Транспортник неспешно опускался на специальную площадку, спрятанную на небольшом плато глубоко в горах. Капитан транспортника привычно выполнял протоколы, связанные с приземлением. Пассажиры — группа геологов под началом Григория Владимировича Смирнова — лениво перебрасывались фразами, кто-то шутил, кто-то все еще спал, и точно никто не смотрел в окно. Вид деревни рода Кинд был знаком и надоел до оскомины.
Григорий Владимирович, высокий молодой мужчина, шатен, с приметными глазами необычного бирюзового цвета, провел рукой по гладко выбритому подбородку и о чём-то задумался.
Прошло уже полгода с памятных событий, когда он лично участвовал в поимке Черного Черепа, виновного в смерти его родителей. Разрушенная Черным властелином деревня рода Кинд была отстроена заново на другом месте, Хейдар стал эрлом земли Кинд и законным супругом Иды, родной сестры Григория, а сам Григорий активно участвовал в разработках минералов, продолжая таким образом дело своих родителей. И вроде бы все вопросы решались, дела шли как нельзя лучше, но на сердце у Смирнова было неспокойно.
Та женщина из леса, оставившая знак на его щеке и оценившая цвет его глаз, никак не шла у него из головы. И если днём Григорий еще мог занять себя работой и многочисленными делами, то ночью Мауни, Лесная королева, властвовала над его мыслями безраздельно. И никакие снотворные или седативные препараты не могли вытравить этот светлый образ черноглазой красавицы с лицом ангела, тягучим голосом сирены и серебряными волосами, подобными горному ручью.
Измаявшись окончательно, Григорий выяснил у местных жителей, которые были приняты на работу по рекомендации Хейдара, что прекрасная владычица его снов живет неподалеку от деревни Исконного рода Фритриксон. В этот раз он решил более не откладывать свою поездку и с самого утра отправился туда выяснять, как бы ему снова увидеть Мауни.
Недалеко от бывшего домика Иды, где теперь проживали новые подмастерья Вара-кузнеца, он обнаружил подлесок и небольшую поляну, чистую и ухоженную, с очагом посередине, заготовленными дровами и вообще обжитую. На бревне возле очага сидел Хейдар и его новый разведчик - лесовичок Ваало, принятый в команду после боя за деревню Фритриксон.
Григорий, недолго думая, сразу приступил к делу и без обиняков уточнил у Ваало, как бы ему увидеть Лесную королеву и переговорить с ней.
На что угряк, памятуя подробности прошлой встречи королевы и Григория и древнюю легенду, с опаской поинтересовался, а не взял ли коварный иноземец с собой священной воды своего народа, не собирается ли он похищать Мауни и вообще, какие у него дальнейшие планы на судьбу королевы в частности и лесного народа в целом.
Под недоуменный взгляд Хейдара Григорий на полном серьезе сообщил такому же сосредоточенному Ваало, что планы у него вполне конкретные, жить он без королевы не может и хотел бы узнать у нее напрямую о возможности ответных чувств. А в отношении похищения Мауни заверил, что скорее сам переедет в лес. Во-первых, поближе к природе, а во-вторых, он геолог, и ему по работе положено на земле жить, а не в небесах летать.
На что получил заверения, что и королева часто о нем вспоминает и дала отдельный наказ своим поданным на случай, если иноземец с бирюзовыми глазами снова появится.
Поэтому слова Григория будут переданы, кому следует, и вечером пусть приходит в коровник, а путь ему Хейдар подскажет, он там часто бывал.
После такого ответа Григорий недовольно и с подозрением стал разглядывать Хейдара, а последний разразился хохотом и не мог остановиться, пока покрасневший геолог не потребовал объяснений.
Хейдар на это только отмахнулся и сказал, что все, что было ДО Иды — преданье старины глубокой, и вообще, кто старое помянет, тот рискует лишиться глаза и, возможно, недосчитаться передних зубов. Что касается королевы, тут Хейдар может заверить, что он не во вкусе лесной красавицы и точно не соперник Григорию.
