в липкую темноту. Реакцию своего теперь уже, считай, навечно напарника, он запечатлеть не успел. А жаль. Потому что следующим же днем Дазай превратился в еще более раздражающего типа, у которого теперь появилась еще одна причина доебываться до Чуи условно безнаказанно. То есть никакой существенной разницы в его поведении “ до" и “после" выявить не удалось. Разве что разговорчивости прибавилось и тем, которые он мог преподнести в таком ключе, что Чуя ощущал острейшее желание вывернуть наружу все его органы, участвующие в создании мыслей, слов и действий. Выкорчевать всю нервную систему, до последнего нейрона, а после, гипотетически, собрать обратно в надежде, что это хоть как-то повлияет на характер напарника. Не сказать, словно бы Чуя хотел знать, что Дазай думает по поводу случившегося. Они не обсуждали всерьез, что делать со всем этим теперь, только переходили на не особо удачные шутки про “вместе до гроба"; смешно никому не было, но событие случилось как факт, и избегать его было уже поздно. Чуе в первую очередь было не смешно. Но Дазай не останавливался. Он вообще ни в чем себе никогда не отказывал, особенного в различных экспериментах. В том числе – в играх с судьбой. Первый раз нить порвалась случайно. Возможно, потому что даже природные механизмы дают сбой, возможно, потому что иногда так случается. Но после очередного “что-то пошло не так" Дазай и Порча довели организм Чуи едва ли не до клинической смерти. Успел ли он испытать сожаления, увидеть как в замедленной съемке жизнь? Даже если и да, то эта информация стерлась из его памяти, как и часть других воспоминаний того вечера. Возможно, Порча цепляла некоторые жизненно-важные области, которые уже не могли восстановиться сами собой. По крайней мере, очнувшись в больничной палате, первым, что Чуя увидел – как удивительно! – был Дазай и нить, которая постепенно собиралась из кусочков прямо на глазах. – Скажи, что ты видел того, кто сотворил это с нами и лаконично объяснил, почему это была не лучшая идея, – сказал ему Дазай первым делом, имея в виду Бога, Вселенную или кого угодно другого, кто нес ответственность за их необоснованные страдания. Должно было прозвучать иронично, но Дазай выглядел немногим лучше самого Чуи. Бледнее обычного, с темными сухими глазами, даже бинты лежали неровно, и часть из них пропиталась кровью. Смотрел устало и, да, держал за руку. Чтобы нить собиралась. Чуя хотел бы улыбнуться, но было бы ради чего, он бросил взгляд на нить и осипшим голосом ответил: – Как видишь, нет. Человечество за всю историю своего развития было склонно к суевериям, от религиозных жертвоприношений до походов в церковь каждые выходные, люди верили, что нечто волшебное за пределами реальности способно решить их маленькие проблемы; и вместе с этим они верили и историям о том, что отталкивать родственную душу подобно смерти, что для всех, не признающих важность этого сакрального механизма, есть отдельный круг ада. Чуя знал, что в их мировоззрении и без этого пункта – он самый первый на очереди в ад, и, если бы вера в концепцию страданий за грехи после смерти была частью его представлений о загробной жизни, то ему было совершенно наплевать, одним кругом больше, одним меньше. Не велика разница. В конце концов, Чуя полагал, что с его обычной жизнью день за днем он оказывается в аду куда большем, чем описывал Данте. Суеверия твердили, что разрыв нитей приносит ужасную физическую и ментальную боль; душевные страдания, которые испытывает человек, лишившийся родственной души, подобны адским мукам и все другие описания невозможных мук, что тут и там любили гипертрофированно приукрашивать, несравнимы с потерей этой связи. Чуя адских мук не заметил. Вероятно, находясь при смерти, а после без сознания и отходя от наркоза, он мало что мог осознать и сохранить в памяти. А Дазай выглядел настолько хреново, что не было понятно, последствия ли это их “что-то пошло не так", или физических страданий из книжек. Иногда Чуя задавался вопросом, способен ли Дазай вообще испытывать физические или душевные страдания. Учитывая его вечную фрустрацию и тягу к самоубийству, а также то, как пассивно он воспринимал все полученные им ранения и того, что находилось под его бинтами. Произносить эти вопросы вслух он, конечно же, никогда и не планировал. Потому что Дазай все равно бы не ответил. Многим позже представилась возможность проверить теорию разрыва нити на себе, а потом снова, и снова, и снова. Чуя не умирал так часто, и даже склонность Дазая к суициду не сказывалась на том, что нить рвалась и рвалась, постоянно срастаясь вновь, потому что они были напарниками и шли на физический контакт, не задумываясь об этом по большей части. Ситуация напоминала сюжет из дешевой драмы, когда один из предназначенных партнеров уходит прочь в расстроенных чувствах. По классике жанра – ночью и в ливень. Дазай не уходил никуда в ночь, и, даже не смотря на неуравновешенность, Чуя уж тем более, потому что он точно не считал их взаимоотношения чем-то подходящим для сюжета дешевой драмы. Дазай говорил слова, полные безразличия, иногда перемешивающихся с ненавистью, абсолютно спокойным почти что безэмоциональным тоном, тянул различные ничего не означающие клички, сочинял их каждый