1 и 1

Ноль-два похожа на кошку, одну из тех, что Шестнадцатый видел в той старой библиотечной книге. Кажется... она называлась «учебник». «Учебник по зоологии». Пятнистые, полосатые, длинношерстые, короткошерстые... почти все большие, по пояс любому взрослому, и с хищным оскалом. Крепкие, грациозные и с глазами, умными по-человечьи. С потрепанных, порядком выцветших картинок, эти существа смотрели так, будто обладали самым настоящим разумом. Но каково же было удивление Шестнадцатого, когда он прочел о том, что все животные, бродившие когда-то по земле, следовали лишь выверенным инстинктам. Никогда не умели думать так, как это делают люди. Были «дикими». Так вот. Ноль-два была похожа на дикую кошку. Могла хоть часами балансировать на тонких балках над бездонными городскими ямами. Ловила рыбу ртом лучше, чем удочкой. А чудовищные ревозавры для нее — все равно что добыча без шанса на спасение. И глаза — почти человечьи. Почти. Ноль-два стоит на бордюре внешней стены и задумчиво смотрит в бескрайнюю пустыню. Подол ее парадного плаща бойко треплется на ветру, а фуражку не уносит, видимо, только благодаря рогам. - Будешь прыгать? - тихо, боясь напугать, спрашивает Шестнадцатый. Он становится рядом и облокачивается на бордюр. Так, что его голова находится на уровне ее коленок. - Хочешь со мной? - улыбается она, даже не вздрогнув. - Не-е-ет, пожалуй нет. У людей ужасная регенерация. А ты мне еще нужен. Любимый. Шестнадцатый чешет в затылке и пытается проследить за ее взглядом, но не видит ничего, кроме других крепостей и мертвой потрескавшейся земли. - Как думаешь, Любимый, раньше тут был океан? - спрашивает она с искреннем любопытством. - Земля похожа на ту, что под водой. Такие же песок да камни... - Не думаю, что наши города строились под дном океана, - пожимает плечами Шестнадцатый. - Это ведь сложнее, чем строить на простой земле. Наверное. Тебе не холодно? Ноль-два глядит на него с хитрецой. А после совершенно неожиданно делает грациозное заднее сальто, приземляясь за спину. Фуражка все же слетает - ветер подхватывает ее и уносит далеко в сторону горизонта. - Рядом с тобой, - говорит Ноль-два, крепко обняв его за талию. - Рядом с тобой мне всегда тепло, мой Любимый. Тебе ведь тоже, да? Ноль-два смертельно опасна на поле боя. Бесится, фанатеет и стремится убить столько ревозавров, сколько сможет. Выжимает из себя самый максимум, будто каждый бой для нее — последний. И даже он не всегда может ее удержать. Дергай за «шоры», кричи и надейся достучаться до внезапно спрятавшегося разума. А вокруг — сплошная синь, пробитые «сердца» и куски разорванных тел. Ноль-два бросается на любого, кто посмеет стать между ней и ее целью. Не разбирая ни друзей, ни врагов, ни встревоженных, едва не истеричных голосов своих сопартийцев, что осуждают и бесятся в переговорном канале. Она и без режима берсерка самый настоящий берсерк. И остановить ее сложно. Ужасно сложно. Ноль-два смертельно опасна на поле боя не только для врагов. Когда они гуляют по берегу вдоль озера, птицы кричат по-особенному. Вода журчит по-особенному и ветер шелестит в пышных кронах вечно зеленых деревьев тоже по-особенному. Так ему кажется. - Вот возьму и сбегу отсюда, - вдруг говорит Ноль-два, беспечно вышагивая по плотной траве. Шестнадцатый бредет следом, спрятав руки в карманы шорт и понурившись в землю. - Побежишь со мной? - Побегу, - кивает он. - Только куда? В небо? - Именно! - Ноль-два резко разворачивается на пятках, хватает его за ладони и прыгает, протягивая их пальцы к солнцу. Застигнутый врасплох, Шестнадцатый слышит звонкий хруст, а затем чувствует боль в плече. Не слишком сильную, но противно ноющую. Он хмуро потирает травму, а Ноль-два счастливо улыбается, делая вид, что ничего не заметила. - Жду не дождусь, когда мы снова будем летать, Любимый, - говорит она и, прокрутившись обратно, как ни в чем не бывало продолжает прогулку. Ноль-два никогда не спит. Бродит по кампусу, таскает остатки еды, что каким-то чудом уцелели после Футоши. Ест мед, что каким-то чудом уцелел после нее самой. Любит сидеть на крыше и смотреть на звезды. Она честно пытается выучить все созвездия, о которых рассказывает ей Хиро, но получается паршиво. Ноль-два злится и не сдается. Может быть из нее даже вышла бы прилежная ученица. Разумеется, не в этой жизни и не в этом теле. А