Кваллисо

Триста семьдесят шесть… триста семьдесят семь… триста семьдесят восемь… Кап… кап… кап… Дживон не мог понять, откуда капала вода, но звук был отчётливо слышен в гробовой тишине камеры. Монотонное падение капель не успокаивало, а, наоборот, не давало уснуть. С момента, когда прозвучало привычное «Спать!» громким голосом надсмотрщика, прошло ровно триста девяносто капель. Триста девяносто один… триста девяносто два… Сосед попытался перевернуться и принять более удобную позу. Дживон усмехнулся: в камере два на два метра навряд ли у него выйдет что-то путное. Если только не спустит свои длинные ноги в отхожую яму, кишащую тараканами. Четыреста два… четыреста три… Дживон запустил руку в копну волос, где уверенно обосновались вши. Достал парочку и с треском раздавил между ногтями кривых, неправильно сросшихся после пыток пальцев. Лег на спину и согнул ноги в коленях. Соседа подселили только вчера. Высокого упитанного корейца с нетипичной для Севера светлой, гладкой кожей. Южанин. Дживон ничего не спрашивал, потому что знал, что обозначает появление соседа в одиночке. Соревнование по стукачеству началось. Четыреста двадцать семь… четыреста двадцать восемь… Дживон замахнулся киркой и в очередной раз всадил ее в неподатливый камень. Попытался всадить. Сбоку завозился сосед. — Послушай, а когда будет перекур? — тихо спросил южанин, оглядываясь по сторонам. — Не останавливайся, — сквозь зубы прошипел Дживон. — Тут не бывает перекуров. Сосед снова взялся за кирку и принялся ее махать. — Эй, ты! — раздался над головами голос надсмотрщика. — Прилагай больше стараний, сучий южанин. Ты должен искупить свою вину перед Любимым Руководителем Товарищем Ким Чен Иром в полной мере до того, как сдохнешь. — Но я ни в чем не виноват! — воскликнул южанин. Последовал удар прикладом, и сосед повалился на землю. Парочка надсмотрщиков спрыгнула возле Дживона и принялась усиленно работать ногами. Парень не поднимал глаза, продолжая махать киркой, прекрасно зная, что за эту дерзость может схлопотать не меньше, чем сосед. Надсмотрщики ушли только тогда, когда южанин перестал стонать и трепыхаться. — Ты должен лучше следить за ним, — бросил через плечо главный. — И помочь ему встать на путь искупления. — Да, господин, — покорно ответил Дживон. — Я приложу больше усилий. Надсмотрщик удовлетворенно покивал, закурил и смачно сплюнул на валяющееся тело. Пошел дождь. — Обед. Дживон попинал все еще находящегося без сознания южанина. Тот тихо застонал и пошевелился. — Вставай быстрее, если хочешь сегодня поесть. Тебя никто ждать не будет. Южанин медленно поднялся на трясущиеся, окоченевшие ноги, плохо его слушающиеся и чуть было не завалился на землю снова, но вовремя вцепился в рукав робы Дживона. Тот дернулся в сторону, вырывая свою руку и отталкивая от себя южанина. Но сосед уже самостоятельно держался на ногах. Подставил лицо дождю, позволяя воде смыть кровь. — Куда идти? — тихо спросил тот мелодичным голосом. Дживон только сейчас заметил, насколько красивый был у южанина голос. Высокий, музыкальный, с необычной надрывной хрипотцой. Таким голосом нужно петь самые красивые песни о любви и геройствах, о борьбе против японской оккупации и самопожертвовании. Обязательно, чтобы до слез. Или другие песни, те самые, что пела маленькому Дживону его мать. Парень не помнил, о чем они были, но перед глазами стояло красивое лицо матери, с запрокинутой вверх головой и смотрящими в потолок счастливо блестящими глазами. Маленькому Дживону казалось, что мама в такие моменты находилась где-то в другом месте, но не в их тесном домике на холодном полу. — Так куда идти? — повторил вопрос южанин. Дживон махнул рукой и первый двинулся в сторону столовой. — Что это за место? — тихо спросил сосед, пока они стояли с очереди. — Центр сосредоточения кваллисо, — шепотом ответил Дживон, почти не разжимая губ и краем глаза следя на надсмотрщиками. Разговоры были запрещены и за них можно было