Как стемнело, Григорий, нервничая и спотыкаясь, крался из бывшего домика Иды, где он остановился, в сторону коровника, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания.
В руке он держал букет полевых цветов, собранных согласно местной традиции заблаговременно на ближайшем лугу, и небольшую коробочку во внутреннем кармане кьертиля (короткая куртка нордсьенов, примеч. автора), надетого поверх искусно вышитой рубахи.
Так как Григорий мало знал о быте нордсьенов, но очень хотел произвести впечатление на даму своего сердца, на выручку снова пришёл Хейдар. Поэтому рубаха с богатой вышивкой и куртка были позаимствованы у местных и надеты по такому торжественному случаю — ведь свидания с Королевой пока никто из деревни не был удостоен. А длинный плащ с капюшоном, натянутым на самый нос, ему предложили надеть не иначе как для конспирации.
Войдя в коровник под аккомпанемент чудовищно скрипящей двери и недовольного мычания коров, Григорий миновал стойбище и оказался в жилой половине, где когда-то временно проживал молочник с семьей, но теперь переехал в новый просторный дом.
У окна стояла владычица его сердца, королева его снов и повелительница его тайных желаний — Мауни.
Гриша сделал робкий шаг вперед и остановился в растерянности. Наконец решившись, он поздоровался и робко протянул в сторону Мауни руку со словами:
— У меня для тебя есть подарок, — голос не слушался Смирнова, и фраза прозвучала хрипло и несколько надрывно.
На его раскрытой ладони лежала необычная коробочка, состоящая из двух небольших кругляшков, по центру соединённых между собой тонкой перемычкой.
— Возьми, это тебе, — повторил мужчина и несмело улыбнулся.
Мауни протянула руку и забрала коробочку, ей было любопытно и хотелось скорее узнать, что там внутри, но еще интереснее ей было наблюдать за всей гаммой чувств, промелькнувшей на лице Григория, пока она, глядя ему в глаза, протянула свою руку и невесомо коснувшись его, пальцем провела по прохладной и чуть подрагивающей ладони.
Гриша издал придушенный звук, его зрачки расширились до предела, он судорожно сглотнул.
— Что там, скажи? — голос Мауни, такой бархатистый и тягучий, казалось, обволакивал Гришу, ровно как паутина, и он в ней был мотылёк, глупый и жаждущий смерти.
Гриша моргнул и хриплым голосом ответил:
— Тебе так понравился цвет моих глаз, я решил, что тебе хотелось бы иметь такие же, вот, посмотри.
Тонкие губы Лесной королевы растянулись в хищной улыбке, обнажив маленькие острые клыки:
— О, ты лично вырвал чьи-то глаза, чтобы принести мне их в дар? — Мауни сделала еще один шаг вперёд и оказалась так близко к мужчине, что ему пришлось склонить голову ниже, чтобы видеть ее глаза.
Гриша протестующе замотал головой, жестами показывая свое несогласие с данным утверждением:
— Нет, нет, что ты! Это просто линзы! Такие специальные цветные пластинки, их можно надеть на зрачок, и тогда он поменяет цвет!
— Лииинзы... — протянула Мауни, пробуя незнакомое слово на вкус. Она склонила голову на бок и неотрывно смотрела Григорию в глаза.
"Сила притяжения в чёрной дыре настолько велика, что может замедлять время..." — мелькнула в его разуме аксиома, что будоражила его с самого детства, и он с усилием отвернулся, — пока его не затянуло в её бездонные глаза окончательно.
Он взял Мауни за руку, в которой она держала коробочку, и вздрогнул, как от электрического разряда. Судорожно вздохнув, снова глянул на неё.
