***
На улице ноябрь, но всё уже замело снегом — дворник у подъезда устало покрякивает и матерится сквозь насморк, откидывая лопатой кипы снега с дороги. Марк следит за ним, быстро перебегает дорогу и видит вдали знакомую серебристую макушку — отсюда похоже, что её просто засыпало снегом — переходя на бег. Он подходит сзади и обнимает со спины, еле сцепляя руки на чужой груди. Ладошки тонут в рукавах зимнего пуховика и «серебристая макушка» аккуратным движением перехватывает их в свои, укрытые в тёплых варежках руки. — Я скучал! — Марк кидается Тэёну на шею, зарываясь пальцами под шарф, и утыкается носом в грудь, неровно скачущую от смеха. Тэён проводит рукой по его голове, цепляясь ногтями за запутанные янтарные кудри, смотрит в глаза и ищет там что-то, хотя бы отдаленно схожее с заботой; когда находит — задыхается и прижимает младшего ближе к груди, и, выдыхая тёплый воздух, образуя маленькие облачка, шепчет: — Я тоже. Тэён пахнет осенью: сырыми листьями, пряным кофе, тыквенным пирогом и сыростью дождя; Марк, кажется, в это и влюбляется, душа себя в очаровании и крошась на кусочки от того, что это взаимно.***
— Ты здесь? — Донхёк трясет рукой перед глазами, и Марк раздраженно отмахивает её, — Да ты правда простудился. Не хочешь взять больничный? Я даже курсовую за тебя допишу, ты главное с пневмонией-то не приходи в универ! — Донхёк растеряно растирает старшему плечи и тянется за таблетками в рюкзак. — Донхёк, уймись, — Марк тянет того за ладонь и закатывает глаза, — нет, он не приедет. Донхёк молчит секунду, щёлкает языком и откидывается на спинку стула. — Реально тяжелый случай, бро. *** В канун рождества в Сеуле действительно красиво, несмотря на непрекращающийся поток людей и огромные толпы народу на улицах. Город преображается, снимая и выкидывая с себя эту повседневную серость, добавляющую в жизнь необязательную тоску, натягивает на себя миллионы огней и становится схож со звездным небом. Марк на секунду останавливается, толкая спешащих куда-то прохожих, разглядывает огромную ёлку, стоящую прямо перед его носом и утопает в её гирляндах. Вокруг неё всё окрашено в золотистый, тени от маленьких огоньков падают на землю бриллиантовым дождём, и Марк бы рад сказать, что вот оно — настоящее чудо и волшебство, но… Чего-то не хватает. Не хватает тепла под боком. Донхёк, конечно, сильно старается, Марк видит, как тому обидно за старшего, замечает то, какой заботой он окружает его, засыпая вниманием с ног до головы, но не его не хватает. Не хватает тёплых губ Тэёна, отдающих кисловатым привкусом глинтвейна, его тихого голоса и объятий — они у Тэёна, кстати, самые мягкие. Марк давно заметил. — Маркер, ты купил мне подарок? — Донхёк подходит со стороны, и Марк слегка вздрагивает, когда тот хватает его под руку и медленным шагом утягивает в толпу, — Я, конечно, не настаиваю, но может, расскажешь? — Донхёк смотрит, как брошенный щеночек, и Марк отпихивает ладонью его лицо, прося следить за дорогой. — Вот завтра и узнаешь. — А жаль, — Донхёк цокает языком и театрально вздыхает, прикладывая ладонь ко лбу, — а я тебе такое приготовил… Глинтвейну хочешь? Марк отрицательно машет головой и задумывается.***
— Донхёк, ну я же попросил не трогать еду пока Ченлэ готовит! — Марк устало стонет и закатывает глаза, опускаясь рядом с младшим на диван. — Отдай сюда тарелку. — Неа, — Донхёк жует лапшу и смеётся, расплескивая бульон по столу, — это неуважительно; я же ем уже. Марк вздыхает и молит всех богов о том, чтобы Ченлэ оживился. Без них скучно — долбит что-то в голову и он понимает, что большая часть его тепла сконцентрирована именно в этих двоих. Они с ними прошли и огонь, и воду, и пропущенные дедлайны, десять тысяч пересдач и столько же ссор; в какой-то момент казалось, что они как одинаковые стороны магнита — не