Пережили

Микроавтобус выглядит так, будто был готов развалиться ещё в гараже, но водитель уверяет, что всё в поряде, доедут. Машина регресса ему вторит, упрямо рычит, плюётся чёрными выхлопами, но всё-таки заводится и покорно тащит доверенный ей груз по ухабистой дороге. Когда они выезжают из Самары, водитель выжимает из развалюхи сто тридцать — ощущение такое, будто колёса сейчас оторвутся от земли. Нет, Лёхе не страшно, он ведь до сих пор на адреналине после концерта, поэтому ему кажется, что в случае чего их микрик превратится в шаттл, и они отправятся бороздить просторы вселенной. Бороздить, конечно, не хочется; хочется обратно в Чебоксары, нормально пожрать, поспать в собственной кровати и перестать грузиться по любой хуйне, только между ними и домом километров пятьсот, и эта цифра совершенно не радует. Зараза с Даней на задних сидениях воодушевлённо трут о чём-то своём, Бард и Рип тупят в один телефон на двоих, Вася — в свой. Только Сега спит — он за последнее время так вымотался, что при любой подвернувшейся возможности затыкает уши наушниками и отключается. Его пожалеть хочется, похлопать по плечу, сказать что-нибудь хорошее, ободряющее, да только это не сработает — когда бо́льшую часть жизни торгуешь словами, они как-то обесцениваются. Хорошо хоть, что поступков это нихуя не касается, поэтому Лёха встаёт с кресла, сворачивает свою куртку, аккуратно подсовывает её Сеге под голову — Сега на секунду открывает глаза, улыбается и снова засыпает. Бард предлагает кофе — Лёха благодарно кивает, забирает у него термос, усаживается поудобнее и пялится в окно. Ничего не хочется — ни разговаривать, ни читать, ни спать, хочется побыстрее оказаться дома и выдохнуть. Ненадолго, конечно, до следующего рывка по городам и весям, но так лучше, чем ебашить без продыху, они пробовали. Из меланхолического созерцания окружающих пейзажей его вырывает весьма прозаический удар лбом об переднее сидение — это микроавтобус сбавил скорость так резко, будто какой-то пидор за несуществующий стоп-кран дёрнул. Матерятся все, особенно Лёша, который облился горячим кофе; развалюха едет всё медленнее и медленнее, а затем останавливается. — Хули тормозишь-то так резко?! — Чего там? — Приехали? — Приехали, — мрачно констатирует водитель. — Сломались мы. Пойду посмотрю, чего там. Мат становится громче. Сега вытаскивает наушники, широко зевает, спрашивает, что случилось. Ему объясняют положняк, и он матерится вместе со всеми, а затем тяжело вздыхает и вываливается на улицу покурить. Следом за ним в холодную ноябрьскую ночь высыпает вся туса — одни за компанию, другие подышать воздухом, Лёха вот тщит поймать сеть, а заодно оттереть с толстовки липкое кофейное пятно. Сега хлопает себя по карманам, ругается, просит у кого-нибудь сигу — пустые все, кроме запасливого Заразы, — широко зевает между затяжками и ноет, что эту дрянь курить невозможно. Васян спрашивает у водителя: — Ну как там? — Хуёво, как. Мы тут, по ходу, надолго встряли. — Пиздец, пацаны, я жрать хочу, го до заправки прогуляемся? Все переглядываются и затыкаются, дабы осмыслить предложение — кажется, старое доброе пожрать воодушевляет коллектив, и несогласных идти в маленький поход нет. — Тут до ближайшей заправки километров десять, — безжалостно сообщает водитель. И улыбается гаденько, падла, будто это они ему бас сломали. Лёха смотрит, как внутри пацанов умирает энтузиазм — живой блеск в их глазах сменяется либо обречённым пониманием, либо безразличием, а потянувшиеся было к кошелькам лапы безвольно повисают вдоль синхронно ссутулившихся тушек. — Да и похуй, всё равно пошли! — не унимается