Мауни молча рассматривала Григория, чуть склонив на бок голову. В уголках её губ притаилась озорная улыбка. Григорий, не смея отвести взгляд, улыбнулся тоже.
Воодушевленный Смирнов подался вперёд со словами:
— Я помогу тебе примерить, если хочешь, — ему вдруг стало легче: робость ушла, оставив после себя смутные, немножко тянущие, но странно приятные ощущения, а ещё невыносимое желание коснуться Королевы.
Мауни молча кивнула и протянула ему контейнер. Григорий осмотрелся, запоздало поняв, что предложенное с такой лёгкостью в коровнике выполнить будет очень непросто. В первую очередь ему нужен упор. Внезапно его осенило. Заглянув Мауни в глаза, Григорий медленно опустился на колени, сбросил плащ и постелил его на пол перед собой. Поднял глаза и взял её за руки.
Мауни, казалось, перестала дышать.
— Тебе нужно сесть рядом со мной, прекрасная, — он слегка запинался, понимая, как абсурдно все это звучит и выглядит со стороны. Но Мауни, похоже, так не казалось.
Григорий же растворился в моменте. За свою жизнь он насмотрелся на королев и владычиц и точно знал: ни одна из них не сравнится с той, что сейчас плавно опустилась на колени перед ним.
Он заворожённо смотрел на неё, представляя её в роскошных дворцах, золотых одеяниях...
— Лииинзы, — с улыбкой протянула Мауни, возвращая его на землю.
Григорий использовал всю свою волю, чтобы отвести от нее глаза. Сил на то, чтобы понять, зачем он держит в руке контейнер с линзами, уже не оставалось — все поглощал странный звон в ушах, что, казалось, резонировал во всем теле. Ноздри заполнял какой-то пряный дикий аромат — трАвы, хвоя, цветы...
"Откуда такой запах в коровнике?", — отвлеченно подумалось ему. И сразу пришел ответ: "Мауни".
Григорий усмехнулся своим мыслям и, повинуясь порыву, снова поднял на нее взгляд, коснулся ладонью щеки.
Удивительно: его рука даже не дрожала! Не отрывая от нее глаз, медленно наклонился и поцеловал в губы.
"Дикая ежевика", — мелькнуло сравнение, но наваждение уже развеялось.
Григорий поспешно отстранился, ожидая гнева Лесной королевы.
— Прости, я... "не знаю, что на меня нашло?" — как же не знаю, если от напряжения и желания каждую жилку в теле словно судорогой свело? "Не хотел?" — Хотел! Еще как хотел!...
Григорий не знал, что сказать, и стоит ли говорить. Цивилизованная часть его требовала объясниться и просить прощения за дерзость, но инстинкты, так тщательно подавляемые всю сознательную жизнь, затертые образованием и нормами социализации, вопили: "Не отстраняйся! Потеряйся в этих глазах!.."
Они много еще чего требовали — глупые инстинкты, гормоны. Дурацкое тело. Григорий из последних сил боролся с притяжением, которому поддавалась все большая и большая часть его существа. Но когда Мауни обвила руками его шею, притягивая к себе, он посмотрел на нее и капитулировал окончательно.
Мауни не сказала ни слова, приникла всем телом, окутывая его своим запахом, своим жаром. От этого жара вспыхнули, сгорая моментально, все сомнения, весь налет "цивилизованности".
Григорий прижал ее к себе так крепко, словно она марево — вот-вот утечет туманом сквозь пальцы, развеется по лесной чащобе. Он поцеловал ее так, будто она — глоток воды, чистейшей, родниковой, — для умирающего от жажды.
"Я не уйду, — пронеслась мысль — не его, а словно подслушанная. — Не уйду. Доверься."
Мауни запутывала пальцы в его коротких волосах, гладила по шее и плечам, пока он — неумелый, жадный — целовал ее, целовал. А когда ему перестало хватать воздуха, и он отстранился на секунду, удержала его лицо ладонями.
