Взгляды

За Альмалексией смотрит бессчетное множество глаз — как она ест, как спит, как справляет иные нужды, — и взгляды липкие, сальные, похотливые давно уже не возмущают… и не волнуют. Она — спокойная гладь воды, лезвие клинка в ножнах. Она отражает всю грязь серединного мира — но не изменяется. Так было, когда ее называли великим ханом, когда тысячи юношей и дев предлагали себя в обмен на милостивую близость — и так есть, когда она становится вещью, трофеем сиятельного хортатора. Больше никто не зовет ее великим ханом, больше никто не припадает к ее стопам в поцелуе, равно полном трепета и страсти — но тысячи тысяч взглядов не исчезли, не растворились предрассветным туманом, не утекли сквозь пальцы как власть и статус… Солдатня по-прежнему смотрит на нее жадно и похотливо, но урывками и с большим страхом, чем раньше — никто не дерзнет прикоснуться к наложнице хортатора. Никто не дерзнет — даже его близкие друзья, но смотреть им никто ведь не запрещает… Альмалексия чувствует кожей жаркие взгляды Векха, когда моется — и когда член Неревара то грубо, то нежно упирается в ее щеки и небо, стремится в глотку… Нет значения, на чьем месте представляет себя Вивек, Альмалексия чувствует его взгляды, голодные и горячие, и ее ведет от чужого вожделения — и чужой зависти. Сейчас Вивек тоже следит — наверняка царапает взглядом браслеты на лодыжках и путается в побледневших узорах хны. Он думает, что остается незамеченным в глубоких складках тяжелой ткани, что его взгляд — расплавленное золото, медная буря — невозможно почувствовать. Впрочем, смотреть действительно есть на что. Служанка, одна из немногих, сохранивших истинную верность, мягко расчесывает волосы, трепетно касается головы и иногда, якобы совсем случайно, — шеи. В каждом ее касании Альмалексия видит страсть, равно смешанную с трепетом и робостью… страсть, которую не испытывают к хану и господину. Альмалексия больше не великий хан и не имеет собственных слуг, но хортатор не отнял ее знатности и не смог лишить достоинства — и нет никого, кто бы посмел усомниться в ее праве повелевать теми, кто ей верен. И нет никого, кто смог бы это право отнять. Не требуется всеведение Азуры, чтобы понять — служанка искренне любит и искренне восхищается, Альмалексия принимает ее любовь от случайных оговорок до неслучайных, невинных касаний… и иногда вознаграждает за службу. Служанка выпутывает волосы из длинных, тяжелых серег… Альмалексия прежде никогда не носила тяжелые украшения, но она нынче лишь знатная наложница, а не великий хан — и ей невозможно отвергнуть подарок мужчины, которому принадлежит. Служанка выпутывает волосы из серег — сердце ее скорбит по Айем-хану и прошлым временам, — и полог резко отдергивается. Закатный свет слепит Альмалексию после привычного спокойного полумрака… Руки служанки дрожат. Хортатор заходит в шатер без приглашения, — но разве требуются ему, победителю и властелину, позволения? — топчет грязной обувью ворсистый ковер… Взгляд его мрачен. Альмалексия касается губами виска встрепенувшейся служанки, откровенно дразня и ее, и хортатора — Неревар злится, но ничего поделать не может, — и жестом ее отпускает. Девица, трепещущая и смущенная, идет нарочито громко — интересно, столкнется ли она с уже наблюдающим Векхом? — и почти незаметно юркает в удобный, скрытый от случайных взглядов угол. Айем поправляет зачарованные, не дающие ей сбежать браслеты — и улыбается. Она не боится. — Зачем ты пришел, Неревар? Выместить злобу — или отдохнуть на моих коленях, давясь слезами от непосильной ноши? Неревар скалится — колко, нехорошо, но в оскале его нет и тени настоящей угрозы. Он подходит, развязывает шитый кушак, скупыми, отточенными движениями приспускает или распахивает все, что способно ему помешать… обувь он оставляет нетронутой. — Совет Редоран не желает меня признать по свободной и доброй воле… — пальцы его путаются в только расчесанных волосах, неостриженные ногти царапают кожу, но Альмалексия терпит не слишком умелую ласку. Неревар еще не привык дарить и давать, но как волны стачивают скалы, так и она переучит его, перекроит