Васян. — Совсем ебанулся, — с сочувствием констатирует Бард. — Ну, а чё нам, стоять тут и ждать? — В тачке сидеть, там тепло хотя бы, — бурчит Сега. — На заправке тоже тепло. И жратва. — Да ну на хуй, я спать. Он забирается обратно в микроавтобус, но Вася не отстаёт ни на шаг — уж если ему что-то усралось, то он из кожи вон вылезет, а своего добьётся. Лёша, разумеется, прётся за ними, потому что сеть всё равно не ловит, а ему интересно, чем закончится этот цирк. — Я тебе торт куплю, если с нами пойдёшь. — Торт я сам себе купить могу. — Ну на халяву-то вкуснее. А пивко, Серёг? Вкусное, холодненькое… — Это ты зря сказал. — Но оно же греет! Или, знаешь, вискаря можно, чтобы совсем по красоте. Ну? — Отъебись ты, я спать хочу. Васян нагибается, обнимает Серёгино кресло руками и кладёт подбородок на спинку. Мечтательно улыбается, смотрит на свою жертву, хитро прищурив глазюки, и говорит: — Ты же всё равно с нами пойдёшь. У тебя сиги кончились, а Заразины ты долго курить не сможешь. — Твою мать. Твёрдое «нет» на Сегином лице сменяется мучительным «может быть» — он действительно думает, потому что никто из них точно не знает, на сколько они встряли посреди скучного и холодного нигде. Васян, между тем, решает добить контрольным в голову: — Лёха, вон, сразу согласился. Сечёт, чё к чему. — Я согласился?! Не-не-не, пацаны, вы как хотите, я тут посижу… Правильно говорят: любопытство сгубило рэпера. Вдвоём они кое-как уламывают его пойти, он даже особо не сопротивляется — заниматься хоть чем-то всяко веселее, чем сидеть на жопе и ждать чуда. Когда они снова выходят на мороз, водитель тщетно пытается остановить чью-нибудь тачку и попросить подсобить. — А говорят ещё, что у наших менталитет такой — помогать всем, — вздыхает Саша. — А по факту что? Подыхать будешь — никто не остановится. — Молодняк, вы всоситесь обратно и посидите тихонечко, — бухтит водитель. — Вы, блин, лысые все, в чёрном — хуй разберёшь, не то сатанисты, не то нацики. Конечно, никто останавливаться не хочет! Сега искренне ржёт, тычет пальцем в Лёхину синюю парку, клеймит его цивилом. Потом, когда гомон стихает, говорит остальным: — Пацаны, мы, короче, до заправки. — Ебанулись, — констатирует Бард. — Ага. — А захватите сигарет. — И чипсов. — И попить чего-нибудь купите. Список набирается приличный, Серёжа бухтит, Вася ржёт и уламывает всех пойти с ними, водитель грустно вздыхает и смотрит вслед проезжающим мимо тачкам. Наконец, спустя десять минут горячих прений, все расходятся. Лёша смотрит на друзей и, мысленно попрощавшись с любимыми найками, решительно делает первый шаг в неизвестность. — Ну, могло быть хуже, — замечает Васян, когда они отходят на приличное расстояние. — Куда уж хуже! — Здесь хотя бы тачки ездят. Вон сколько фур — кто-нибудь верняк поможет. — Или мы вернёмся, а там гора расчленённых трупов. — Или мы не вернёмся, и найдут нас к весне. В лесу. Повешенными. — Да повесить-то не повесят, а вот похитить могут. — Кому мы тут нужны, инопланетянам? — Серёг, ты скажи, как спец, нужны мы вам? — Вы? Не, не нужны. А вообще, завалите оба. Придумали ещё — расчленёнка, инопланетяне… тут реальных рисков полно. — Это каких? — Да гололёд хотя бы. Спасибо скажи, что эта херня не замёрзла, а то кто-нибудь из нас бы точно упал и сломал чего-нибудь. — Вообще, скользковато, — хмурится Лёша. — Блин, а если навернёмся? — вторит Вася. — И прям под фуру! — Да идите вы в жопу, параноики, — вздыхает Сега. — Я же шучу. Ничего не скользко. — Нет, ну, а вдруг? Вот что ты будешь делать, если мы с Лёхой реально ноги переломаем? — Нахуй тут обоих брошу. — Не бросишь. Куда ты без нас? — И