— Позволь мне, — прошептала, затягивая его на дно своих омутов-глаз.
Григорий прикрыл глаза. Обнял ее, но уже не так жадно и неистово, как в первый раз. Провел чуть согнутыми пальцами по спине, радуясь маленьким волнам дрожи в ответ на свои прикосновения, — Мауни словно урчала в его объятьях; перебирал пальцами её волосы — чистый шёлк, концентрированное наслаждение.
Королева рассмеялась звонким колокольчиком и отстранилась, в её тёмных глазах плясали золотые искры, когда она одним плавным движением поднялась с колен.
— Гри-ша, — пропела она, чудно выговаривая его имя. — Мой народ не любит раскрывать тайн. Но ты... — она окинула его сверкающим взглядом, — узнаешь одну из главных.
Григорий несколько раз ошалело моргнул, а Мауни вновь рассмеялась, отведя глаза. Распустила узорчатый пояс, потянула завязки платья на горловине, но остановилась на полпути, и с озорной улыбкой подмигнула ему:
— Если осмелишься.
Платье упало на пол, и взору Григория предстало гибкое тело, со смуглой кожей, что чуть золотилась в лунном свете, идеальные формы — танец плавных изгибов... На его вкус слишком прикрытых сорочкой, сплетенной из трав и цветов.
Но Мауни не дала ему долго любоваться на себя: плавно повернулась на носочках и медленно, слегка покачивая бёдрами, пошла от него — к окну, что выходило на лес.
— Посмотрим, как Луна поит ночь, вместе, — мягко проговорила она, не оглядываясь назад. — Коли не испугаешься.
Григорий стоял на коленях, не веря собственным глазам. Мауни застыла спиной к нему. Из-под сорочки Королевы показался хвост. Длинный, черный, шелковистый и с серебряными разводьями. Геолог моргнул, пытаясь развеять наваждение. Но хвост не пропал.
Внешне поза Лесной королевы казалась расслабленной, но что-то — в чуть напряженной линии плеч, в прогнутой спине, в её идеальной неподвижности, говорило: Мауни ждёт его реакции. Для неё это очень важно.
Внезапно робость и сомнения отпустили Смирнова окончательно. Григорий медленно поднялся на ноги и, стягивая с себя кьертиль, пошёл к ней. Он не мог отвести от неё взгляда. Её особенность, удивительная и прекрасная на его взгляд, все же была лишь различием в строении тела.
Перед ним стояла сама восхитительная женщина в мире. Глядя на неё, купающуюся в лунном сиянии, Григорий понял: этому божеству он будет поклоняться до конца своих дней.
Он подошёл, встал рядом. Наклонился и вдохнул чудный запах её волос полной грудью, поцеловал в макушку.
Мауни выдохнула и чуть расслабилась, но головы к нему не повернула: он должен был заговорить первым. Зато её хвост обвился вокруг его бёдер — обнимая, привлекая ближе.
— Прекрасная, — проговорил Григорий хрипло, — скажи, как поклоняться тебе, какие слагать былины, ставить ли алтарь? Ведь ты для меня — богиня.
Мауни глянула на него через плечо с прищуром.
— Твоими устами, да мёд бы пить, — пропела, усмехаясь.
Но говоря это, Мауни медленно вела хвостом вверх по его спине. Григорий задрожал от этого простого прикосновения.
— Но есть ли в этом премудрость? — спросила Мауни, продолжая свою сладкую пытку. Григорий готов был рухнуть наземь. Он собрал всю свою волю, чтобы сосредоточиться на её вопросе.
Геолог усмехнулся и решил тоже довериться ей без утайки.
— Я не могу судить, Мауни.
Её глаза распахнулись, но не в удивлении. И Григорий внезапно осознал, что она-то его "секрет" знала. Он понял: Мауни проверяла его, доверившись. Хотела знать, доверится ли он в ответ.
