(Вы)растай во мне

Корделия Фокс — чёртова Верховная с выводком ведьм из Академии мисс Робишо, что стоят позади дощатой стеной. Они губами в плёнке необсохшего молока молятся на неё, возведя в ранг святых при жизни и за пределы своей природной религии. Она для них эталон. И только Мэдисон, сплёвывая вязкую от сигареты слюну, не видит в ней ни капли святости. Такая же стервозина, как и её усыхающая мать. Корделия Фокс — приют для всех обездоленных и потерянных в колючем вихре пропитых жизней. Она светлая юдоль, а душа у неё резиновая, вмещает всех желающих и нет. Сердце размером с три вселенных стучит всегда тихо и в такт, набивая ненавязчивый мотив, под который спасать род человеческий становится проще. Корделия Фокс — навеки пустое чрево, мёртвое материнство и нерожденное будущее. Её сублимация горя от бесплодия очевидна всем — двери Академии открыты нараспашку круглыми сутками. А она вырезает из себя кусок с каждой новой одарённой юной дамой и подносит ей на красиво расписанном блюде, лишая себя привилегии быть свободной и не нуждаться в ком-то ещё. И все её девочки, легион неопытных амазонок, не сидевших ни разу в седле, любят на завтрак её всепрощающее и благородное нутро. Корделия Фокс — уродливое детство и эмоционально холодная мать, калечащая её каждым словом, методично вбивая гвозди в крышку её гроба. Она как синоним гражданской войны, которую сама же ведёт с Фионой каждый чёртов день. А Фиона лишь курит, заливая в желудочный бак алкоголь, разбавляя гнилое болото внутри. Корделия Фокс — стержень из самого крепкого сплава, затянутый в шёлк и погребальный саван, легко пламенящийся от любого неровного взгляда. Стук каблуков и приятные речи, контроль и сила в одном предложении. Ясность и слепота. Мастер зельеваренья, она по ночам засыпает одна, уткнувшись в подушку из лунного света. Корделия Фокс — орхидеи в груди и запах лакрицы на шее. Шифоновые блузки и классика брюк, кофе без сахара, тосты на завтрак, шёлковая постель. Мягкие выбеленные руки в травяных ароматах, худощавое тело всё в коррозии родинок и жидкое золото волос. Ровно очерченные, всегда влажные губы в светлой помаде, что тянутся в приветливой улыбке искристо. Майкл Лэнгдон — грёбаный Антихрист с размахом крыльев в полпланеты. За его спиной лишь кучка сатанистов, которым и невдомек, что такое истинное зло. С пустыми глазами и сотней голодных ртов. Ехидное и прозорливое, сочащееся из плода запретного дерева. Майкл Лэнгдон — потерянный и ничей сын, со смятым исчерченным листом газетным вместо детства. Его чистый разум был нетоптанным снегом, пока нерадивый папаша не вернулся в седло. У него мораль совсем странная или же её попросту нет. А внутри всё полосит разводами, пока Констанс истошно вопит над телом священника. Майкл Лэнгдон — несчастный мальчишка и сдутый футбольный мяч. Проказа, юродивость и чахотка. И каждый боится его коснуться, чтобы ненароком не сжечь себе пальцы по локоть. Никто даже не хочет ему объяснить, что первый снег — это ужасно красиво. Когда белая труха путается в волосах, покрывая тонким налётом всё вокруг. Майкл Лэнгдон — оставленный богом разрушенный храм. Без святыней и алтаря. В нём даже нечего красть, ведь никто ничего не жертвовал. В нём пахнет смолой и горелой полынью вместо ладана и воска свечей. Майкл Лэнгдон — холоднейшая звезда галактики в облаке тягучего порока. Надменный взгляд и гордо вскинутая голова. Живой упрёк всему человечеству за его эгоцентризм и самоуверенность из берегов. Майкл Лэнгдон — червленое золото, преступно-длинные пальцы в кандалах перстней и запах перезрелой вишни в волосах. Кофе с коньяком, дорогие сигары, которые он никогда не закурит, вельветовый пиджак и скрипучесть сапог. Корделия Фокс совершает ошибку, позволяя Майклу Лэнгдону пройти испытание Семи чудес. Её гулкое сердце сбивается с непринужденного ритма, когда он, как Орфей, возвращается из Аида с Эвридикой Мисти Дэй. Будущее теперь