поплатиться обедом. Дживон не хотел рисковать единственной едой за день, но почему-то добавил: — Лагеря для изменников родины, политзаключенных и всех, кто представляет угрозу для «чучхе». Южанин больше не спрашивал, вероятно, переваривая полученные сведения. Медленно поводил ложкой по тарелке, зачерпнул и отправил еду в рот. Тут же выплюнул. — Что это? — Зерно, бобы и немного риса, — тихо ответил Дживон, жадно поглощая положенную порцию. — И тут всегда так кормят? — А что ты хотел? — пожал плечами парень. — Всяким лучше, чем на Юге. — Дома я ел мясо каждый день, — не согласился южанин, опасливо зачерпывая из миски. Дживон хмыкнул: — Ну да, заливай. Все знают, что люди на Юге умирают с голода под гнетом американского капитализма. — Ты был там? — вдруг спросил сосед. Дживон отрицательно помотал головой и фыркнул, указывая на глупость вопроса. — А я был и там и у вас, — уверенно продолжил южанин. — Так смысл мне врать? Тем более в таком месте. Парень не нашелся с ответом. В первый раз за ним пришли спустя пять дней. После отбоя дверь к камеру открылась и Дживону приказали выйти. Затем отвели в допросную. Он уже был тут сразу после суда. Тогда его много били, заставляя признаться в измене родине. Дживон долго не мог понять, о какой измене идет речь. О чем он и сообщил тюремщикам. Те же доступно объяснили, что и как. В перерывах между ударами. Спустя двое суток Дживон признался во всем. Смысла молчать не было: брата уже расстреляли, а мать умерла еще пять лет назад. К счастью. Иначе бы она тоже оказалась тут. А еще Дживону было страшно и больно. В этот раз комната выглядела точно так же: серые стены без окон и стол посередине. На единственном стуле восседал заместитель начальника лагеря и что-то писал в бумагах. — Заключенный 211295. Имя? — Ким Дживон. — Осужден? — За измену Родине. Заместитель помолчал, делая пометки в бумагах. Дживон стоял напротив, вытянувшись и потупив глаза в пол. Смотреть в лицо было запрещено. Парень знал это еще со школы. — Ты знаешь, почему ты находишься здесь? — нарушил тишину заместитель. — Чтобы искупить свою вину и вымолить прощение у Великого вождя Товарища Ким Ир Сена, — без запинки произнес Дживон привычные слова. Эту мантру он зарубил на носу еще с детства. Заместитель одобрительно кивнул, показывая, что удовлетворён ответом. — А твой сокамерник заключенный 310397? Дживон знал, что от него ждут. Он не раз проходил через подобный допрос еще до своего заключения. — Он прилагает недостаточно усилий, — быстро отрапортовал Дживон. — Сегодня во время трудового перевоспитания, после того, как старший сделал ему замечание, он остался лежать на земле до самого обеда. Заместитель покивал и снова сделал пометки в бумагах. Затем спросил: — Ты пытался показать ему ошибочность его действий? — Да, — невозмутимо кивнул Дживон. — Но он меня не слышал. «Потому что был без сознания», добавил про себя парень, но вслух не повторил, опасаясь последствий за свои опрометчивые слова. — Ты можешь вернуться в камеру и отдохнуть перед новым днем, — разрешил заместитель. Дживона вывели из допросной и снова повели по долгим коридорам лагеря. Остановили у знакомой двери камеры, совершенно похожей на сотню других таких же дверей. Когда Дживон вошел внутрь, южанина там уже не было. Соседа привели поздно ночью. Точнее, притащили его бессознательное тело и впихнули в камеру. Тот завалился за Дживона и тем самым разбудил. Парень отодвинул тело подальше от себя и снова заснул. Ближе к утру южанин начал приходить в себя. Тот непрерывно стонал и просил воды. Дживон больше не смог уснуть и провалялся до самого рассвета, глядя в потолок. — Почему? Был обед. Со всех сторон раздавался глухой стук деревянных ложек о тарелки. И никаких разговоров. Только редкие шаги тяжелых армейских ботинок, что носят тюремщики. Дживон оглянулся по сторонам и, заметив, что надсмотрщики стоят к ним спиной, ответил: — Если бы я ничего не сказал, то били бы уже меня. Южанин