Мауни медленно повернулась к нему лицом, глаза её искрились. Григорию даже почудилось, что они слегка фосфоресцируют, как у кошки.
От одного этого взгляда голова у него закружилась, как от хмеля, ноги его уже не держали, и Мауни, вероятно, понимала это, потому что, мягко обняла его за плечи и подтолкнула назад, усадив на мешки с сеном.
Григорий задыхался от интенсивности ощущений, он был на грани — от простых касаний. Мауни наклонилась к самому его уху:
— Премудрость одна, Гри-ша. Отдавать столько же, сколько берёшь.
Королева отстранилась на секунду и внимательно взглянула ему, казалось, прямо в душу. Она более ничего не сказала, но поцеловала его, не закрывая глаз. И пока целовала, Григорий тонул-тонул-тонул в этих глазах.
А в голове помимо воли крутились строчки забытого поэта седой древности: что-то про дерево, которого в его мире уже давно не существует, с чудным названием «клён», о том, что он то заледенелый, а потом вдруг зелёный. То гнётся под метелью, то от чего-то пьяный...
...Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену... свою, я обнимал березку.
Григорий был уверен, что в оригинале стихи звучали как-то иначе, но какая уж теперь была разница, когда он окончательно утонул в этих глазах, когда его окончательно утянуло чёрное с серебром.
— Мой, — прошептала Мауни куда-то ему в шею.
— Моя, — ответил он, не колеблясь ни секунды.
* * *
Спустя ровно десять месяцев, пять дней, шесть часов и 38 минут с момента, как Григорий покинул коровник, транспортник геологов заходил на посадку недалеко от деревни Исконного рода Фритриксон.
Капитан транспортника, вспоминая недобрыми словами своих друзей, рекомендовавших ему сменить прежнюю работу на эту — более выгодную и, как они обещали, спокойную, старался посадить корабль с минимальными потерями для машины и экипажа и максимально скрытно. Ведь вместо полета по привычному маршруту и посадки в ясную погоду в укромном месте в горах ему пришлось развернуть корабль и нестись на всех парах в зону повышенной скученности аборигенов, ночью и в разыгравшийся шторм.
На все попытки отговорить старшего племянника Смирнова от этой самоубийственной затеи, он получал только один ответ:
— В вашем личном деле указано, что вы ранее служили в межгалактическом гражданском флоте и работали на чартерном рейсе по самому массовому туристическому направлению. Следовательно, можете взлететь с перегрузом и пьяным дебошем на борту, вести корабль в грозу, ураган и шторм, а во время посадки с боковым ветром не только планировать на единственном целом крыле, но и принимать роды. И проделывать все это не оставляя попыток выпустить шасси ударом левой ноги по приборной доске. Поэтому — никаких отговорок.
Капитан транспортника стиснул зубы и, вспомнив свой опыт работы, а также воодушевляющую сумму за неблагоприятные условия труда, посадил корабль, снеся только пару деревьев, что на общем фоне было не очень заметно, потому что садились они фактически в бурелом.
Ветер тем временем затихал. Буря унималась.
Единственный пассажир транспортника, молодой нервный мужчина, тоже отличался от спокойного и невозмутимого Григория Владимировича, десять месяцев назад покинувшего деревню Фритриксон в состоянии эйфории и томности, и явно пребывавшего в мечтах всю дорогу до самой станции Смирновых.
Нынешний Григорий велел именовать себя не иначе как Грегер Вальдимерссон из рода Кинд и даже показал бумагу с рунами на северном наречии с подписью кёнинга, где было указано его новое имя.
Его внешний вид также претерпел изменения. Вместо аккуратной стрижки на голове новоявленного Грегера была типичная для нордсьенов прическа с высоко бритыми висками и свеженькой витиеватой татуировкой. Дополняли образ темно-русая длинная борода и соответствующая местным обычаям одежда.