рушится, как змея из домино, поступательно и с клацаньем. Её время бежит назад, отсчитывает секунды до мучительной смерти. Новый Верховный восстаёт из пепла фениксом, а на лбу у него кудрявая прядь лежит морским завитком. Мелодия Рахманинова в голове затухает, быстро сменяясь похоронным маршем, когда вернувшиеся амазонки Корделии держат крепко её руки травницы, а мальчишка с венцом из рогов прямит не по-детски крепкую спину и требует свой кусок власти. Майкл Лэнгдон смотрит на сильную мира сего, пока Стиви Никс занудно поёт о цыганах. В дань вернувшейся Эвридике. Волосы у Корделии неизменно заправлены за ухо, в мочке блестит искусственная красота. С ней самой несравнимая. Она почти нордическая, неприступная твердь, но внутри кипит жерло с тихим шкварчанием. Делия, как зовёт её вернувшаяся из мёртвых, на кой чёрт — не ясно, Миртл, улыбается Мисти печально. И светлая грусть накрывает лицо ладонью. Майкл Лэнгдон ошибается, если думает, что её можно победить дешёвыми фокусами, секрет которых она когда-то разгадала сама. Он ошибается, если думает, что её просто можно победить. Царицы амазонок не умирают побеждённым. Они просто не умирают. Корделия Фокс закатывает глаза, когда вернувшаяся из города ангелов Мэдисон спрашивает: считается ли секс с дьяволом скотоложеством? Делия смотрит на молодую звезду её ковена Мэллори и наивно надеется, что та сможет его победить. Мальчишку, силящегося доказать, что он уже мужчина. Вот только внутренний голос звенит фальцетом: не выйдет, Корделия Фокс. Баланс сил и прочие ваши штучки. Это отродье из чрева адового требует чего-то гораздо большего, чем какая-то там Мэллори, красящая розы в голубой. Этому бастарду нужно холодное море, говорливое и пенистое, чтобы утянуть его на дно, затушив в жерле его огонь человеческий. Майкл Лэнгдон трещит по швам и разлетается на щепки, когда Корделия сжигает его услужливую Мид. Корделия, от которой в юношеской груди цвели стыдливые мимозы, рубит его пополам. Он растекается по пыльному асфальту рекой из горючих слёз. Из живота выпадают кишки, а всепрощающая, милосердная Делия за спиной тянет к нему руку. Её наверняка мягкие губы движутся, складывая идиотскую фразу: в тебе есть человечность. Просьба пойти с ней мёрзнет на языке инеем, а рука по-прежнему висит в воздухе и пахнет выжженной степью. Майкл Лэнгдон хватается за никчёмный спасательный круг. Один из них точно врёт. Море Корделии поглощает ледяная корка его глаз, жадно и с причмокиванием. Он стискивает её мягкую ладонь в нежной коже и смотрит прямо в глаза, которых когда-то и вовсе не было. Корделия Фокс упрямо видит в нём человека и тянет морские волны назад за хлипкий поводок. Лишь бы не сбило мальчишку. Она ждёт с замиранием метронома сердца, но Майкл плюёт в неё иглами. Он всех их убьёт. Каждую амазонку насадит на собственное копьё и швырнёт в холодное море. Корделия Фокс просыпается в холодном поту, зажатая в плен мокрых простыней. Уже какую-то ночь подряд Майкл умело сдирает с неё кожу, заставляя плавиться в его руках. Его преступники-пальцы скользят по её коррозированному телу, острыми бритвами обрезая ленточные вены. И ей, о, господи боже, пресвятая мать богородица, нравится. В ушах звенит стерва-Мэдисон. Спать с десятилетним Антихристом — скотоложество? Корделия Фокс не знает, куда себя деть. У неё внутри множится-ширится собственный Апокалипсис, пока Майкл наматывает её волосы на свой кулак и целует-кусает её неистово. Дни для неё становятся безликой сутолокой. Она, как безумная девочка, бежит и торопится в ночь. И когда он приходит к её порогу, позорно пятится прочь, пока её амазонки грудью прикрывают живую святыню. Надежду Мэллори надо беречь. Майкл Лэнгдон ведёт языком по губам. Он чует сердечную Делию как охотничий пёс. Она станет его лучшим трофеем. Верховная. Женщина. Звёздных искр сноп. Майкл Лэнгдон беснуется. Она сбежала, растворилась воздухе. А лучше бы кинулась в оконный