поднял лицо от тарелки, демонстрируя полузаплывший глаз и разбитые губы. Внимательно посмотрел в глаза Дживону глубоким и непонимающим взглядом. — Но я же не сказал. Парень пожал плечами, одновременно ими передергивая и выбрасывая из головы выражение больших, почти черных глаз. — Это твоя ошибка. Через недельку предоставится возможность исправиться. Дживону снился его брат. Высокий и худой парень на три года старше. Они, тогда еще будучи совсем детьми, убегали после уроков играть на маковые поля, куда их каждое воскресенье сгоняли работать в рамках трудового воспитания. Иногда к ним присоединялся Ханбин — одноклассник Дживона, что жил в соседнем доме, — со своей сестренкой Ханбель, очаровательной крошкой четырех лет. Ханбин до безумия любил свою сестренку, берег ее и не отпускал от себя ни на шаг. Малышка всегда получала самые большие порции еды, даже когда вся остальная семья оставалась голодной. К семье Ханбина пришли три года назад, как водится, посреди ночи. Мать и отца расстреляли на месте, а детей отправили в центр состредоточения. По иронии судьбы, этот самый, где сейчас находился и сам Дживон. Они теперь жили в разных корпусах, но парень все же видел бывшего одноклассника несколько раз. Всегда мельком. Они иногда сталкивались нарочито безразличными, стеклянными взглядами, смотрели друг на друга, в тайне от надсмотрщиков перемигивались. Давая друг другу понять, что еще помнят о том, как вместе носились по маковым полям, делили кусочки хлеба, которые тайком приносил брат Дживона, и играли с Ханбёль. Брат был всегда и отцом. Дживон слушался того беспрекословно, принимая все слова старшего за данность. Тот никогда не злился и не кричал. Всегда был безумно худым. С каждым годом буквально таял на глазах. А последние пару месяцев, до того, как его забрали, стал заходится лающим кашлем по ночам. Но все равно всегда улыбался, демонстрируя свои выпирающие передние зубы. Точно такие же, как и у самого Дживона. — Сколько ты уже здесь? — нарушил тишину сосед. Они лежали на полу после отбоя, но не спали. Не смотря на усталость после целого дня работы на рудниках. Сегодня их оставили на дополнительны два часа, после того, как выяснилось, что их корпус отстаёт от нормы. — Семь месяцев. — А за что? — снова спросил сосед после паузы. — За измену, — коротко ответил парень, надеясь, что южанин оставит его в покое. — Ты не похож на изменщика, — тихо хмыкнул сосед. — Ну, знаешь, тех ребят, что организовывают подпольные движения, устраивают митинги и революции. — Мой брат был изменщиком. А я его родственник. Южанин помолчал. Дживон лежал с открытыми глазами, ожидая продолжения. Мелодичный голос соседа успокаивал, убаюкивал, возвращал к воспоминаниям о матери. — У нас за такое не отправляют в тюрьму, — продолжил сосед. — Да, соседи будут косо смотреть, но ничего с тобой не сделают. Даже из университета не исключат, если хорошо учился. В тюрьму посадят только если ты попытаешься убить президента. Или просто убить. Или украдешь что-то. А за родство — нет. А как звали твоего брата? Дживон не ответил. Он спал. За соседом приходят ровно через неделю. Снова после отбоя. Они молча лежат на холодном, сыром полу камеры с закрытыми глазами, ожидая, когда на смену легкой дремоте придет крепкий сон. Но вместо сна приходит надсмотрщик. С особо оглушительным, выразительно слышным в ночной тишине, лязгом открывает дверь камеры и встает на пороге, заслоняя своей толстой фигурой дверной проем. — Заключенный 310397. На выход! Сосед медленно поднимается на ноги и, слегка покачиваясь от резкой смены положения тела, выходит. Дживон закрывает глаза и прислушивается в звуку капель. Кап… Кап… Девять… Десять… Одиннадцать… Интересно, откуда все же капает? Он осмотрел камеру вдоль и поперек, но так и не нашел течь. И почему только ночью? Сто пятнадцать… Сто шестнадцать… Сто семнадцать… Дверь с лязгом отворилась. — Заключенный 211295, на выход! Удар. Затем еще один, но уже с