На молчаливый вопрос капитана «Что это?», Грегер ответил также на манер нордсьенов — скупо и по делу:
— Это для конспирации. Планирую задержаться надолго. Предположительно, навсегда.
Григорий, точнее Грегер, первым делом по прибытию помчался в сторону подлеска, но не найдя там никого, ушел дальше в лес, где обитали угряки.
Возле дома Мауни Вальдимерссон, ранее бежавший не разбирая дороги, словно лось во время гона, остановился и замер, и только моргал, глядя на представшую перед ним картину.
Возле большого дома, утопавшего в листве и как будто сросшегося с деревьями, сидела его возлюбленная и качала на руках ребенка, нежно напевая что-то на своем языке.
Лесная королева, почувствовав на себе взгляд, подняла на него свои глаза и приветливо улыбнулась со словами:
— Ты вернулся...
Григорий, он же Гриша, он же Грегер, одними губами спросил:
— Кто?
Мауни, продолжая качать дитя на руках и все так же улыбаясь, нараспев ответила:
— Доченька, Ма-ри-ша, смотри, какая красавица! — и повернула ребенка лицом к мужчине.
Перед Григорием была девочка, несомненно его дочь: ведь фамильный смирновский хохолок, характерный разрез глаз и прямой носик нельзя было не узнать.
— Моя?! — на лице Григория сменилось несколько эмоций, крайне противоположных, и сейчас он стоял в растерянности просто держа руку на груди, пальцами через рубашку сжимая обручальное кольцо своей матери, подвешенное на цепочке.
Мауни осторожно кивнула головой, изучая лицо своего мужчины, про себя с интересом отметив, что робкий иноземец чудо как хорош в новом образе грозного северянина, а борода и татуировка добавили еще несколько пикантных штрихов.
Григорий вцепился руками в кольцо, сжимая все сильнее пальцами рубаху, и тихо, но вполне отчетливо поинтересовался:
— Что делать теперь будем?
Мауни не совсем верно оценила растерянное выражение лица возлюбленного, просто пожала плечами и как можно спокойнее произнесла:
— Зачем что-то делать? Если ты о статусе — для угряков это неважно, у нас нет понятия законного брака, ведь мы живем по природным законам и главное, кто твоя мать. Меня все устраивает и ...
Григорий изменился в лице, улыбка исчезла, брови сошлись к переносице, лоб сморщился, губы сжались в тонкую нить.
Он грозно посмотрел на Мауни и, не дав ей договорить, рявкнул:
— Меня не устраивает!
Мауни, не привыкшая к тому, что её перебивают и разговаривают на повышенных тонах, тоже перестала улыбаться, глаза вмиг почернели, стали, как самая непроглядная ночь, и без того тонкие губы растянулись в хищном оскале.
Изящные ноздри лесной королевы раздувались от гнева, и в звонкой тишине, безапелляционно, как приговор, обрекающий его, Гришу, на вечные муки, прозвучали слова:
— А не устраивает, то ты здесь не хозяин, а гость. Мариша уже месяц радует своим присутствием меня и все лесное королевство. Нет никого более счастливого, чем я, ведь каждый мой день наполнен любовью и радостью. А все по причине того, что не далее как десять месяцев и пять дней назад, я открыла все свои тайны чужаку, — Мауни царственным жестом указала в сторону Гриши, — достойному, как мне казалось, понять и принять больше, чем кто-либо другой.
— Но сейчас, — Мауни грозно сверкнула глазами, — это уже несущественно и не имеет значения. Все, что мне нужно, я получила, и ты, — королева снова сделала взмах рукой, — тоже больше не имеешь значения. Уходи.
Женщина снова склонилась к ребенку и продолжила напевать свою песню.
Со стороны леса послышался шум, и вокруг домов появились угряки. Настороженно они смотрели на иноземца, и вид их не предвещал ничего хорошего человеку, посмевшему нарушить покой Лесной королевы.