то верно. Проезжающая мимо тачка окатывает их волной грязюки; Сега с сожалением смотрит на изгвазданные спортивки и, окончательно примирившись с ситуацией, прибавляет шаг. С ним всегда так — когда ему приходится резко менять план действий под давлением обстоятельств, он долго сопротивляется, а потом вдруг перестаёт брыкаться и начинает плыть по течению, притом плывёт куда быстрее и эффективнее, чем если бы и дальше шёл своей дорогой. Лёха это давненько заметил, но так и не всёк, как это работает и почему работает именно так. Другое дело Васян — этот просто человек порыва. Упрямый, если не сказать упёртый, и уж если ему что-то усралось, он из штанов выскочит, а своего добьётся. Лёха его понимает, он сам был таким по молодости, пока не убедился, что хотелки свои надо поближе к сердцу держать. И подальше от друзей — так, на всякий пожарный, чтобы эти самые друзья не страдали, как вот сейчас они с Сегой. В любом случае, петь осанны собственной глупости поздновато — они пердолят вдоль шоссе с добрых полчаса, с неба валит что-то среднее между снегом и дождём, а впереди всё ещё бесконечные деревья и ни намёка на цивилизацию. — Бля, пацаны, как думаете, они нас хоть подберут потом? Ну, если починятся раньше, чем мы вернёмся. — Нет, Вась, здесь бросят. — Очень смешно! — Да хули нам, сделаем шалаш из говна и палок, будем весну ждать. Хоть высплюсь. — А весной что? — Волга-то рядом. Как лёд сойдёт, построим плот и поплывём до дома, — объясняет Сега с таким серьёзным лицом, будто и правда рассматривает этот вариант развития событий. — А пока — в спячку. — Не, плот — тема, — мечтательно тянет Васян. — Чё, может правда ну их на хуй? Пусть себе едут в Чебосраки, а мы как-нибудь тут. Лёха хмыкает, качает головой — он, конечно, за любой кипеш, но зимовать под Самарой в его планы совершенно не входит. Особенно с этими двумя, один из которых постоянно ест, а другой постоянно спит. Он спрашивает: — А жрать ты что будешь? — Так заправка же рядом. — Дойти бы до неё сначала. — Дойдём, куда денемся. — Ну как сказать… — ухмыляется Серёга. — Рассказывали мне одну историю про пацана, который в соседнюю деревню на велике поехал и исчез. Велик потом в кювете нашли, а пацана нет. Вообще нихуя — ни тела, ни следов борьбы. Посреди дня ехал, между прочим. — Бросай ты уже Рен-ТВ смотреть, а? — Да какое Рен-ТВ, это ещё у нас в школе история ходила. — Ой, у нас покруче страшилки были, — хмыкает Васян. — Про то, как две девки мелкие из собственной квартиры исчезли, их даже в новостях показывали. Ну прикинь, приходит мамашка домой, дочурок нет. Ключи только у неё были, дверь не взломана. У-у, мистика! — Да, про этих даже я помню, — кивает Лёха. — Вроде, менты мать подозревали, но доказательств никаких не было. А, говорили ещё, что они не то Пиковую Даму вызывали, не то другую херню, но это всё, конечно, уже потом додумали. — Это у нас ведь было, в области? Не помню такого, — хмурится Сега. — Бывает. — Ладно. А про тётку, которая по крыше гуляла, знаете? Лёхе кажется, что он что-то такое слышал, но это было слишком давно и он почти ничего не помнит, так что всё равно отрицательно качает головой. Васян тоже не в курсе сабжа, поэтому Сега, нарочито понизив голос, начинает рассказывать: — В общем, жила-была одинокая тётка, кошаков кормила, с соседками общалась, работала где-то. Но она была с припиздью — лунатила иногда, соседи сначала пугались, когда она в ночнушке по падику гуляла и на крышу выходила, а потом привыкли. И вот сбивает её автобус. Она быстро отъехала, даже скорую не дождалась. Ну, похоронили её, хату продавать приехала дальняя родственница какая-то — не то сестра двоюродная, не то племянница. А когда продала, началось — то одна соседка мертвечиху эту в падике увидит, то другая. Пересрали все, уже хотели новых соседей заставить квартиру освящать, но в один день всё прекратилось. А дворник потом рассказывал, что видел, как она на крышу вышла и сиганула вниз. Они молчат несколько долгих секунд, а затем Лёшу прорывает — он ржёт, хлопает Сегу по плечу, потом говорит: — Бля, ну это точно Рен-ТВ! Призрак-суицидник, охуеть. Серёга хмыкает под нос, Васян дуется — он у них слегонца впечатлительный, поэтому наверняка успел в красках представить призрачную тётку в развевающейся ночнушке и испугаться. Тем более, окружающая обстановка будоражит воображение — все эти голые деревья, мокрый снег и бесконечная дорога, освещённая лишь фарами проезжающих мимо машин; даже Лёхе от такого немного не по себе, а уж после криповых историй… — Отлить бы, — портит атмосферу Вася. — Ну так иди, — вздыхает Сега. — Мы тут подождём. Сказать, что Васе не нравится идея идти одному в лес — ничего не сказать, очень уж говорящее у него выражение лица. Он думает, как бы ему красиво выйти из ситуации, чтобы не прослыть ссыклом, и, наконец, решает взять на понт: — Чё, пацаны, стрёмно в лес со мной сходить? Лёха трёт лоб и изо всех сил пытается не улыбаться. Ну что за детский сад? — Кроссы пачкать жалко, они, блин, стоят, как самолёт. — Да брось ты, они уже все в грязище. Ну пошли, нам вот только разделяться сейчас! Они перелезают через ограждение и идут, потому что это последнее дело — не поддержать застремавшегося друга. Ведь так? — Только вы это, за спиной у меня постойте, далеко не отходите, окей? — Ссыкло, — беззлобно шепчет Сега на ухо Лёхе. Лёха согласно кивает и пытается не ржать. Впрочем, среди ёлок и осин действительно стремновато — то кусты зашевелятся от порыва ветра, то ветки заскрипят, хорошо хоть волки не воют, иначе в туалет бы резко приспичило всем. Они стоят плечом к плечу, загораживая Васяна от потенциальной угрозы со стороны шоссе, и слушают его чрезмерно воодушевлённый рассказ про то, что ему вчера снилась охуенная брюнеточка. И вроде всё в порядке, но затем Серёга говорит: — А мне тут в микрике снилось, что я не могу проснуться. — Это как? — Кошмар внутри кошмара, знаешь. Когда проснулся в холодном поту, только выдохнул, что всё закончилось, а тут ещё какая-то ебанина случается. А потом ты снова просыпаешься, и это дохуя раз повторяется. На самом деле, я до сих пор не уверен, что я проснулся. — Проснулся, проснулся, — бурчит Лёша, чтобы развеять атмосферу поминок. Параллельно думает, как бы перевести эту тему в шутку — ну, потому что Сега никогда не страдал от недостатка депрессивных мыслей внутри бритой черепушки, и когда он начинает реально грузиться и разгонять свои упаднические темы тихим севшим голосом, не по себе становится всем, кто находится в зоне поражения. На свою психику-то уже плевать, а вот Васю жалко, он моральную травму точно не заслужил. — Не настолько у тебя плохо с башкой, чтобы тебе снилось, как Васян ссыт в лесу, — говорит Лёша. — И на кошмар эта хуйня не тянет — так, второсортный трэшак с элементами чёрной комедии. Серёга криво ухмыляется и кивает. — Но сны ведь не настолько реальные, — задумчиво тянет Вася, начисто пропустив подъёбку мимо ушей. — Типа, когда ты просыпаешься по-настоящему, сразу же понятно, что та херота — это был сон, а вот сейчас уже ты проснулся в реале. — Это да. Но иногда сны такие бывают, что и не высечешь, что спишь. — Страшно, наверное. — Да пиздец. Кусты снова шевелятся, притом так громко, что вздрагивают все. — Пацаны, пошли, — командует