раз новые, повторял наиболее удачные, словно Чуе было пять лет, чтобы считать их по настоящему обидными. Несмотря на зашкаливающую абсурдность, одной интонацией разговора Дазай выводил его на тот уровень, когда Чуя уже не мог контролировать набирающую обороты ярость. И Чуя велся. Велся на провокации, и бил первым. А следующим утром видел, как рассыпаются остатки нити. И то ли она у них была с врожденной патологией, то ли сами они были слишком изувечены, но никакого “отката" не случилось ни в первый раз, ни во все последующие. Нить просто рвалась, а после срасталась вновь и вновь, и так тысячи раз по кругу, хотел Чуя того или нет. Он начинал задавался вопросом, зачем им обоим нужна эта нить, если она ни на что не влияет, и какой смысл в родственных душах, если души и не родственные вовсе? Вопрос был риторический. Немногим после Дазай оставил мафию по другую сторону своей жизни, ушел, став предателем. И ответ уже не требовался. Чуя собрал себя сам, по кусочкам, спотыкаясь об острые обломки своего прошлого, осколки бутылок на полу, и собственное бесполезное я. Не сразу, не в первый день и даже не в первую неделю, кусочков было настолько много, что подбирать каждый друг к другу и подгадывать заняло столько времени, что мир вокруг успел сделать несколько шагов вперед, пока Чуя собирал себя, как пазл, буквально из ничего. И даже к тому времени, когда необходимость следить за словами, выражением лица и, иногда, действиями, чтобы никто, ничего и ни при каких обстоятельствах не понял и не задавал лишних вопросов; даже, когда Чуя прошел все пять стадий принятия неизбежного, застревая на каждой следующей, возвращаясь обратно каждый раз, продолжая ходить по кругу; даже когда он окончательно решил, что хватит с него этих игр в хорошего мальчика, с верой в судьбу, когда жизнь в мафии окончательно превратилась в то, во что должна была превратиться, даже тогда Дазай умудрился все испортить. Как только Чуя начал полагать, что хотя бы мысленно на уровне самоидентификации может считать себя стабильным (не считая Порчи, конечно же), колесо реальности сделало круг, откидывая его (их обоих) на то, с чего все началось. В исходную точку. Стоило увидеть прикованного к стене Дазая, Чуя понял сразу две вещи. Первая, что будь он здесь не по своей воле, он бы не рассыпался в колкостях так любезно, вторая – что его беспомощность и “плененность” такая же мнимая, как и все, что касалось Дазая, сколько Чуя его помнил. Весь Дазай – одна сплошная ложь, и потому третье, что исходило из первых двух – от него стоило держаться как можно дальше. То, что оковы открылись словно по волшебству, никак не удивило Чую, то что спустя половину этого затянутого мгновения, они уже попытались друг друга убить – тоже. Не всерьез, как бы им обоим не хотелось показывать обратное – сложно всерьез хотеть убить человека, считающегося твоей родственной душой, даже если этот человек конченный мудак, предатель и не умеет вовремя заткнуться. По крайней мере, Чуя был рад тому, что перчатки отделяют его от очередного падения в бездну, от возможности нити восстановиться снова. Не то чтобы от ее наличия или отсутствия что-то изменялось, скорее единственная цель, которую нить выполняла исправно – чистой воды символизм. На фоне прошлого, Чуя не хотел даже “символичного” воссоединения. Но у Дазая все, конечно же, было не как у людей. И нить, эта чертова алая нить, собиралась и рассыпалась от каждого мимолетного прикосновения. Словно кошка скреблась в закрытые двери, забытая хозяевами на морозе. Ей нужно было больше физического контакта, чтобы собраться, больше доверия, больше взаимопонимания и меньше лжи, горечи и слов, полных ненависти, которые Чуя выплевывал вместе с остатками прошлой жизни. Он не хотел, чтобы все это повторялось, чтобы его прямая снова замкнулась в кольцо, где все состоит из последствий Порчи и Дазая, который должен появиться в нужный момент. Возможно, после его ухода он только начал жить как личность, а не как часть Двойного Черного, не как машина, которую необходимо включить и выключить в нужный момент, а как человек, полагающийся на себя, а не на кого-то. Жизнь успела сделать шаг вперед, пока Чуя собирал себя из опилок в полноценное дерево, но ему удалось хотя бы отчасти нагнать то, что он успел упустить, и уж точно ему не хотелось, чтобы все его старания пошли крахом. Не хотелось снова падать спиной в бездну, не зная, когда именно он упадет на острые колья. – В отличии от мафии Вооруженное Детективное Агентство имело ряд преимуществ. Во-первых, преимуществом была концепция способности директора, позволяющая всем членам распоряжаться своими силами так, как им хотелось. Во-вторых, преимуществом вполне могла считаться атмосфера, которая царила здесь. В отличии от классической, полной заговоров и интриг мафией, члены этого сообщества имели чуть более приятное расположение друг к другу, даже если иногда, казалось бы, искренне кого-то ненавидели. С другой стороны, из-за малого количества людей в Агентстве любая мало-мальски интересная новость могла стать грандиозной сплетней и распространиться между всеми, кто захочет слушать. Потому что люди везде одинаковые, как ни дели их на добро или зло. Вернувшись после своего “исчезновения” Дазай