Григорий, молча выслушав её обвинительную речь, оглянулся по сторонам. Прикинув, что с таким количеством рассерженных лесовичков ему в одиночку не справиться, резко развернулся и, не сказав ни слова, ушёл быстрым шагом в сторону деревни нордсьенов.
И если в царство угряков он бежал, как лось, то на обратном пути он был подобен медведю, несущемуся в приступе ярости через снежные завалы следом за разбудившим его нерадивым охотником. И охотнику жить оставалось недолго.
Дойдя до деревни Исконного рода Фритриксон, Григорий прямиком направился к большому и приметному дому кёнинга Гурда-Миротворца и, даже не постучав, резко распахнул входную дверь и предстал перед его обитателями.
За большим столом возле очага сидели Гурд-Миротворец, его младший сын Хейдар, Вар-кузнец и его подмастерья, по совместительству люди Смирновых, и за ужином вели неспешную беседу.
***
Послышались громкие шаги, дверь распахнулась от сильного удара, и в дверном проёме показался мужской силуэт. На заднем фоне ослепительно блеснула молния, раздался раскатистый удар грома. Шторм, было утихший, похоже, снова разыгрался с удвоенной силой.
Мужчина, издав абсолютно звериный рык, зашел внутрь и рывком закрыл за собой дверь, после чего помахал головой, как животное, избавляясь от воды, и громко поприветствовал присутствующих на северном наречии:
— Бара вольдын! (
боевой клич Нордсьенов: «Только силой!», примеч. автора).
Хейдар первым узнал в мужчине Григория и, усмехнувшись в бороду, поправил его:
— Ты, верно, хотел сказать «Вать ду хайлур» (
«Будь здоров» - приветствие нордсьенов, примеч. автора).
Младший сын оценивающе оглядел Смирнова, отметил его новую прическу и свежую татуировку, придававшую его образу лихой вид, бороду, с которой сейчас лилась вода, насквозь промокшую одежду типичного нордсьена и абсолютно сухую обувь, явно говорившую об иноземном происхождении. После чего произнес:
— Думаю, я выражу общую мысль, если скажу, что с момента твоего последнего визита ты сильно изменился. Расскажешь, в чем причина, и можем ли мы тебе помочь?
Гурд встал и, приветливо улыбаясь, пригласил гостя к столу:
— Чего же ты в дверях встал, Григорий, проходи, присаживайся ближе к очагу, ты как раз подоспел к ужину.
Молодой геолог только отмахнулся от предложенной еды, но за стол присел и, оглядев нордсьенов тоскливым взглядом, сразу перешел к делу:
— Скажите, добрые люди, — на манер северных народов начал он, — каковы традиции угряков в отношении брачных уз, и как быть, чтобы признать отцовство.
Все притихли и в недоумении переглядывались между собой.
Григорий продолжил:
— Нет, я, конечно, помню слова легенды и даже воду привез, как и требовалось. Не уверен, конечно, что она святая, но наш штатный врач очень громко кричал, что я святотатец, и похищение бутылки 99% спирта, священной воды, еще встанет мне боком. Не думал я, что его проклятье так скоро меня настигнет. Мауни, моя прекрасная, единственная и неповторимая королева и, как выяснилось, мать моей дочери, даже не выслушав, прогнала меня прочь со словами, что я больше не нужен.
Григорий сунул руку за пазуху и достал кольцо, подвешенное на цепочке, отстегнул замок и положил кольцо на стол. Тяжело вздохнул и уперся взглядом в символ любви и брака. Помотал головой и, устало махнув рукой, еще раз вздохнул тяжелее прежнего.
— И что мне теперь делать? Я ведь бумагами обзавелся, все дела свои завершил, язык ваш выучил, бороду эту кошмарную отрастил, — тихо продолжил он, — а с головой что сделал, и татуировка еще эта, ужас. А все ради того, чтобы с Мауни быть. Не могу без нее. Ничего не нужно, только мыслями о ней все это время жил в надежде остаться здесь навсегда. А тут еще и дочка, выясняется, есть. А она... она прогнала меня... даже слушать не стала...
