Девочка со спичками

Невский простреливается ледяным ветром. Раньше мама не отпускала Таню на улицу одну. Страшно. Маме казалось, что ее дочь могут съесть. Но мама не встает уже второй день. Если человек перестает вставать — это конец. Это все знают. — Грей маму, — приказала Таня брату, надела пальто и валенки, закуталась в мамин пуховый платок. Только все равно холодно. Мама говорила: «Это не шуба греет, это ты сама теплая, а шуба мешает остывать. Поняла?». До войны Таня была маленькая, и все какие-то глупости вспоминаются, неважные разговоры, игрушки. Теперь Таня сама ледяная внутри пальто, валенок и платка, совсем не выделяет тепла. Потому и холодно — внутри и снаружи. Она сосредоточенно передвигает ноги, прижимает к груди драгоценность, завернутую в тряпицу — четыреста граммов хлеба, для мамы, Глеба и для нее самой. Люди на улице так же, как она, поглощены процессом ходьбы, только бы не упасть, а то не встанешь. И вряд ли у кого-то найдутся силы помочь подняться. Таня сворачивает в арку, ветер пинает ее в спину и она тихонько садится в сугроб. Можно отщипнуть кусочек от своей пайки. Не все съесть, а только немножко, чтобы дойти. Она проглотила несколько горьких крошек, снова завернула хлеб. Ледяной ветер выл, как падающий снаряд, только что не взрывался. Таня подобрала ноги, подоткнула пальто, теперь она не сможет встать, так и останется. Если человек не может встать — это конец. Это все знают. Давно мама читала ей сказку про девочку со спичками. Ганса Христиана Андерсена. А Глеб тогда был совсем маленький. Такая странная сказка. «Девочка ведь не умерла, к ней же пришла бабушка?». Мама улыбнулась: «Понимаешь, Тата, это старая сказка, автор верил в бога. Он считал, что у сказки счастливый конец. Хоть, конечно же, никакой он не счастливый». «Совсем несчастливый, — согласилась Таня и добавила, осуждающе качая головой, — и как люди могли верить в такого бога, я не понимаю». Сейчас ветер был точно таким же ледяным, как в той сказке. А девочкой теперь была она, Таня. У нее не было спичек, чтобы вызывать волшебных рождественских гусей и бабушку. Бабушку они втроем отвезли на санках на набережную еще осенью. Но у нее был хлеб. Если съесть его весь сразу — наешься. И можно будет остаться здесь и поспать. Умрешь сытой, во сне. Ей показалось, что ветром в арку задувает призраков — бабушку, тощую и серую, и румяного гуся в яблоках. Таня пошевелила ногами, и холод проскользнул внутрь, между коленок, по животу и по спине. Она медленно поднялась, цепляясь за стену и пошла к черному ходу. Карабкаясь по обледеневшей лестнице, она считала про себя ступеньки и пролеты, два прошла, уже половина пути, осталось еще два, семь ступенек в каждом, всего четырнадцать. Тринадцать. Двенадцать. Глеб ждал ее за дверью, дрожал от холода. — Ты чего тут стоишь? Как мама? — Спит. Таня, шаркая по полу валенками, вошла в комнату: — Мама! — позвала отчаянным шепотом. — Танечка… — отозвалась мама тихо. — Вот и хорошо, — сказала Таня и присела на кровать, выдохнув взрослую усталость, — Сейчас есть будем.