меньшей силой. Или просто Дживон перестал воспринимать боль. — Ты недостаточно прилагаешь усилий, чтобы вымолить прощение у Великого вождя Товарища Ким Ир Сена. Тебе подарили возможность искупить свои ошибочные суждения, но ты этого не делаешь. Удар по ребрам. Дживон застонал сквозь сжатые зубы. Во рту стоял неприятный металлический вкус крови и горький привкус желудочного сока. — Капиталистическая зараза плотно укоренилась в твоей голове. Поэтому нашей прямой обязанностью, как твоих идеологических наставников, является помочь тебе поскорее избавиться от этой болезненной опухоли. Чтобы ты смог обрести счастье в «чучхе». Удар по почкам. Дживон невольно распахнул рот в немом крике, жадно хватая воздух, задыхаясь. Не способный сделать ни малейшего вздоха из-за всепоглощающей волны боли, что захлестнула его тело. Удар. Еще удар. — Ты понял свою ошибку? Удар до разбитым губам. — Понял. Кап… кап… кап… Двести двадцать три… двести двадцать четыре… — Я сказал им, — нарушил тишину сосед, — что ты зовешь своего брата по ночам. Дживон вздрогнул. Даже такое ничтожное движение отозвалось болью во всем теле. Парень сжал зубы, чтобы не застонать. Открыл глаза и посмотрел в потолок. В комнате начинали виднеться очертания стен. Значит, скоро рассвет. — Как тебя зовут? — сиплым после долгого молчания голосом спросил парень. Южанин молчал, но Дживон чувствовал, что тот не спал. — Ку Джунэ. — Спи, Ку Джунэ, скоро рассвет. — Я был журналистом, — рассказывает Джунэ в очередную ночь. Кап… кап… кап… Дживон, уже немного задремавший, вздрагивает и распахивает глаза. Слушает. — Работал в политическом отделе газеты, писал о разных странах. Их культурах и истории. Ездил в командировки по миру, жил, общался с местными жителями. Мне это нравилось, хотя такие вот поездки приходилось в основном оплачивать из своего кармана. Жадное начальство и все такое. Но мне нравилось. Дживон молча слушает каждое слово, не всегда понимая смысл сказанного, но не имея сил задать вопросы. Да и желания тоже нет. Ему просто нравится, как звучит голос южанина, наполненный сладкой тоской и радостью по приятным воспоминаниям теперь уже далекого прошлого. Дживон сам такой. Если бы он мог, то точно так же рассказывал бы о матери и брате. Об их вечерних посиделках в темноте после заката, под тонкими, совершенно не согревающими одеялами. Говорил бы о тихом смехе матери, таком редком в последние годы. О ее мечтательно грустной улыбке, когда брат принимался вспоминать об отце, которого Дживон совсем не помнил. О непривычно серьезном лице старшего в ночь перед тем, как его забрали, и последних словах об отце, которые запомнил Дживон: — Он верно служил нашему великому корейскому народу на Юге. Но после того, как он сделал свою работу, его обвинили в предательстве и ликвидировали. Я не могу им этого простить, Дживон-а. Он тогда мало что понял и не поверил почти ни слову. Великий Вождь Товарищ Ким Ир Сен не мог допустить такой несправедливой ошибки. Он никогда не ошибается. Он всегда знает, что правильно и нужно для счастья всей нации. Только благодаря его мудрости он смог выгнать японских оккупантов с родной страны и принести свободу и счастье корейскому народу. — А ты чем занимался? Дживон вернул себя из воспоминаний на сырой пол камеры. Сосед молчал, ожидая ответа. — Жил. Темнота. Нужно поспать. Кап… кап… кап… Их переводят в шахты. Воздух под землей настолько затхлый и спертый, что для каждого вздоха приходится прилагать усилие. — Не дыши через рот, — кидает соседу Дживон. — Пыть горной породы быстро забьёт легкие. Подыхать будешь долго, но мучительно. Южанин послушно кивает и шумно вдыхает через нос. Правда, на долго его не хватает и тот снова принимается жадно глотать воздух ртом. Когда начинается работа, то и сам Дживон следует его примеру, переводя сбившееся дыхание и смахивая заливающий глаза пот. Жара тут стоит невыносимая, к которой примешивается вонь сотни потных, грязных тел. У Дживона с