Гинтоки смотрит на побелевшие волосы Кацуры и никак не может понять, что сделал не так.
Это идиот — Котаро, несгибаемый революциер, готовый до конца идти за свои идеалы. Его высокая ровная фигура на фоне рассветного небо всегда олицетворяла дух истинных самураев. Сейчас же лицо друга — да, за все эти годы он не перестал им быть и никогда не перестанет, — было болезненно-бледным. Пусть Гинтоки каждый раз и ворчит, ругается, продолжает отказываться вступать в ряды Джой или издевательски тянет «Зура», зло насмехаясь — пусть. Потому что он знает, что Зура не обидится — не такой, Зура продолжит приходить. Зура будет гореть, гореть, гореть! Зура будет освещать всех пламенем своей надежды, продолжая через тернии пробираться к своей мечте. Чётко. Уверенно. Непоколемибо. Чертовски вдохновляюще — кто бы там что ни говорил.
Но только не сейчас… Сейчас, в этот момент, в эту секунду, Зура сгорал, сгорал до основания, медленно рассыпаясь пеплом прежнего себя. Что за болезненная бледность на лице? А эти тёмные мешки под глазами — почти чёрные, что аж страшно смотреть, а волосы — благородного цвета вороньего крыла, длинные, пахнущие лавандой (он что, пользуется женским шампунем?), и как шёлк на ощупь — Гинтоки помнит с каким содроганием сжимал в руках их прядь, грубо отрезанную Низо, — давно побелевшие, вновь коротко и неровно отсечены. Что с тобой, Зура, очнись! Посмотри на себя, открой свои чёртовы глаза цвета спелых оливок, в которых, сколько Гинтоки себя помнит, всегда было выражение холодной уверенности, а порою и глупости, — открой и посмотри на себя в зеркало, идиот!
Но в ответ — лишь тишина и пустота…
Зура падал. Тонул во тьме и некому было протянуть ему руку помощи, некому было вытащить из этой нескончаемой бездны.
Этого не должно было случиться — думает Гинтоки. И рвёт на себе волосы — такие же белые, сейчас в них не разглядеть серебра — некому, да и не хочется. Какой же он серебряный самурай, если не смог защитить одного единственного друга? Будущее оказалось слишком жестоким для него, слишком реальным. Писк аппарата, который сохранял его другу жизнь —
пока что — эхом отдавался в ушах, голова гудела, веки наливались тяжестью, и Гинтоки сам не заметил, как уснул.
Ему снилось бескрайнее поле подсолнухов, ясное небо над головой, яркое солнце да тёплый ветерок, трепавший кончики волос так ласково, словно рука дорогого учителя или матери, которой у него никогда не было. Ему снились давно забытый беспечный смех и искренние улыбки. Там Зура улыбался от уха до уха, весело скалясь щербатыми зубами, а Шинске незаметно изгибал уголки губ в таинственной улыбке. Улыбался и сам Гинтоки — тихо и коротко, но абсолютно счастливо. То были лучшие моменты в его
жизни.
А после была бесконечно-долгая, а на деле — безумно короткая, заведомо проигранная война. После небо почернело от заполонивших его кораблей аманто. Земля горела, стонала от боли, противилась, не желая впитывать в себя кровь — людей и
нелюдей. Потом была давно знакомая пустота — их учителя больше нет, как нет и их самих. Потом были только дикие звери, сражающиеся спина к спине, идущие по головам, через горы трупов, хохочущие смерти в лицо. Гинтоки помнил безумный оскал Широяши в отражении сломанной стали, обагрённой чужой кровью, и душу, испещрённую шрамами. Гинтоки помнил ненависть, которой не было конца и края, неостывшую ярость и море крови, в котором они тонули.
Это был Ад на яву. Но Ад, как говорится, замёрз. А они смогли пережить эту зиму — назло всем, став такими же холодными и жестокими. Кто-то смирился с поражением в войне, кто-то нет. Кто-то решил начать жизнь с чистого листа — хотя чистый для них — это просто со стёртой с бумаги кровью, — кто-то продолжил карьеру террориста, кто-то пошёл глубже, затеяв то, чего не следовало, а кто-то нашёл свой способ мирной борьбы за свободу. Они выжили и каждый выбрал себе свой путь. Они продолжили жить не смотря ни на что, но… Зура, ты — чёртов предатель! Неужели собрался сдаться, проиграть какой-то костлявой старухе с косой, которой сотни, нет, тысячи раз бесстрашно скалился в лицо?!