одновременно наигранно обиделся, что его пропаже не придали никакого значения, но в том же время ничуть не удивился, потому что привык к подобному. Куникида бросил на него короткий взгляд, сказал: “Вернулся, наконец” без каких-либо эмоций, по которым можно было определить рад он или, наоборот, злится, а после сразу же заставил вернуться к работе. И как бы Дазаю не хотелось скинуть все на кого-то другого, например, такого альтруистичного и хорошего Ацуши, у него ничего не вышло. В пустующем помещении раздавались только звук клавиатуры и шуршание конфетных оберток, Дазай отвлекся от своего страдания и, взглянув на их единственного Великого Детектива, сказал, чтобы хоть немного развеять скуку: – Если вы будете потреблять столько сладостей, заболеете сахарным диабетом. Рампо оторвался от созерцания чего-то в пространстве, вероятно, в пространстве своего внутреннего мира, и ответил: – Нельзя заработать сахарный диабет от сладкого. – Можно испортить зубы. – Нет, если их хорошо чистить. – Тогда… – Дазай-кун, разве у тебя нет важной работы, которую ты должен сделать, потому что мне кажется, что она есть, и ты ее не делаешь, вместо этого отвлекая меня. – Разве вам не скучно сидеть и просто смотреть в пустоту? Разве гениальные сыщики не страдают от безделья, когда им ничего расследовать? Обычно спокойный Рампо поднял на него взгляд, в котором на секунду промелькнуло нечто такое, что обычно бывает, когда он говорит серьезные вещи, требующие неотложного решения. Будь Дазай кем угодно другим, его бы, возможно, пробрала дрожь. Его цепкий взгляд пробежался по всему Дазаю целиком, цепляясь за только ему видимые детали, и спустя несколько секунд от ответил: – А разве обычные люди не страдают, когда теряют свою родственную душу? Дазай замер на мгновение от его слов, но быстро взял себя в руки, чтобы не вызывать подозрений: – Причем здесь родственные души? – А причем здесь твой вопрос? Если тебе действительно кажется, что провоцировать других людей весело и интересно смотреть, что они будут делать потом, то я скажу тебе, что не все люди будут реагировать на твои провокации так, как тебе хочется. Дазай подумал, что во всем виноват Чуя, недавняя встреча с Чуей, ведь только он велся на его провокации с завидной частотой, и всегда делал все так, как Дазаю хотелось. По своей или не по своей воле – это уже как карта ляжет. Но Агентство тем и отличалось от мафии, что никто из них не верил слепо в его план, потому что были и другие, кто мог составлять планы. Кто-то еще, в кого можно было верить. Дазай перешел на сторону положительных персонажей, и как положительный персонаж он не должен был поступать так, как поступал во времена своего юношества, по крайней мере большую часть времени. Однако недавняя встреча заставила ящик пандоры с воспоминаниями из прошлого открыться, выпуская наружу все беды и несчастья, и под ними маскировались модели поведения, которые Дазай старался использовать как можно реже. Он не ответил ничего, и Рампо вернулся обратно в свой мир. Помимо Дедукции, у Эдогавы Рампо, как оказалось, была еще одна немаловажная способность: он видел красные нити, которыми связаны души. Легче от этого знания не стало. Во многом потому что Дазаю всегда было не важно, есть у него соулмейт или нет, или кто им станет однажды. Возвращаясь в детство, еще с самого начала, он не особо-то и верил в эти истории. Люди вокруг него привыкли не афишировать, с кем они связаны и связаны ли вообще, потому что в мире, где каждым следующим утром ты можешь не проснуться, а твое остывшее тело найдут в подворотне, и хорошо еще, если целым, признавать на всеобщее обозрение, что ты имеешь человека, который является для тебя чем-то дорогим, было бы, как минимум, довольно глупо и самонадеянно. Шантаж всегда оставался тем методом, который требовал наименьшего количества жертв, и приносил наибольший результат. Дазай знал, что ему рано или поздно придется столкнуться с этим еще с самого детства. Он не хотел заботиться о безопасности некоторой женщины, которая могла в любой момент стать рычагом давления на него. И поднимаясь все выше и выше, он понимал, что не хочет, чтобы существовало хоть что-то, что могло быть рычагом давления. Один раз он просчитался. Пропустил поворот и решил, что другая дорога ничем не хуже, оказавшись под оползнем, упавшим с моста или утонувшим в реке. Один раз он позволил назвать другого человека другом, и расплатился за это, даже не успев полностью ощутить все радости того, что люди называют дружбой. Мафия прогнила насквозь вместе со всеми, кто входил в ее число. Мафия заставляла страдать, потому что не знала других методов сделать то, что ей было нужно. Дазай был мафией, прогнившей, приносящей страдания другим, и, оступившись один раз, он решился выполнить обещание, которое ничего ему не сулило, но по крайней мере, было вариантом, предполагающим другое развитие событий. Красная нить судьбы рассыпалась, потому что он хотел, чтобы она рассыпалась. Стоило достаточно изучить вопрос, чтобы узнать и понять, что природа не так стабильна, и разорвать связующие нити ничуть не сложнее, чем вызвать развитие болезни, мутацию в организме человека, приводящую к нарушениям функционирования. Обычная дисфункция, разрушение