Викторианское проклятие

Когда они сидят за столом в маленькой кухоньке, где раньше Сашка и Александр, счастливые и влюблённые в жизнь, вместе готовили завтраки и ужины, пачкали друг друга в муке, роняли вилки на пол и целовались долго-долго, Ерохин не чувствует ничего, кроме холодного ветра в душе, словно он сейчас далеко-далеко. Стоит на краю пропасти, а его в этом мире больше ничего не держит. Он даже, к удивлению, не плачет — просто молчит и смотрит в одну точку, краем уха слушая рассказ матери любимого человека о страшной-страшной смерти, которая даже в кошмаре не пришла бы на ум. Он держит её за руку, пытаясь передать какую-то энергию этой сильной женщине, а у самого ком в горле и сердце колет так сильно, будто кто-то сжимает его в своих ладонях. Он не хочет верить в то, что произошло. Он качает головой, чуть ли не истерически смеясь. Смотрит на их общую фотографию в рамке на кухонном стеллаже, и задыхается, потому что один из них больше никогда не улыбнётся. А ведь это фото было сделано месяц назад. Месяц назад они были счастливы и строили планы на будущее, а теперь Саши больше нет. И никогда не будет. «Нет, нет, нет. Этого не может быть. Так просто не должно было случиться». Александр хочет громко-громко закричать, завыть от боли, чтобы весь мир услышал как его разрывает изнутри, чтобы тот, кто есть на небе, почувствовал вину за то, что забрал у него самое дорогое, да голос пропал. Слов нет. Эмоций тоже. — Он… Сашенька… Он ведь всегда таким был, особенным, чувствительным, старался помочь, жить, чтобы его запомнили, — бормочет женщина, улыбаясь сквозь горькие слёзы такой улыбкой, что миры рушатся. И Александр понимает, что она знала про него и Сашу, что поняла об их связи ещё в тот день, когда впервые увидела, и что она была не против их счастья. Женщина поддерживала их, уважала Ерохина, потому что он делал её любимого Сашеньку таким счастливым, верно? И не верила она в ту ерунду про школу и крепкую дружбу. И что же он может сказать в знак поддержки? Как может успокоить сердце матери, которая потеряла единственного сына, и своё, которое уже не бьётся, а доживает? — Он просто не мог поступить по-другому, — сипло бросает Александр и вдруг понимает, что это чистая правда. Мама Саши смотрит на него блестящими от слёз глазами, её губы дрожат, а затем Ерохин встаёт со стула, становится перед женщиной на колени, обнимает и забывается в рыданиях. Плачет душа, плачут стены, что наблюдали за их счастьем долгие годы, плачет даже ветер за окном, потому таких концов не бывает в добрых сказках о мире, которые родители читают в детстве. Почему никто не говорил, что тебе будет так больно, что боль разрывает изнутри? Мать, потерявшая смысл своей жизни, гладит Александра по волосам, словно собственного сына, и качает головой, соглашаясь. — Ты прав. Он не мог. Конечно, он не мог. Это ведь Сашка — такой искренний и слишком мягкий для мира, что непременно пронзил бы его своими шипами, что уничтожил бы его душу рано или поздно. Даже зная, что болезнь может довести его до могилы в один шаг, он просто не мог пройти мимо того, кто нуждается в помощи, даже зная, что любой удар может стоить жизни. А тут избиение. Что уж говорить? У Головина, с его проклятой гемофилией, просто не было шансов. Если бы он не умер там, на снегу, обратив лицо к небу, то его тело не перенесло бы многочисленных операций в больнице. А всё почему? Потому что Александр обещал всегда быть рядом, обещал сделать их дом безопасным и счастливым, но не смог уберечь того, кто заставлял его каждое утро вновь открывать глаза. — Са… Саша-а, — шепчет в бреду Ерохин, задыхаясь в собственном горе.