Григорий поднял глаза на Хейдара и печально спросил:
— Ну хоть ты-то меня понимаешь?
Хейдар кивнул и странно посмотрел на Гурда. Кёнинг немного посидел молча с нечитаемым выражением лица, а потом поинтересовался у Григория:
— Ты бумагу привез, что я тебе давал?
Смирнов оживился:
— Привез, конечно...
И даже было полез снова за пазуху, чтобы достать свидетельство его новой личности, но Гурд остановил его жестом руки и продолжил:
— Не знаю, как там у угряков, у нас, северных народов, все просто: выбрал невесту, пошел посватался к отцу или старшему брату, а если нет никого — к эрлу или даже кёнингу. Так что, считай, посватался и разрешение получил. Приводи невесту, будет тебе жена по нашим северным законам.
— А вот приведу! Даже если видеть меня теперь не захочет, я её все равно приведу! Да хоть силой! Только она мне нужна, и я уверен, что и я ей нужен! — Григорий в сердцах стукнул по столу кулаком так, что посуда со звоном подпрыгнула.
Хейдар весело посмотрел на гостя, попросил его встать и предложил:
— Не надо силой, ты лучше словом добрым, признанием искренним и с помощью знания тайного.
И с этими словами под громкий хохот товарищей шагнул и оказался рядом с Григорием, в одно движение скрутил его и закинул на плечо, полностью обездвижив.
Григорий только удивленно хлопал глазами, а потом попросил:
— Научишь?
С десятого раза Григорий, точнее теперь новоявленный Грегер, овладел тайным знанием нордсьенов по пленению девушки, точнее её сердца, и был готов осуществить свой план.
***
На утро следующего дня шторм стих и погода была безоблачная, солнце поднималось и освещало лес своими лучами, даря тепло и надежду на светлое будущее, а также погожий осенний день.
Мауни, оставив дитя на попечение нянек, вышла к озеру и уже собралась привычно забраться на любимую ветку, чтобы, глядя в воду, словно в зеркало, расчесать свои волосы, как сзади послышались тяжелые шаги.
Мауни сильнее сжала в руке гребень и собралась дать отпор нарушителю границ, попутно подумав, что ох как накажет своих подданных, что стали подобны сонным мухам и пропустили непрошеного гостя, как неожиданно оказалась скрученной и обездвиженной на плече бородатого нордсьена с самыми прекрасными глазами бирюзового цвета.
Лесная королева дернулась, но её похититель держал крепко, ноги зажал рукой, а руки были сложены так, что остались придавлены весом её собственного тела, и достать их не представлялось возможным. Она было крикнула своих подданных, но они неожиданно все разом куда-то подевались. Из чего она сделала вывод, что если это не государственный переворот, то как минимум действие лиц по предварительному сговору.
Мауни ещё разок попробовала вырваться из крепких объятий, но после безуспешной попытки решила сохранить хотя бы видимость королевского величия и с видом, достойным какой-нибудь древней богини, ровным голосом поинтересовалась, куда это её несут и кто присмотрит за ребёнком.
На что получила ответ на северном наречии, что раз она отвергла Григория Смирнова, то теперь будет женой Грегера Вальдимерссона из рода Кинд по всем правилам и законам нордсьенов, ребенок не останется безотцовщиной, а сейчас они идут к кёнингу, где справят свадьбу. А разрешение он по всем правилам получил вчера после тёплой встречи, которую ему устроила любовь всей его жизни и владычица его сердца.
Мауни от таких слов крепко задумалась и сохраняла царственное молчание до самой деревни Исконного рода Фритриксон. Грегер тоже молчал, только держал крепко, так, на всякий случай, чтобы счастье свое больше не упустить.