структуры, запускаемое самыми различными факторами, и за столько времени Дазай успел перепробовать их все. В ретроспективе, он не жалел о своих поступках. Мафия была бездной, зияющей и зовущей, влекущей к себе обещаниями праздной жизни, возможность почувствовать себя локальным божком, инквизитором, палачом, убивающим неверных. Но чем больше он погружался в эту бездну, тем беспочвеннее казались ее обещания, они не стоили ничего, не приносили ничего и не вызывали никаких эмоций. В сущности, не было разницы, на какой ты стороне, если любая из сторон не признает тебя, как и ты не признаешь ее. И если Дазай уже наигрался с одной стороной жизни, то другая все еще была для него тайной и манила своей неизвестностью. Проблема была только одна: Чуя. Которого не было ни в городе, ни толком даже в стране, что было к лучшему, потому что разбираться с ним было бы куда проблемнее, чем тихо уйти по-английски, не оставляя следов. Чуя всегда был слишком впечатлительным, слишком доверчивым, хотя доверие того не стоило, слишком импульсивным и вспыльчивым, и еще очень много слишком, которые Дазай не мог понять и не мог не использовать. Оба они были разрушены изнутри, и, возможно, в этом был весь смысл, весь замысел вселенной – свести вместе две души, чтобы они могли дополнить недостающие части друг друга. До появления нити Дазай воспринимал его как данность, как напарника с отличным потенциалом, как локальный апокалипсис, который Дазаю следовало остановить. После – локальный апокалипсис все же случился. И остановить его уже не смог бы никто. Он бы соврал, если бы сказал, что в его жизни ничего не поменялось после счастливого обретения соулмейта. Одно уж точно поменялось – красная нить обвивала их руки каждый раз, когда он останавливал Порчу, и, видимо, была некой способностью за границами их собственных способностей, потому что остановить ее он никак не мог. Возможно, все дело было в том, что в состоянии Порчи Чуя находился практически в агонии, и нить реагировала на это незамедлительно, загораясь ярким алым светом. Даже если предварительно она была разрушена, и именно в эти моменты ей хватало минимального количества времени, чтобы собрать себя снова. Дазаю это казалось довольно ироничным – насколько близость к смерти влияет на самые разные вещи. В вечной фрустрации умереть хотел он, но раз за разом умирал только Чуя, а красная нить срабатывала как предохранитель, вновь и вновь собираясь в самые критичные моменты. Дазаю было интересно, в том числе, влияет ли она в действительности хотя бы на что-то? Возможно, один из них не сможет умереть, пока она стягивает их воедино? Или во всем было не больше смысла, чем в той мантре, которую использовал Чуя постоянно, ведь, Дазай видел, Порча запускалась и без нее. Был ли смысл на самом деле хоть в чем-нибудь? Не думать несколько лет о том, что тебя касаются истории о судьбе, было приятно. Некое представление об избранности, только наоборот. Самоуничтожение. Самобичивание. Убеждать себя, что только ты виноват во всем, что случилось, что нет никакого другого варианта, что ты все испортил своими руками, разрушил то, что разрушать не стоило. Самоненависть. Дазай жил этим долгие годы, считая, что пустота – это отличная замена проблемам. А потом Ацуши вытащил его из воды, посмотрел своими огромными глазами, и постепенно вырос, превратившись в пугающего лунного тигра, как внешне, так и внутренне. Накаджима Ацуши – пример того, как человек, которому не повезло с судьбой, может бороться за свою жизнь. Пример того, каким Дазай никогда не был и не надеялся стать. – Это правда? Что случилось с вашей родственной душой? Обычный человек, смотрящий прямо в душу. Последний, с кем Дазай бы хотел разговаривать все в том же кабинете, где Рампо шуршал своими конфетами, Ацуши задал вопрос, которого не должен был задавать. “Ничего с ним не случилось”. Потому что у Дазая не было ответа, который бы удовлетворил Ацуши. – Простите, я не должен был спрашивать! – Нет, ничего. Это не так уж важно. – Родственные души – это важно, – и поспешно протараторил, ощущая неловкость. – Хотя, простите, если вы из-за этого… ...из-за этого пытаетесь покончить с собой? Дазай внутренне усмехнулся, но внешне его лицо осталось неизменным. Не хватало еще, чтобы недавний сирота рассказывал ему о правильности поступков. – Нет. – Простите... Извиняющийся Ацуши стушевался, судорожно попытался вернуться к тому, чем он занимался до этого, и не смотреть больше никуда, кроме его конкретного занятия. Со стороны это выглядело забавно, если бы Дазай не ощущал, как раздражение накатывает на него волнами. Сложив слова Рампо про родственную душу и ситуацию, в которой они познакомились, конечно же, первым, что подумал Ацуши была депрессия. Посттравматический синдром, что же еще. Он представил, что было бы, если бы все так и обстояло – он герой бульварного романа, у которого трагически умерла возлюбленная, но вместо того, чтобы мстить за ее смерть, он решил справиться с болью и жить дальше. Однако боль не отпускает, он решается на страшный поступок – лишить себя жизни, чтобы, наконец, воссоединиться с возлюбленной, но и тут он претерпевает неудачу, потому что он нужен миру, и никак не может умереть. В голове звучало смешно, в реальности… все