***

Он возвращался поздно вечером с магазина — хлеб надо было купить, да и мандаринов захотелось. А на улице темно, холодно, такой час, когда ничего хорошего не происходит и лишь одиноко светят фонари, да падает снег. Саше домой поскорее хотелось. Очень. А ещё разговор с Ерохиным неожиданно оборвался, потому что телефон выключился от холода. Вот он и решил пойти дворами. Если бы он этого не сделал, как бы повернулась судьба? Продлил бы он свой срок существования или она взяла бы своё? Женский крик и слёзы тронули его слух, когда Сашка как раз засовывал телефон в карман куртки. Он повернул голову и увидел, как какой-то мужчина грубо зажимает у подъезда невинную девушку, которой явно требовалась помощь. Головин останавливается прямо напротив не своего подъезда. Ему идти дальше, он может просто сделать вид, что не заметил — ускорить шаг, прийти домой и навсегда стереть этот эпизод из памяти, но девушка, увидев Сашу, начала кричать ещё сильнее, звать на помощь, пытаться вырваться из хватки. Очевидно, что Сашка в этот момент стал для неё последней надеждой. Человек тоже обернулся: грубые черты лица, маленькие злые глаза и тяжёлые движения. — Ты что, блять, вылупился? Жить надоело? Пшёл вон, щенок! Нет, Саше не надоело, правда. Он, как никто другой, ценит жизнь, но… Он просто не простил бы себя, если бы поступил по-другому. Он сомневался во многих вещах в своей жизни: он не был уверен в отношениях с Александром, он не знал, стоит ли связывать свою жизнь с медициной, сомневался, стоит ли ему дальше продолжать жить в страхе, когда велика вероятность не дожить даже до тридцати, или покончить с собой? Но в тот момент не было в нём ни капли сомнения или страха: только действия. Где-то в душе он моментально осознал, что не выйдет из этого сражения победителем, что в этот раз не защитят его ангелы на небе, что вот он — конец, что дальше никуда, однако, отступать было поздно. Головин мысленно сказал «прости» всем, кого когда-либо любил, а затем двинулся вперёд на неприятеля, чтобы спасти невинную девушку от, возможно, худшего кошмара в её жизни. Он дал ей фору. Минутную, но этого было достаточно, чтобы убежать. Мужчина не ожидал, что ему кто-то помешает, отвлёкся и переключил всю свою злость на него. Конечно, Сашка успел его сперва повалить на землю, даже, кажется, ударить, но нечеловек был сильнее. А Саша? А у Саши не было шансов. А Сашу дома никто не ждёт, только старенькая мама вечером схватится за сердце и узнает, что он больше никогда не придёт к ней в гости, а Александр, с которым они недавно строили планы на следующий год, там, в своём тоскливом Петербурге, счастливый ложится спать, чтобы завтра снова разбудить Головина своим звонком. Он ещё не знает, что Сашка больше никогда не ответит. Она бежала по безлюдной улице в свете фонарей, спотыкаясь, падая и вставая вновь, всё ещё крича о помощи, но теперь не для себя, а для неизвестного героя, который спас её от изнасилования столь дорогой ценой. И у неё перед глазами мелькала кровь, и удар за ударом, и молодое лицо парня, искажённое от невыносимой боли, и рассыпанные по снегу новогодние мандарины, и вина душила её слезами, но она нашла в себе силы, чтобы добраться до ближайшего магазина. — Полиция… Скорая… Там человек… Умирает! Сложить слова в одно предложение было трудно, особенно когда грудь горела огнём от бега, мысли от страшной картины, но продавщица, испуганная женщина, моментально её поняла. Они звонят, диктуют адрес, службы спасения тут же выезжают на место, но… Поздно. Поздно стало в тот момент, когда Саша принял решение. Слишком много потеряно. Слишком много крови впитал белый снег. Думает ли Саша о том, что поступил неправильно? Что зря пожертвовал собой, что стоило бы просто пройти мимо и забыть, как это делали другие? Что ему не следовало рисковать из-за своей болезни, вечно трусить, боясь смерти? Нет. Саша не боялся её давно и даже свыкся с мыслью, что ему предназначен короткий путь. Он, наверное, даже ждал от неё избавления, хотя и не хотелось прощаться с только-только установившимся балансом. Лежа на снегу лицом к тёмному небу в луже собственной крови, улыбаясь кровавой улыбкой и кашляя, он больше не чувствовал боли, которая пронзает каждый сантиметр тела, не чувствовал, как внутри всё разрывается — внутренние кровотечения от сильных ударов. Головин лишь желал счастья близким людям и шептал одними губами: «Прости» и в этом слове заключалась вся его жизнь. «Надеюсь, ты сможешь меня простить, Саша?» Ответ очевиден. Александр уже простил.