Вася и едва ли не бегом шурует обратно к трассе. Удивительно, что ширинку застегнуть успел, вздыхает про себя Лёха, плетясь за ним. Настроение стремительно портится — кеды в грязище по щиколотку и восстановлению не подлежат, Сега грузится и молчит, Васян присел на очко и в ближайшее время явно с него не слезет — короче, красота. Они довольно долго идут молча, если не считать нытья и витиеватых матерных конструкций, а затем Лёха замечает впереди огни. — Заправка, — констатирует он. — Бля, реально заправка! — воодушевлённо вторит Васян. — Дошли-таки, охуеть, — бубнит Серёга. Когда они, наконец, заходят в долгожданное тепло, жить становится чуточку легче, несмотря даже на то, что хабалистая кассирша хамит так, будто работает последний день. Они набирают целую сумку еды, правда, Лёхе есть уже совсем не хочется, хочется только пить и спать, но для этого нужно дойти обратно до тачки — он давно прохавал жизнь, поэтому не тешит себя глупой надеждой, что их колымага смерти починилась и на всех парах летит им навстречу. От мыслей о бесконечной обратной дороге его подташнивает, притом вполне неиллюзорно — наверняка поджелудочная расшалилась, он всё-таки уже не мальчик, а в туре они вечно жрут что попало. Он мнётся, раздумывая, стоит ли стрельнуть у Сеги первую за десять лет сигу, чтобы добить уже несчастный организм, а затем видит родной микроавтобус. Они переглядываются, почти поверив в чудеса, и идут к высыпавшим на воздух пацанам. — Ебать, дошли-таки! — улыбается Саша. — Давно тут ждёте? — Только что вышли. — Охуеть, вот это тайминг! Могли бы в тачке подождать. — Ебанутые, — в очередной раз констатирует Бард. — Идите грейтесь, а мы пошли за хавкой. — Кофе, кофе там есть? — Серёг, я сиги заказывал, вы купили? — Да отъебитесь от них, совсем же хуёво пацанам… — Ну бля, мне надо знать, покупать мне сиги или нет... — Во, я чипсы вижу, уже неплохо. — Хуй тебе, это мои, — Васян вытаскивает из пакета пачку любимых Принглсов и прижимает к груди. Лёха молча суёт оставшуюся еду в руки Барду и, начисто игнорируя его возмущённое: «Эй, мне-то это нахуя», забирается в родной провонявший бензином микрик. Вася и Сега идут за ним, не отставая ни на шаг. — Подытожим. Ох, как же Лёхе не нравится этот Серёжин тон. — Мы пёрлись десять ёбаных километров, рискуя здоровьем и своими шкурами, ради того, чтобы эти гандоны красиво уложились в тайминг. Мы могли бы никуда не ходить, но кое-кому усралось пожрать. — Ну извини! — Вась, я тебя убью когда-нибудь. — Не надо, он сам справится, — улыбается Лёха. — Ладно тебе, потом ещё вспоминать будем. И ржать. — Конечно, конечно, обязательно. Всё. Идите на хуй, я спать. Он падает на своё сидение, суёт в уши наушники, откидывает голову на спинку кресла и закрывает глаза. Лёха тяжело вздыхает, стягивает куртку и, вывернув её наизнанку, чтобы Сега не испачкался, привычно подсовывает её ему под голову. Смотрит на Васю — Вася довольно щурится и хрустит чипсами, у него тоже всё хорошо. Теперь можно и поспать. Когда-нибудь они, наконец, окажутся дома — Лёха зайдёт в родной зассанный падик, помолится, чтобы не застрять в вечно ломающемся лифте, запрёт за собой дверь квартиры. Отдохнёт, перестирает вещи, пожрёт домашнего и, может, даже попытается спасти любимые кроссы. Пройдёт месяц или два, они соберутся на студии, и Сега с ухмылкой будет вспоминать, как они, лохи ебаные, пёрлись пешком до заправки — сразу ведь было понятно, что это хуёвая идея, и как им в головы такое пришло… Да, через время такие вот проёбы покажутся им едва ли не лучшей частью всратой туровой романтики, а пока Лёха просто рад тому, что они это пережили.