рот. Так искать бы не пришлось. Он клянётся самому себе, в большинстве своём, а особенно — ей: он убьёт её, похоронит заживо, увенчает могилу короной своей. А в пальцах медленно тлеет её душа, на губах рассыпается каждый её выдуманный, искусственно вызванный магией жертвенный поцелуй. Майкл Лэнгдон осыпает безудержный бешеный мир дождём из ядерных звёзд. В его руках блестят белые выкройки нового режима сосуществования с кем-либо ещё, а сердечная Корделия наверняка лежит где-то под ядерным покрывалом из пепла. И ему совершенно не больно. Ему отнюдь не жаль. Если он правильно понял, прочитал в её натальной карте на рёбрах — она не умрёт. Моря не умирают. Они могут иссохнуть с течением времени, только Делию больше некому греть. Майкл Лэнгдон становится богохульной иконою. Скитаясь по обветшалому миру, он изучает грехи по людским энциклопедиям, обучаясь искусству ввержения в грехопадение. Он не признаётся никому, даже своему сто сорок третьему я, что ищет Корделию в каждом изувеченном трупе на смятом земли лице. Просто потому, что ненавидит. Он малодушно забывает добавить «не-» перед глаголом. Шипит. Скорее, бездушно. Корделия Фокс говорит себе успокоиться. Она ведь Верховная, дьявол её раздери. А внутри всё так рвано, предательски бесится. Её тонкий стержень в жемчужном саване трескается, когда Майкл ей молча с лестницы в спину неслышно орёт: я ждал, что ты жива. И она вертится сломанной юлой, а Майкл взглядом приваривает её к полу. А в глазах его такое море, что без лодки к берегу не подойдешь. Корделия Фокс притворно для всех храбрится. Она готова его убить. И вся её святость слетает с плаща к подолу, когда мысленно Майкл целует мягких волос прядь. Всё её тело становится податливым воском, белой египетской глиной. Лепи из меня всё, что хочешь, отродье дьяволово. Корделия Фокс проваливает своё задание и глядит Майклу прямо в стеклянно-мёртвые глаза. Он сломанной куклой на полу валяется, а она, милосердная, делает вид, что так, впрочем и надо. И нечего ей говорить, что она не должна. Верховная женщина, она выше бога. Майкл Лэнгдон стоит в проёме изрешеченный до дыр. И ему не поможет прозак или викодин. Ему поможет только она. Её начальное латинское «кор» цветёт у него в сердце ядовитым шиповником и он ощущает себя больным. Неугодным детям дьявола положен особый уход и постельный режим? Майкл Лэнгдон кричит, что есть силы, пока лёгкие не сгорают в огне. Сердечная Делия летит в груди с ножом в зияющую пустоту, а силу её разжёвывает деревянная Мэллори. Он стоит над её распростертым телом, а потом летит-мчится по высеченным ступеням к ней вниз, хватая обмякшую к себе в плен. Её кровь облизывает его морской пеною. Майкл Лэнгдон смотрит на Делию виноватым взглядом, проклиная её за то, что она пока ещё есть. Он за пару редких ударов её тормозящего сердца становится вдруг атлантом, не в силах держать её небо в себе. Корделия Фокс лежит на смертном одре в крепких руках ненавистного ей бастарда. Она малодушно успевает добавить «ей» для ненужного уточнения. Её дрожащая в запахе трав рука ползёт по его плечу, наконец-то касаясь скульптурных скул. Его губы на вкус стылая вишня, перезрелая, горькая, с мышьяком. У Майкла внутри ширится-множится соцветье шиповника, пока Делия дарит ему всепрощающий, последний, тающий поцелуй. С последним вдохом её цветы осыпаются, превращая нутро в пустырь. Корделия Фокс открывает двери Академии новобранцам в лёгкой шёлковой блузе. Улыбчивая Зои раздаривает всем солнце по акции, а Квини устраивает распродажу дурацких шуточек. У Корделии внутри шевелится что-то странное. Она чувствует — начало конца грядёт. Майкл Лэнгдон держит за руку Мэллори и плетётся за нею в снежно-белый дом. За дверями его встречают молодые амазонки, пышущие магией. А Верховная, Корделия Фокс, улыбается ему персиковыми губами, перебирая его сухожилия, как гитарные струны. Ведь она — сердечная Делия. Она обязана всех спасти.