примерно так и было, только суть была не в некой возлюбленной, а в другом человеке, который трагически умер, и даже не имел отношения к красным нитям. Дазай никогда не связывал мысли о смерти с какой-либо конкретной причиной. Сначала ему было скучно, после он ощущал пустоту, затем боль, а следом он просто увидел мир с яркими красками, но они не имели никакого отношения к нему. Жизнь проходила мимо, он оставался на месте. Иногда происходили события, связанные с работой или просто мелкие бытовые моменты, и они хоть немного заставляли его думать, что он может хотя бы притвориться их частью. На самом деле, он никогда ни к чему не принадлежал, потому что не хотел принадлежать. В свою очередь, ничего не принадлежало ему, и с таким раскладом Дазай давно смирился. Смирения его хватило, правда, ровно настолько, чтобы пережить все несколько недель после, потому что проблема по имени Чуя Накахара замаячила на горизонте вновь, любезно подкинутая как соглашение о перемирии на ночь. Острый приступ ностальгии накрыл его моментально, никаких картин из прошлого, никаких сожалений, только общее ощущение, словно слово, которое вертится на кончике языка, но все никак не можешь его вспомнить. Весь Чуя был этим “на кончике языка” – Дазай мог вспомнить о нем все, что их связывало, но все еще не был способен дать точное определение тому, что же их связывало. Это что-то явно работало правильно, заставляя Чую довериться ему даже после того, как он, буквально, предал не только организацию, но и его самого. Чуя сказал: “Не то, чтобы мне очень хочется тебе доверять”, а потом воззвал к Порче, что объяснило все куда лучше, чем его слова. ...Когда все закончилось, алая нить снова обвивалась вокруг их рук. Чуя на подкосившихся ногах осел на землю, а Дазай, продолжая держать его за запястье, опустился рядом. Земля ночью была довольно холодной, А Чуя ослабевшим хриплым голосом попросил довести его до базы, хотя у него не было никаких оснований надеяться, что Дазай его послушает. Земля была холодная, а Дазай вроде как переквалифицировался в хороших парней. А хорошие парни не бросают раненых и ослабленных в беде. Так или иначе. Чуя-после-Порчи всегда был умиротворенным, тихим, спал по несколько часов, иногда меньше, но тогда он оставшееся время был вялым и раздраженным, срывался больше обычного и почти что засыпал на ходу. Порча тратила кучу энергетических ресурсов в его организме, и Дазаю казалось, что он даже становился чуть легче. Хотя не то чтобы ему часто приходилось носить Чую на руках. Худо-бедно Дазай завалил его к себе на спину, во сне Чуя что-то промямлил тихо и неразборчиво и глубоко задышал прямо в ухо Дазаю, уперевшись подбородком в его плечо. Дыхание щекотало кожу, но Дазай стойко не обращал внимания. Конечно же, доставить его на базу не представлялось возможным. Учитывая, насколько далеко они находились от города, насколько далеко была база, и, самое важное, насколько Дазай не хотел там появляться. Ещё он, как минимум, знал, что у Чуи неподалеку машина, потому что Чуя – человек, который даже с учетом своей отличной в плане перемещения в пространстве способности, слишком трепетно относился к дорогим машинам и высоким скоростям. Помимо этого, – чисто для информации, информация никогда не бывает лишней – Дазай знал, где находится квартира Чуи, и в данный момент она была лучшим решением. Автомобиль оказался достаточно далеко, чтобы не попасть под разнос – предприимчивый Чуя слишком беспокоился о своих вещах, чтобы раскидывать их направо и налево в потенциальной зоне поражения. Дазай сгрузил его на пассажирское сиденье, Чуя во сне повернулся на бок, подтягивая ноги повыше, но все равно соскальзывал вниз с сиденья. Ключи нашлись в кармане брюк, автомобиль завелся с легкого поворота ключа, и от рокота двигателя в темноте, Чуя зашевелился и открыл глаза. Посмотрел озадаченно по сторонам, моргнул несколько раз, а потом все таким же севшим голосом, вопросил: – Охуел мою машину трогать? – Сам просил довезти тебя до базы. – И...ты серьезно собрался это сделать? Серьезно? В тебе проснулся альтруизм? – Я все ещё могу выкинуть тебя отсюда. И угнать твою машину. – Охренел совсем? – он дернулся в сторону, вероятно, хотел замахнуться для удара, но мышцы не слушались, и Чуя просто завалился боком, ударившись подбородком о руль. Дазай сверху рассмеялся, мягко толкнув обессиленное тело обратно на кресло. – Думаю, тебе еще рано пытаться вступать в открытую конфронтацию. Автомобиль тронулся с места, разгоняясь довольно быстро, однако Дазай не собирался слишком уж превышать скорость, это же не гоночный болид, на котором нельзя ехать меньше 250 километров в час. Чуя, кажется, немного успокоился, как минимум, точно смирился с невозможностью сделать сейчас что-либо, сполз вниз по сиденью, смотрел на мелькающие деревья странным взглядом. Как только они выехали на трассу, Чуя произнес довольно тихо, что сначала Дазай даже не услышал: – Что? Он чертыхнулся. – Я думал, ты меня там оставишь. – Не оставил, как видишь. – Не похоже на тебя. Чуя рассматривал нить, которая начиналась от его руки, оплетала пальцы, а затем тонкой полоской шла в сторону соседнего сиденья, исчезала и появлялась снова, контрастируя с черной обивкой руля. Она