непривычки начинает кружиться голова. В конце дня им дают помыться — небывалая роскошь в центрах сосредоточения. Точнее, приказывают раздеться и несколько раз окатывают ледяной водой. От резкой смены температуры сердце сначала обрывается, а потом заходится диким стуком в груди. Дживон широко раскрывает глаза и жадно хватает воздух вперемешку с водой. Отплевывается. Оглядывается по сторонам. Кто-то из их смены падает на колени и пьет воду с земли. Раздаются смешки и шутки надсмотрщиков. Дживон берет свою одежду, несколько раз ударяет ею о каменный пол, выбивая из ткани вшей и прочую живность, принимается натягивать жесткую ткань на мокрое тело. Случайным взглядом замечает Ханбина, стоящего в десятке метров от него. Тоже, значит, определили на шахты. Знакомый детских лет выглядит еще более истощавшим, чем в их прошлое пересечение. Может быть, потому, что тот сейчас, полностью раздетый, точно так же, как и Дживон пару минут назад, выбивает одежду о камень. Большие глаза знакомого впали в череп. Казалось, что и нет вовсе глаз, а только две черные дыры. Заострившиеся скулы бросали тень на щеки, превращая овальное лицо в треугольное, жуткое, похожее на мертвеца. — Заключенный 211295, за мной! Дживон быстро натянул штаны и последовал за надсмотрщиком. — Заключенный 310397 в моем присутствии принимался за сравнение Юга и Севера, склоняясь в сторону Юга, — бодро отрапортовал Дживон, глядя стеклянным взглядом в пол. — Возвращайся в камеру. Соседа приводят обратно в камеру довольно быстро, всего через пару часов. Солнце еще не до конца опустилось за горизонт, поэтому в камере царит полутьма. Услышав лязг двери, Дживон открывает глаза и, не меняя положения, смотрит на южанина. Тот вваливается в камеру, подгоняемый сильным толчком в спину, цепляется длинными ногами за пол, спотыкается, но находит опору у стены и медленно съезжает по ней вниз. Отрешенно смотрит перед собой. Дживон опускает взгляд на руки южанина, которые тот держит осторожно выставленными перед собой. Пальцы на каждой из них изогнуты под неестественным углом. Дживон медленно поднимается на колени, пододвигается к соседу. Тот не обращает на происходящее никакого внимания, продолжая смотреть в пол невидящим взглядом. Дживон наклоняется к изуродованным пальцам. Те уже успели опухнуть и посинеть. Парень снимает с себя рубаху, скручивает ткань в плотную веревку. — Закуси. Южанин вздрагивает, поднимает на говорящего свои большие глаза и невольно слушается, открывая рот и зажимая зубами грубую ткань. Дживон берет правую руку соседа и, продолжая смотреть тому в глаза прямым и твердым взглядом, быстрыми движениями вправляет палец за пальцем. Не делая перерывов. Не давая тому перевести дух между стонами. Дживон видит слезы, что собираются в уголках черных глаз соседа, срываются, мокрыми дорожками катятся по грязным щекам. Все это действие занимает не меньше минуты. Дживон забирает обратно свою рубаху и натягивает на замёрзшее тело. Молча ложится обратно на пол и отворачивается к стене. — Как… как тебя зовут? Голос южанина срывается и звучит непривычно глухо, ломко, почти утратив всю музыкальность. — Ким Дживон. Доска под ногами идущего впереди парня трескается пополам и тот, неуклюже и нелепо, немного по-женски взмахнув руками, проваливается вниз. Дживон, идущий всего в шаге позади него, резким движением, не успевая осознать, что он делает, подается вперед и хватает того поперек груди. Стараясь удержаться на шатающемся подвесном мосту, который соединяет проход в шахте, вытаскивает провалившегося парня из дыры. Они оба тяжело дышат, смахивают пот с покрытых пылью лиц и смотрят друг на друга. Дживон замечает, что спасенному парнишке едва ли есть шестнадцать. Глаза того наполненны животным испугом, а нижняя губа начинает мелко дрожать. — Что здесь происходит? — раздаётся оглушительный голос надсмотрщика над их головами. Дживон отрывает взгляд от парнишки и встает на ноги. Привычно уставляется