еще она любит изучать ночной лес. Знакомый, тихий и безмятежный в противовес ей самой. Ходит, смотрит, вынюхивает. Пытается найти хоть что-нибудь интересное. Жаль, что все интересное для них начинается и заканчивается на новых видах ревозавров. Вот она — участь детей из «дивного нового мира». - Зачем ты вообще надеваешь ночнушку, если никогда не спишь? - спрашивает он, поднимая скомканную ткань с земли и аккуратно вешая ее на ближайший сук. Ноль-два плавает в озере, как всегда без всяких стыда и одежды. - Все люди надевают ночнушки, - фыркает она. - Если я хочу стать человеком, то должна учиться им быть. - Девочки не плавают голыми при мальчиках, - парирует он, прикрывая глаза ладонью, когда та выныривает из воды почти в полный рост. - Прекращай! Ноль-два смотрит озадаченно, приложив к губам тонкий указательный палец. - Тебе не нравятся голые девочки, Любимый? - вопрошает она, склонив голову набок. - Издеваешься?! - чувствуя, как краснеют щеки, Шестнадцатый рефлекторно выпрямляется по стойке смирно. - Да я, между прочим... Ноль-два не слушает, смеется и ныряет. А выныривает уже совсем рядом, как тогда, в первую их встречу. - Да что ты... - и вновь он не успевает договорить, потому что мигом падает в воду, схваченный за запястья. - Не глупи, Любимый, - в ее спокойном голосе почти незаметно скользит насмешка. - Будешь стесняться — никогда не узнаешь, чем влюбленным положено заниматься после поцелуя. Бросив напоследок хищный взгляд, Ноль-два снова скрывается под мелкой волнистой рябью, оставляя Шестнадцатому лишь круги на воде. Ноль-два любит кормить птиц, что случайно попадают в их Омелу. Вернее, одну птицу — ту самую сороку, сломавшую крыло в день, когда Хиро хотел уйти. Поджав под себя колени, она кидает ей хлебные крошки, смотрит, пытается говорить. Птица лишь ест, да опасливо на нее смотрит. Хотя от остальных бежит, стоит ей хотя бы заслышать грузный шорох в кустах. Откуда столько уверенности в том, что хаотичная Ноль-два не причинит ей боли? Почему это глупое существо верит единственной из их команды, кто может ей навредить? Словно глупый мышонок, слушающий кошачью колыбельную... Пожалуй, у Шестнадцатого гораздо больше сходства с этой несчастной птицей, чем у нее с Ноль-два. Только птица, в случае опасности, надеется убежать, а Шестнадцатый просто не хочет верить в опасность. Ну и кто из них глупее? Искалеченный пилот стоит в ее комнате, и в его глазах нет жизни. Лишь мертвецкая злоба, ярость. Его лицо бело, словно снег, а с уголков рта, с мочек ушей струится багряная, почти черная кровь. Он — один из многих, кто приходит в ее короткие бессознательные сны. - Уходи, - коротко просит Ноль-два, и голос ее глух. Мертвец не отвечает. Скалится и указывает на темную бездну, из которой лезут руки в солдатских перчатках. Нет, не руки — самые настоящие лапы с поломанными, скрюченными пальцами. - Убирайся туда, откуда пришел! - уже кричит Ноль-два. - Вам здесь не место! Призрак в один скачок оказывается рядом. Хватает за запястья, предплечья, локти, плечи и тащит ее вмиг одеревеневшее тело туда, «домой». Ноль-два не может кричать, потому что не помнит слов. Она злится, шипит, скалит клыки. Чувствует, как алые рога растут, ветвятся, и только тогда мертвец отступает. Он в ужасе, и Ноль-два это чует. Вся ее сущность сейчас питается этим страхом, становясь все больше и сильнее. «Ты — мой корм», - стучит где-то глубоко в мозгу: «Ты мой корм!». Хиро находит ее на полу, уснувшей за рисунком. - Надо же, - тихо произносит он. - Настолько стала человеком, что начала спать... Он осторожно, чтобы не разбудить, перекладывает ее на кровать. Укрывает одеялом, целует в щеку, гладит изящные наманикюренные розовым пальцы. - Совсем не похожа на убийцу пилотов. Может быть, на нас просто нагнали жути понапрасну? И чего Мицуру тогда так перепугался? Ноль-два не поддается дрессировке. Не терпит красных лазерных точек, что при «транспортировке» облепляют ее тело, словно рой назойливых мух. Не терпит сухих приказов и столь безжизненных, противных фраз, как «так сказали», «ты должна» и «не сопротивляйся». Воля для оружия — высший дар, недоступный пониманию тех, кто видит свою жизнь исключительно в подчинении сильному. И она со всем возможным отчаянием боится потерять даже крупицы своей свободы. Пускай и от самой свободы остались лишь крупицы — не важно. Поэтому она без устали бьется об обжигающие стены ответственности, словно мотылек, помещенный мальчишкой-шутником за стекло электрического фонаря. Не манят ее ни холодный свет, ни дремотное, обманчивое тепло убийственной лампы. Манит лишь бесконечно синее небо — чарующее и недоступное ее хрупким крыльям. На каменистом крыльце свежо, прохладно и немного мокро. Еще с десяток минут тому назад здесь бушевал дождь. Ветер клонил деревья, вода заполняла широкие лужи. Сейчас над Омелой сияет солнце. Ноль-два выходит из огромного транспортировочного судна. По ее спине скользят красные прицелы автоматов. Всего минута — и неказистый корабль-коробка, на ходу закрывая кузов, улетает прочь. Рев двигателей мечет кроны, взвивает ее выходной плащ до самых плеч. Хиро, сидящий на ступенях, ловит фуражку, прилетевшую прямо в его руки. - Ты как? - спрашивает он, когда Ноль-два подходит ближе. - Сложные тесты? - Никак, - отвечает она. - Осталось что-нибудь с ужина? Хиро легонько придерживает ее за плечо, не давая пройти в дом, и Ноль-два послушно приникает к его груди. Они садятся на холодный камень. - Был дождь, Любимый? - тихо спрашивает она. - Опять пропустила... Сделаешь еще? - Говорил же, что не умею, - со смешком откликается Хиро, поглаживая ее ладонь. На той буквально нет свободного от шрамов места. - Может расскажешь, что это вообще за тесты? Помнишь, я просил рассказывать мне все, о чем ты думаешь? Ноль-два поднимает на него глаза — в них ничего, кроме смертельной усталости. - Сейчас я думаю о том, что завидую дождю, - говорит она. - А ты когда-нибудь завидовал дождю, Любимый? Хиро чешет в затылке и молчит с несколько секунд. - Больше завидую птицам, - наконец говорит он. - Они могут полететь в любой момент, когда только захотят. А дождь... похож на плач неба. Чему тут завидовать? - Тому, что никто не может его вызвать, - коротко отвечает Ноль-два. И больше они ни о чем не говорят. Ноль-два любит Хиро. До невыносимой боли в сердце, до содранных о стены ногтей. До выпотрошенных подушек, разбитых зеркал и побитых напарников. Ноль-два любит Хиро до самого своего разрушительного, взрывного безумия, присущего лишь дичайшим из дичайших животных. Любит настолько, что готова съесть его - полностью, без остатка. Не выпотрошить, не оторвать самые лакомые куски, а остальное выбросить куда подальше, нет. Она готова сожрать его со всеми потрохами, лишь бы они стали одним целым. Лишь бы их единство никогда не кончалось. Словно ту самую книгу о принце и чудовище, что она пролистывала миллионы раз в «Саду». Словно часть самой себя, что некогда отрубили грозные, страшные взрослые, вооруженные автоматами. Словно... словно... своего любимого, неповторимого человека, что единственный увидел в ней самую обыкновенную девочку. Рога, кожа, клыки — какая мелочь по сравнению с тем, что таится где-то там, глубоко-глубоко в душе. В душе «чудовища», живущего в мире бездушных людей. Механическая кошка растит крылья, когда Хиро садится в кресло пилота. Сердце под черным нагрудником начинает биться чаще, со лба медленно текут ручейки пота, руки дрожат, да и сам он дрожит всем своим естеством. Ноль-два улыбается, когда Хиро до белизны в костяшках сжимает управляющие поручни. Она видит перед собой стремительно бегущую матрицу с яркими вспышками картинок-воспоминаний. Их разум, их души, они сами сливаются в едином теле. Теле реактивного робота, что, зашевелившись, медленно выходит с механической «стоянки». Здесь, во франксе, они чувствуют друг друга до самых глубоких, самых потаенных эмоций. Здесь, во франксе, они — единое целое. - Готова? - спрашивает Хиро, хотя прекрасно знает ответ. Он смеется, восторженно и по-детски, когда огромная махина взмывает ввысь. И Ноль-два отвечает таким же смехом. Здесь, в небе — они словно би-и-няо, нашедшие друг друга во мраке одиночества. Словно птицы, что до селе никогда не летали. Словно двое влюбленных, что готовы быть друг с другом до конца своих жизней. И каждый их взлет лишь сильнее скрепляет чудесное единство. Хиро не знает, что ему нравится больше: смотреть на облака, на далекую землю под ними или на Ноль-два. Но слова сами собой рвутся из его горла. - Я люблю тебя! - кричит он. И получает ответ, полный нежности, взаимности и света. Ответ, который он даже не слышит, но чувствует: - Я знаю, Любимый. Я знаю.