никак не ощущалась, все ее петли, наброшенные на пальцы, расширялись вместе с движениями, и только они двое могли ее видеть. – Доверять предателям так слепо – на тебя это тоже не похоже. Неужели за столько лет в мафии поменялись приоритеты? Чуя не ответил, что удивительно для него, но временами Порча делала с ним странные вещи. Он повернулся на бок, спиной к водителю, произнес достаточно громко сквозь свистящий вокруг ветер: – Разбуди, как приедешь. Вряд ли он смог бы заснуть. Но точно не хотел вести с Дазаем деловые и уж тем более личные беседы. – Подниматься в квартиру Дазай не стал, открывая двери подрагивающими руками, Чуя подумал, что так даже лучше. Еще большего диссонанса Чуя, возможно, не пережил бы. По правде говоря, что делать с Дазаем, который выполняет обещания, он элементарно не имел ни малейшего представления. И что было бы дальше, до чего они могли договориться, когда вокруг сплошная ночь, а ночи так располагают к разговорам по душам. Возможно, Чуя спросил бы, зачем он ушел, не потому что он не знал, но потому что хотел услышать все так, как оно было на самом деле, из первых уст. Ответил бы Дазай ему? В обычной жизни обычный Дазай – само собой, нет. Но сегодня все было неправильно, может быть, он сказал бы хоть что-то? Нить все еще оставалась на пальцах, он не обращал на нее внимания, не цеплялся боковым зрением, видел ее только тогда, когда действительно хотел на нее смотреть. Она едва-заметно светилась теплым красным светом, а ее кончик тянулся в сторону, обрываясь в нескольких сантиметрах. От нее не было никакого толку, она не давала дополнительных возможностей, только появлялась и исчезала, показывая, что все еще здесь, что о ней стоит помнить. Чуя помнил, конечно помнил, но толку-то было от этого его знания? В конце концов, он решил, что подумает об этом завтра. Или послезавтра. Как-нибудь в следующий раз, когда будет больше сил, желания и необходимости. На утро катастрофы не случилось. Во многом, потому что катастрофа происходила уже. За ночь Дазай еще не дошел до ручки, чтобы возвратить нить в ее привычное за столько лет состояние, и пришла очередь Чуи задаваться вопросом: а какого, собственно, хрена? Правда, искать ответы времени у него толком не было, катастрофа происходила, и ему не следовало просто так разлеживаться в постели, когда люди вокруг умирают. Даже мафия знала цену человеческим жизням. Во времена Двойного Черного, в промежутке между осознанием того, кто являлся Чуе родственной душой и уходом Дазая из мафии, было много событий, которые остались в памяти, как нечто ностальгическое. Не то чтобы Чуя поддавался ностальгии, ни тогда, ни уж тем более многими годами после. Но в те времена ему было чуть больше шестнадцати, организм состоял из сплошных гормонов, а слава их дуэта шла вперед них семимильными шагами, и, конечно же, вокруг существовали тысяча и один соблазн, перед которыми гормоны устоять не могли. Тысяча – милые девушки, которых Чуя встречал везде, иногда они бросали в его сторону кокетливые взгляды и мило улыбались, иногда робко отворачивались, иногда смотрели так, словно ненавидят всем сердцем, хотя ни одну из них Чуя не знал. Иногда он с ними разговаривал, иногда приглашал на свидания. Кое со сдержанной улыбкой объясняла ему в сотый раз, как правильно оказывать впечатление на симпатичных молодых особ, Чуя слушал ее инструкции по внеочередному кругу, и все равно делал все по-своему, потому что ему было шестнадцать, мафия занималась делами огромных масштабов, и как классический подросток, он ощущал свою значимость в этом мире и хотел выразить ее своими методами. Девушки менялись одна за другой. С одной он впервые пошел на первое свидание, впервые взял ее за руку и ее же впервые поцеловал. Она же первой разбила ему сердце. На самом деле, говорила она, ей не хотелось, дело не в тебе. И Чуя слушал, слушал и ничего не говорил, потому что дело не в нем, а в чертовой магии, в родственных душах, которыми они не были. И как назло нить пульсировала на руке, отвлекая от разговора, становилась то ярче, то бледнее. Чуя знал изначально, что они не могут быть родственными душами, но почему-то услышать от нее было больно. С другими он зашел дальше, но сбегал сразу же после первого разговора в духе “А если мы родственные души?”, потому что знал, что это не так. Потому что помимо тысячи соблазнов, был и один, который кидался оскорблениями при любом удобном случае, и мало подходил под определение “соблазна”. Но, черт возьми, Чуя же подумал об этом! Потому что они были теми самыми людьми, и вполне вероятно из этого могло что-то получиться. А спустя всего ничего Дазай впервые разорвал нить сам, и Чуя зарекся, что больше не будет предполагать в его отношении чего-либо положительного вообще. Потом Дазай оставил его, и, несмотря на несколько угробленных на него весьма недешевых бутылок алкоголя, Чуе это показалось даже правильным. По крайней мере, фигурально, он был свободен, и мог делать со своей жизнью, что захочет. Многими годами позже, выкидывая из самолета перчатки слишком небрежно, он ответил девушке из команды Анго, что у него нет выбора. Он ни на кого не надеялся слепо. Он никому не доверял безоговорочно. Он не собирался совершить акт альтруистического суицида. У него на пальцах пульсировала алая нить, бешено, словно вот-вот собиралась рассыпаться. Этот ублюдок еще был жив, и на этот раз, Чуя планировал спасать его, а не наоборот. ...