Зура сгорал, беззаветно и молча, а Гинтоки давно потушил своё пламя.
И никто из них ничего не мог сделать.
***
Гинтоки просыпается и думает, что чего-то не хватает, слишком уж тихо. Переводит сонный взгляд на спокойно спящего Зуру, затем на аппарат жизнеобеспечения и с ужасом осознаёт, что пульса нет. Пульса нет! Гинтоки срывается с места и за долю секунды оказывается в коридоре, лихорадочным взглядом ища врача. Найдя бедолагу, он хватает того за рукав халата и буквально тащит в палату Кацуры, на ходу объясняя ситуацию. И уже после, когда сердце друга вновь начинает биться — своё Гинтоки начал слышать только после слов о том, что пульс появился, — врач говорит, что лишние секунды могли бы стать последними. А Гинтоки корит себя за эту оплошность, которая могла стоить его другу жизни.
Саката устало ерошит свои и так взлохмаченные волосы и встаёт со стула, намереваясь уйти. Застывает в проёме, не оборачиваясь.
— Я всё исправлю, Зура. Обещаю. А ты... — мужчина сильнее сжимает кулаки. — вернись, Зура. Ты только вернись...
— Конечно, Гинтоки.
Гинтоки чудится или он правда слышит голос друга.
***
Исправить всё оказывается не так уж и просто, но никто не говорил, что это невыполнимо. Кроме одного.
Зура не выходит из комы уже третий месяц.
Гинтоки приходит каждый день. По возможности приносит фрукты, любимые Зурой кукурузные палочки со вкусом красных бобов и порцию собы от Икумацу, всегда — свежий букет фиолетовых ирисов. У ириса много значений — «доверие», «мудрость», «бесстрашие», «надежда». Ирис в Японии — цветок истинных самураев. Зура из них единственный, кто никогда не предавал кодекс бусидо.
Гинтоки восхищается им больше остальных.
***
Зура приходит в себя на пятый месяц, оставляя бездну позади.
Гинтоки сходит с ума от счастья, но, как оказываемся, радоваться рано.
Зура не помнит ничего. Абсолютно.
Зура сгорел.
Врач говорит — это осложнения после болезни и что
со временем память восстановится. А когда это — со временем?
Гинтоки готов ждать вечность, только бы друг его вспомнил.
Для Гинтоки воспоминания теперь единственная ценность. Однажды он уже терял память и знает, какого это — не помнить ничего.
Зура не желает слушать о прошлом.
Зура хочет начать с чистого листа.
Гинтоки не имеет права быть против, но попыток вернуть память другу не оставляет.
***
Гинтоки отчаивается от слова совсем, когда врывается в новый дом Кацуры около трёх часов ночи и за шиворот вытаскивает друга на улицу. Зура орёт на него, называет сумашедшим и не прекращает пихаться, но Гинтоки держит крепко. Не сегодня, Зура.
Саката приводит его на обрыв в лесу, откуда открывается панорамный вид на всё О-Эдо.
— Ты сумашедший! Зачем ты притащил меня сюда в три часа ночи?! Совсем из ума выжил?! — разъярённо кричит Кацура, когда Гинтоки наконец отпускает его.
— Заткнись, Зура. — рычит среброволосый, по привычке исковеркав имя. — Заткнись и жди. — Гинтоки садится прямо на голую землю, всем своим видом показывая, что в ближайшее время отсюда он не уйдёт. Котаро сквозь сжатые зубы шипит проклятия, но через пару минут послушно опускается рядом.
Через час первые лучи утреннего солнца показываются из-за горизонта, а небо постепенно окрашивается в алый. Зура завороженно поднимается с места и устремляет взгляд в даль.
— Ты обещал показать мне рассвет свободной Японии, помнишь, Зура?
— Не Зура, а Кацура!
— Конечно я помню, Гинтоки...
Широяша смеётся счастливо. Длинные белые волосы Кацуры сияют в лучах рассвета. Словно серебро.