притягиваются совсем, созданы для того, чтобы жить в одиночку; но что-то, видимо, пошло не так, и четвертый год Марк от них отлипнуть не может. За окном градом валит снег, прямо как в тот день, когда Тэён уехал — Марк внезапно хмурит брови и опускается на стул рядом с Ченлэ, усиленно помешивающим что-то деревянной ложечкой в высокой кастрюле. Марк скучает — это очевидно; три недели внезапно показались вечностью в еще более замедленном течении, и от этого на сердце как-то тяжело, неприятно больно и холодно, хотя тепла хватает с головой. — Тоскуешь, да? — Ченлэ облокачивается на стол, облизывая ложечку, и кривит губы, когда понимает, что пересолил бульон, — Расслабься. Я бы на твоём месте вообще ни о чём сегодня не думал. — Да вы вдвоем надоели, не скучаю я! — Марк в десятый раз проверяет телефон на новые сообщения, но когда видит пустой экран, с грустью дует губы. — Может быть, только чуть-чуть… Ченлэ усмехается и перетаскивает бесконечное количество тарелок и кастрюлек на столик в зале, пока он полностью не заполняется посудой. Марк млеет и с выпученными глазами рассматривает всю еду, чувствуя все запахи. Их трое, но Донхёк рушит сомнения своим простым «не кипишуй, я осилю», и Марк осматривает горку пустых мисок, скопившуюся вокруг него. Донхёк жмёт какие-то кнопки на пульте, и по комнате раздаются звуки каких-то попсовых новогодних песен. Марк улыбается, когда видит, как младшие кривляются и во весь голос орут «All I Want For Christmas Is You», задумывается о том, что ради такой теплоты и искренних улыбок можно и без Тэёна потерпеть, и совсем не замечает, как оказывается зажат между ними рядом с колонками, чей звук оглушал и не предвещал ничего хорошего, но Марку сейчас плевать — он счастлив, и это, кажется, самое главное. За окнами гремят страшным шумом фейерверки, и серая кошка Донхёка прячется под кроватью, жалобно мяуча, пока они заворожено рассматривают золотистые взрывы света в небе, словно дети. Момент, который стоило бы записать на камеру — да жаль, некому. Рождественская ночь — ночь волшебства и чудес, и Марк хранит где-то внутри призрачную надежду на то, что Санта волшебным образом угадает его желания, и сегодня он почувствует родной пряный запах от чужой шеи. — Интересно, когда же твой подарок приедет, — Донхёк устало опускается на диван, уменьшая громкость на динамиках, потирает подбородок и на свои размышления получает краткий ответ — трель дверного звонка, гулом отдающаяся по комнате. — Иди, открывай, — Донхёк пихает Марка под бок и хитро улыбается, поглядывая на Ченлэ. — это же твой подарок. Марк лениво плетётся к двери и щелкает пару раз замком, зевая. Дверь медленно открывается, и Марку кажется, что он сегодня не выспался совсем. За дверью Тэён — серебристые волосы, как обычно, усыпаны снегом, на лице тёплая улыбка, а в глазах отражаются те самые огоньки с огромной ёлки, у которой они гуляли вчера. — Привет. — Тэён посмеивается, шуршит букетом в руках и переминается с ноги на ногу, оббивая с подошвы ботинок комья снега. — Впустишь? Марк кидается ему на шею, смеясь в ямку у ключиц, тянется на носочках к чужим губам и на пару секунд останавливается. Особенно тепло — на Марке пижама с медвежатами, растрепанные волосы, приятно пахнущие корицей и яркий румянец на щеках. Кажется, вот оно — новогоднее чудо, иначе не объяснить такое яркое счастье внутри и что-то едкое, расходящееся по сердцу. Любовь, что ли? Тэён проводит рукой по чужим щекам, пытаясь удостовериться, что это не сон, и тянется вперед. Всё та же глинтвейная кислость, терпкость и невероятная теплота. Марк улыбается в поцелуй и, отстранившись, тихо шепчет: — Я скучал. Тэен молчит, улыбается, выводя взглядом на теле Марка круги, и через пару секунд сквозь улыбку говорит: — Я тоже. И правда, тепло, оно всегда рядом. Главное — только пожелать.