Хотя, в конечном счете, получилось как обычно. – Не двигайся, – бросил ему Дазай довольно резко. Чуя был бы рад сделать хоть что-то, но мышцы буквально одеревенели, и он не смог пошевелиться, даже если бы ему очень хотелось. Упасть на него в таком смущающем положении показалось Чуе некой формой наказания за все его грехи, при этом он еще не мог двигаться (объективно – даже по двум причинам), но общее истощение не давало ему даже возможности пререкаться. Руки у Дазая, на удивление, были теплыми, он подтянул Чую чуть выше, опираясь на часть разрушенных строений, и позволил Чуе уткнуться лицом в плечо. Если бы у него была возможность выбирать, где отключаться, он бы точно не выбрал пункт “в объятиях Дазая”, за время Двойного Черного он ни разу не сталкивался с подобной ситуацией, и не особо-то и хотел пробовать. Правда, в объятиях оказалось тепло, и уютно, и спокойно, и сознание поплыло само вслед за распространяющимся туманом. … Открыв глаза, Чуя увидел черноту. Затем он с трудом поднял голову, и ощутил легкое чувство дежавю. Дазай все еще держал его, и, возможно, в этот раз все дело было в тумане, который только-только начинал рассеиваться. Поднимая голову, он слегка ударился о чужой подбородок, Дазай опустил взгляд вниз, и Чуя решился спросить: – Почему ты все еще здесь? – Не хочу расчищать город от трупов, когда ты и твоя способность сойдут с ума. – Вот оно что, – протянул Чуя неопределенно, вытягивая руки осторожно, чтобы понять, насколько вообще способен двигаться. Получалось так себе, но ему хватило сил, чтобы устроиться немного удобнее, устраивая руки за спиной у Дазая в неуклюжей попытке обнять. – Что ты делаешь? – спросил Дазай, впрочем, без особо удивленных интонаций в голосе. – Я не знаю. А что делаешь ты? – Не имею ни малейшего понятия. Дазай осторожно убрал пряди волос, которые мешали ему, в отместку Чуя пошевелил головой, заставляя их наэлектризовываются и цепляться к одежде. – Как мы дошли до такой жизни, – обреченно протянул Дазай, – дети сражаются за наше будущее, а мы сидим тут, потому что… – Потому что я не могу пошевелиться, – подсказал ему Чуя. – Потому что ты не можешь пошевелиться и ведем себя как тринадцатилетние подростки. – Что плохого в подростках? Да и особо расстроенным ты не выглядишь, – на самом деле Чуя лежал с закрытыми глазами, и не мог видеть, но он предполагал, что прав. – Для человека, который не может двигаться, ты слишком много болтаешь. – Ага, как же. Классный костюм, кстати. – Знал, что ты оценишь. – Хотя слишком вульгарно. В следующую секунду Чуя получил по носу, но не успел толком возмутиться, ни осознать, что все как-то странно, – хорошо, конечно, приятно, но очень... пугающе – как их накрыло светло-синей волной, а потом она тут же рассеялась вместе с красным туманом. – Мне пора, – бросил Дазай, выворачиваясь, Чуя от неожиданности ударился о, на самом деле, довольно жесткую землю. – Какого черта ты творишь?! Ты, блять, серьезно собираешься меня здесь бросить? Дазай ухмыльнулся ему в своем привычном амплуа мудака: – Кто-нибудь тебя да найдет. Рано или поздно. – Сука, а ну вернись! Но он уже стремительно скрылся за границами разрушенного в том числе Чуей же города. Оставил его без сил и возможности добраться хоть куда-нибудь, и с кучей вопросов, которые больше раздражали, чем вызывали интерес. Когда все закончилось, Чуя вернулся к работе, предполагая, что случившееся осталось в прошлом и никак не повлияло на него настоящего. Наивно, полагая. Нить все так же оставалась целой, и удивительно было вдвойне, что она даже не была близка к тому, чтобы разрушиться. То есть, Чуя отлично знал, как выглядит нить, перед тем, как собирается разрушаться, и в данный момент она была как никогда далека от этого. Для себя он вывел теорию, за столько лет не обращая внимания на факты, только сейчас он все обдумал, складывая кусочки пазла воедино – нить никогда не представляла собой ничего больше, кроме символа, который означал, по видимому, степень взаимоотношения между теми, кого она соединяла. Иначе бы она не разрушалась, когда один из них плевался ненавистью, когда они дрались до серьезных ран, и не пульсировала бы так отчаянно, если кто-то находился близко к смерти. Нить словно бы говорила с ними на своем языке, и в данный момент, хотя в этом Чуя сомневался, она говорила, что все… стабильно? Чуя хотел подождать, когда Дазаю снова надоест эта игра, но нить оставалась и продолжала выглядеть довольно неплохо. Через неделю она не изменилась, а через две Дазай оказался на пороге его квартиры. – Кажется, нам стоит поговорить. Чуя пропустил его внутрь, закрывая за ним двери, мысленно задался вопросом, о чем им нужно поговорить, что Дазай выглядит настолько серьезно. – Что случилось? – спросил он осторожно. Дазай повернулся с недоуменным выражением лица, так и оставшись в середине коридора: – То есть? А ты еще не догадался? – Ты приходишь ко мне, что уже настораживает, серьезным тоном заявляешь, что нам нужно поговорить, а потом предъявляешь мне претензии, что я чего-то не понимаю? Ну так вот, я не