под себя со временем… — Ты возьмешь их силой, точно врагов — или точно строптивых женщин? — Айем змеей выскользает из рук хортатора и опускается на шитые серебром подушки. Взгляд ее манит, прожигает Неревара насквозь — и так же ее саму жгут голодные взгляды Вивека и не ушедшей служанки. Это не приглашение. Это вызов. Неревар не отказывается. Он пришел не случайно — и вот уже двое лежат на подушках, шитых серебряными нитями, и губы жарко сминают губы… Хортатор жилист и тяжел, его многослойный наряд добавляет лишнего веса, но Альмалексия много сильнее, чем кажется на первый взгляд — и она плотно сжимает бока коленями, вцепляется в плечи… Неревар наваливается всем весом, быстро и горячо мнет грудь, трет, рвано ласкает клитор… впрочем, нежной, тягуче-медлительной ласки тут нет — и не было никогда. Неревар привык получать, а не давать, но Айем — вода, точащая скалы, она многих научила танцу страсти, и переучить хортатора ей по силам… и по мужеству. Неревар входит в нее, напористый, нетерпеливый, сильно сжимает бедра — верно, останутся синяки… и все же он не стремится быть грубым — мягко ведет пальцами по напряженному животу, влажно и жарко целует плечи, ключицы, шею, — но и нежным быть особенно не старается. Укус на шее горит небесным пламенем — и Альмалексия стонет сама не зная почему и зачем. Неревар смотрит прямо в глаза, и взгляд его темен и жгуч. Неревар смотрит в глаза Айем так, будто это не глаза побежденного врага, будто она не наложница, взятая силой, а жена… и богиня. Не нужно обладать всеведением Азуры, чтобы почувствовать иные взгляды — взгляды, равно полнящиеся ненавистью и страстью, ревностью и вожделением — Вивек по-прежнему здесь и видит все. Эти минуты сложно назвать полными счастья и искренней любви, но и они приносят крупицы удовольствия — и Айем позволяет себе не думать… и не страдать. Она целует Неревара, разминает сквозь одежду его напряженные плечи, сильнее сжимает бока коленями — и вот уже жесткий, холодный камень становится податливой красной глиной… Их уединение — не считать же помехой подглядывающую чернь — нарушается совершенно бесцеремонно. Полог отдергивается — свет уже не слепит, опустилась ночь, — и в шатер входит Ворин из клана Дагот. Неревар отстраняется и хоть не выходит из лона, Альмалексия видит, что осталась совсем одна. Неревар душой больше не с ней — он с Даготом. Хортатору она нынче не требуется. — Редоран вновь отказались признать вас, хортатор, — Голос Дагота Ворина глубок и пленяющ, и не нужно обладать всеведением Азуры, чтобы увидеть огненную бурю меж ним и Нереваром. В роскошном, но не слишком большом шатре любимой наложницы хортатора, становится слишком много огня и молний. — Я возьму их, точно строптивых женщин. Мы возьмем их — и покорим. Неревар все еще возбужден и все еще в ней, когда Дагот Ворин смело переступает запретные для многих границы: хватает хортатора за волосы на грани грубости и целует, жестко и глубоко… Неревар стонет, точно мальчишка, и кончает так и не вытащив члена — семя все равно не прорастет… Не в этот раз. Неревар одевается быстро — и уходит с Даготом, совсем позабыв об Айем — да, сложно придумать большее оскорбление для женщины, пусть и взятой силой, но все равно любящей… только она не любит. Она не побеждена — и потому не оскорбляется. Не нужен мужчина, чтобы достигнуть Башни, не нужен вообще никто — и Альмалексия совершенно одна в шатре, не считая спрятавшегося Вивека. Служанка давно ушла, а жаль — волосы вновь спутались и растрепались... Собственные пальцы касаются так, как нужно, как приятнее больше всего — и она дрожит и стонет, протяжно, по-настоящему… и впервые за неизмеримо долгое время по-настоящему кончает. Вивек все еще смотрит, равно переполненный ненавистью и вожделенем, страстью и трепетом… и не нужно обладать всеведением Азуры, чтобы знать, где он прячется. Альмалексия знает — и резко поворачивается в ту сторону, прожигает взглядом в ответ, улыбаясь разом и ласково, и призывно… Вивек смущается и тут же уходит, но оба они знают, что это всего лишь начало. Однажды Альмалексия попросит его остаться.