Killer Queen 2:39 Queen, "Sheer Heart Attack", 1974 год

      Кровь выкачивается из него литрами и стремительными потоками течёт по прозрачным силиконовым трубкам. Он недвижим стоит посреди огромной тёмной комнаты, потолки которой увешаны герметичными пакетами: там и завершается протяжный путь багрового яда. Для кого яда, а для кого — отравы, да простит он мне моё упорство эликсира с премерзким побочным эффектом в виде нескончаемой удушливости или повсеместной тревоги, граничащей иной раз с панической атакой. Кожа юноши мертвенно-бледная, волосы выкрашены в цвет платины, подстрижены коротко и если смотреть на юношу издалека — вовсе не выделяются. Его голова напоминает странной формы череп, обтянутый одной только кожей, в глазницы которого вставлены искусно выполненные стеклянные шары, в которых выточены зрачки и болотного цвета радужка. Если подойти к нему чуточку ближе — станут заметны болезненного синевато-жёлтого цвета тени на веках, бледно-розовый румянец на щеках и кончике носа, также сообщающий о нездоровом состоянии юноши. Если подойти к нему совсем близко — станет заметным слабое движение губ, за которым следует неразборчивый молитвенный шёпот. Он будет напоминать чудесную и в то же время жуткую куклу вуду невероятно выносливого человека: его лицо, точно фарфоровое, полно болезненного безразличия, а на руках, кажется, нет живого места от пугающих юношу игл катетеров и бесчисленных пластырей. Будто бы кто-то пытается лишить его всей содержащейся в нём жизненной силы, нанося ему всё новые и новые увечья, а он, чуть дыша, только помышляет о смерти в самой глубине своей почти до последней капли испитой души. Назло своему тайному врагу Джерард упрямо стоит в центре комнаты.       Звяк — кто-то снял с потолка пакет. Машинально Джерард изображает на лице приветственную улыбку, получившуюся довольно вялой, но достаточно правдоподобной. Он ловит на себе восхищённый взгляд миловидной медсестры, держащей в руках пакет с его — с его! — кровью. Светлые волосы медсестры убраны в прелестный аккуратный хвостик, её халатик явно не раз отглажен и так чист, что невольно задаёшься вопросом: он всегда был белым или стал таковым после многочисленных стирок? Девушка также улыбается, но у неё это выходит, скажем, чуть более талантливо. На её лице нет ни одного признака усталости, будто она ни разу с рождения не засыпала позже девяти и, оставшись при этом рассудительной, не знала в жизни горя. Она была одной из тех, кто всаживал ему иглы в вены, а потом стала появляться здесь каждое утро (если верить расчётам больного). Поначалу она вызывала у Джерарда некоторое любопытство: ему было интересно размышлять о том, кто она, откуда, какого характера, даже возраста. Интересно было до такой степени, что за месяц своего пребывания здесь он успел придумать ей множество самых разных биографий, но у него и в мыслях не было заговорить с ней. Идея беседы с медсестрой казалась ему возмутительно глупой, потому что если бы он сразу узнал, что она, допустим, Маргарет, родом из Мемфиса, спокойная и дружелюбная, что ей под тридцать, то он лишил бы себя всякой возможности создать ей подходящий образ. Со временем догадки ему наскучили и эта медсестра в его воображении превратилась чёрт знает во что: в обоеполого инопланетянина с бычьим сердцем, в жену безумца-гения учёного, открывшего секрет бессмертия (а безумцем-гением некогда был прозван главврач), в дальнюю родственницу Ктулху… перечислять можно часами. В конце концов ему и это надоело, поэтому сейчас она для него — «просто спокойная дружелюбная тридцатилетняя Маргарет из Мемфиса» (или кто-нибудь ещё, чуть более или чуть менее посредственный). Больше об этой несчастной Маргарет рассказать нечего, кроме того, что сейчас вот-вот раздастся её прелестный голос…       — Время обеда!       «С точностью до секунды…» — пронеслось в голове Джерарда, который, на самом деле, не может быть уверенным в том, что эта фраза произносится — условно — Маргарет чётко в одно и то же время. По ощущениям — после произнесения этой фразы время тянется невообразимо долго и, когда Маргарет наконец уходит, наступает недолгая минута — чувствуется всего минута! — тишины, а потом медсестра вновь возвращается, чтобы сделать объявление.       Звон тяжёлых металлических крюков раздаётся отовсюду. Ежеминутно в помещение заходят десятки людей: они снимают полные и вешают пустые пакеты, то отсоединяя, то присоединяя трубки. Посетители в своём поведении небрежны и походят друг на друга, как члены марширующего воинского отряда: все они, имея силы не то чтобы встать с постели — пройти под палящим солнцем путь, пройденный Христом и его последователями, исполосовали себя в самых заметных местах. Грубоватые нити на их руках — атрибут сродни радужному знамени или значку с орудиями труда на рюкзаке городской девицы. Когда пакеты оказываются в их тощих бледных ручонках, они сразу по-звериному впиваются в них зубами и даже умудряются разорвать их, пачкая кровью рожи и однообразное тряпьё. Вместе с их приходом помещение всегда заполняется отвратительным ароматом, сочетающим в себе запахи дешёвого стирального порошка, пота и грязи. Этот аромат отдалённо напоминает дух тлеющего трупа. Он — выжженный номерной знак на их телах, свидетельствующий о конкретном безумстве, а оно — обязательное условие для принятия крови невольного метчика. На самом деле, лишь единицы из них по себе знают, чем чревато это безумство, но все до единого знают его симптомы, а большего и не требуется. Эти симптомы послужили тканью для уже поношенного костюма «гостей», который пока не успела, к сожалению, обглодать моль.       Звон крюков… Как же он осточертел герою. Когда-то юноша мог слышать в нём музыку, далёкую от его сознания и обладающую собственной незаметной поначалу красотой. Сейчас же этот звук для него страшен. Все эти звяканья... звяк-звяк-звяк... Какофония, аккомпанирующая неизвестному даже сверхъестественной природе уродству, в которое, как казалось Джерарду, превратилась его душа. Каждый нерв вздрагивает в такт этой мелодии. Кончики худощавых пальцев вздрагивают в ритме металлических крюков.       Джерард в свою очередь ежеминутно снова и снова выдавливает из себя фальшивую — и несколько портящую его прелестное, но давно закрепившее за собой изнурённый вид лицо — улыбку. На мгновение может показаться, что он и впрямь счастлив, но как это может быть возможным, когда под их ногами — обыкновенный чёрный пол, а под его — тропа, вокруг которой свален обугленный каркас часовни, когда над ними — тьма, а над ним — серебристый пепел и тяжёлые тучи, окрашенные в золото? Когда они — кровопийцы, а он — пациент*?

***

      Резко раздаётся крик, скоро прерванный громким тяжёлым дыханием. Юноша дёргает рукой, пытаясь ухватиться за капельницу, но ему удаётся только ударить ладонью по тумбочке. Он в ужасе тщетно ищет кнопку вызова медсестры, но спустя несколько мгновений вспоминает, что сейчас - глубокая ночь, и что он лежит у себя дома, в своей кровати, совсем один и, пока, не имеет ни малейшего повода для беспокойства.