понимаю, так что потрудись объяснить. Дазай просто рассмеялся в голос, повергнув этим действием Чую в еще больший ступор. Ему это не нравилось. – Чего тебе, черт возьми, от меня нужно?! – Чу-у-я, – протянул он с остаточной странной улыбкой, – неужели ты правда такой тугодум? Не удивительно, что тебя используют только как оружие. – Дверь – вон там, – кивнул Чуя себе за спину. – Если пришел поиздеваться, я тебе даже помогу через нее выбраться. Возможно, тебе этот метод не понравится. – Нет-нет, никакого насилия. Я надеялся, что ты не захочешь отмывать потом свой дорогущий паркет от моей крови. – Сначала я выкину тебя на улицу, а там – как пойдет. – Повторюсь, никакого насилия, если бы мне нужно было с тобой подраться, я бы нашел место получше, где можно развернуться. – Говори уже, зачем пришел, – раздраженно, нервы у него начинали постепенно сдавать, – или вали. Дазай обернулся и протянул руку; такая же красная, слегка пульсирующая нить обвивала его запястье поверх бинтов, Чуя поднял на него взгляд, все еще не понимая, что от него хотят. – Чего? – Иди сюда. – Дазай, объясни нормально. Чего ты от меня хочешь? – Дай мне руку, и я все тебе объясню. Чуя точно не был уверен, что ему можно верить. Дазай был странным, немного улыбался, хотя обычно на его лице усмешку можно было заметить лишь изредка, а потому это выбивало из колеи. Чуя шагнул вперед, протягивая ему руку, опутанную нитью. Алые края словно соединились друг с другом, хотя на деле они просто становились чуть более заметными. Осторожно вложил руку в протянутую ладонь, морально готовый к чему угодно, с Дазаем никогда нельзя было быть уверенным до конца. Ничего, правда, сверхъестественного не произошло, нити сплелись друг с другом, а рука у него все так же была теплой, как тогда. Дазай улыбнулся ему неожиданно искренне, когда Чуя поднял голову вверх. – Ну и, где объяснения? Он закатил глаза, картинно, показывая, насколько хорошего мнения он придерживается по поводу умственных способностей Чуи. И вообще-то со способностями, несмотря на очевидную непонятливость, у него все было в порядке. Просто Дазай говорил загадками, постоянно, и удивлялся, когда люди не понимали его намеков. Он потянул Чую на себя, оказавшись совсем близко, мягко ткнулся лбом в его лоб, Чуя смотрел огромными ошарашенными глазами: – Что ты?.. … и начинал понимать. – Да ладно… – прошептал он неуверенно. Дазай только пожал плечами. Чуя шагнул назад в попытке отстраниться, но руку не отпустил. Приятное тепло разливалось по телу, превращалось в жар, Чуя ощущал, как начинает гореть лицо. – Все тебе нужно объяснять на пальцах, – раздосадованным голосом причитал Дазай, напоминая слова Кое из детства. Чуя смотрел на него и ему казалось, что над ним сейчас издеваются, но это были другие издевательства, Дазай вышел на новый уровень, которого быть просто не должно было. И Чуя понимал: этот уровень не последний. – Объясню на словах. Ты мне нравишься. Я тебе тоже. А наша магическая спутница знала об этом изначально. Вероятно, потому что в этом был ее смысл. – Просто замолчи. От осознания внутри головы что-то лопалось и заполнялось горячей кровью, Чуя мгновенно разучился анализировать что-либо вообще, в голове на повторе крутились сказанные слова, и он не мог заставить себя смотреть куда-то еще, кроме как в сторону. Дазай... ему нравился? Он был… влюблен в него? С каких пор? Может быть, с самого начала, только Чуя настолько привык к их не самым дружеским взаимоотношениям, что убедил себя, что это не то, на чем стоит фокусироваться. – Нет, тебе правда даже не пришло это в голову? После того, как ты использовал меня в качестве подушки так нагло в тот раз… – Просто заткнись уже. Я прошу тебя. Чуе становилось все жарче, он уже ощущал, словно скоро его лицо превратиться в сплошную раскаленную поверхность. Какого черта? Чуя не особо контролировал свои действия после Порчи, но он не мог и подумать, что будет просто игнорировать такую явную ситуацию, потому что… Он не знал, почему. Наверное, со стороны он выглядел смешно. И беспомощно. Дазай подошел чуть ближе, и Чуя не сопротивлялся, оказавшись в его объятьях снова. Он уткнулся горячим лицом в рубашку, понимая, насколько глупо он сейчас выглядит и ведет себя. Дазай медленными движениями гладил его по волосам. – Когда ты это понял? – голос звучал тихо и приглушенно, потому что Чуя все еще боролся со своими внутренними демонами, переживая свою влюбленность, как в первый раз, словно он снова стал подростком. – Это не особо сложно, когда ты с кем-то обнимаешься, едва вернувшись с того света, понять, что ты чувствуешь, не думаешь? Чуя не думал, как показала практика. Он настолько привык, что все происходит по одному единственному пути, что не рассматривал другие варианты. Наконец, он поднял голову: – Мне это знание в голову не ударило. – Вижу, ты отошел от первичного шока. Хотя мне понравилось. Не думал, что ты можешь не только плеваться проклятиями. Ай! – Ещё я вполне могу тебя избить. – Не это ли начало чудесных отношений… Чуя посмотрел сверху вниз, прогоняя остатки своего подросткового приступа, притянул Дазая чуть ниже, прошептал ему на ухо: – Хотя, мы можем заняться еще кое-чем интересным. И, наконец, поцеловал. С этого и стоило начинать.