стеклянными глазами в пол. — Кто? — рявкает надсмотрщик. — Заключенный 211295, — громко отвечает Дживон. — За саботаж во время трудового перевоспитания ты понесешь наказание! — Я не хотел допустить, чтобы наша смена отставала от нормы, — громко отвечает Дживон, внутренне содрогаясь от собственной дерзости. — Потому что я хочу в полной мере искупить свою вину перед Великим Вождем Товарищем Ким Ир Сеном. Надсмотрщик хмыкает, но больше не орёт. — О твоем поступке будет сообщено начальнику центра, — говорит тот и поворачивается спиной. — Вернуться всем к работе. Дживон тихо переводит дух. — Как ты охарактеризуешь поступок заключенного 260198, что произошел сегодня во время трудового перевоспитания в шахтах? — спрашивает заместитель начальника тюрьмы. Дживон стоит, вытянувшись по струнке и привычным стеклянным взглядом смотрит в пол. «Я думаю, что он не хотел умирать на самом деле. Может быть, мечтал об этом. Тысячу раз прокручивал в голове все варианты своей смерти. Но когда представилась настоящая возможность распрощаться с жизнью, он испугался.» — Заключенный 260198 устроил этот открытый саботаж, чтобы избежать искупления своей вины перед Великим Вождем Товарищем Ким Ир Сеном. «Надежда, — думает Дживон. — Он все еще надеется на счастье. Верит, что однажды его простят. Дадут возможность исправиться. Вернут домой. Мальчишка!» — И ты считаешь, что твои действия оправданы? — склонил голову набок заместитель. Его толстый подбородок поплыл в сторону, еще больше уродуя лицо. — У него есть родственники: мать и три сестры, которые бы продолжили искупать вину вместо него. — Женщины не способны принести столько пользы великому корейскому народу, как здоровый и крепкий мужчина, — громко ответит Дживон, вспоминая тонкие руки парнишки, бессильно цепляющиеся за Дживона. Заместитель помолчал, что-то обдумывая. — Я вижу, — наконец начал он. — Что твои усилия в борьбе против заразы либерализма дают положительные результаты. То, что ты всеми силами следуешь идеями Великого Вождя Товарища Ким Ир Сена и Любимого Руководителя Товарища Ким Чен Ира, постепенно излечивает твою голову. Не смотря на все те испытания, которым ты подвергаешься, вера и неукоснительное следование «чучхе» помогает тебе бороться с инакомыслием. Возможно, ты даже будешь прощен. А пока ты назначаешься старшим смены. Будешь помогать Товарищу Чхве в проведении трудового перевоспитания. Дживон низко кланяется заместителю, замирает в такой позе и произносит слова благодарности. Потом поворачивается к упомянутому надсмотрщику и проделывает то же самое. — Можешь возвращаться и отдохнуть. — Дживон, — тихо шепчет сосед. Дживон вздрагивает, но глаза не открывает. — А у тебя есть семья? Дживон не хочет отвечать, молчит до последнего, надеясь, что сосед оставит его в покое. — А у меня есть, — в пол голоса продолжает южанин. — Там, дома, в Сеуле. Мама, отец и старшая сестра. Безумно красивая, работает на радио диктором в вечерней программе. Рассказывает о новостях и ставит песни. Я, когда жил ТАМ, почти никогда ее не слушал. А сейчас вот вдруг захотелось. Сосед помолчал. Дживон старался дышать ровно, притвориться спящим или заснуть на самом деле, но все равно поневоле прислушивался к этому голосу рядом. — Мама просто обожала, когда мы все собирались дома. Делала кимпаб, лепила манду. И обязательно — пульгоги. Она делает лучший пульгоги на свете. Аромат стоял на весь дом. Я мог сразу несколько тарелок приговорить. — Замолчи, — тихо рыкнул Дживон, захлебываясь слюной. — И так есть хочется. — Так есть у тебя семья? Дживон помолчал, все так же не желая отвечать. — Нет, — наконец выдал парень. — Сначала убили отца. Я его не помнил, еще маленький был. Потом умерла мать. Последним забрали брата. А теперь заткнись и дай мне поспать. Дживон отвернулся к стене. Лежать так было в разы неудобнее, ныли ребра и затекала рука. Но так меньше кололо в сердце. Дживон в принципе довольно благополучно сходится с надсмотрщиком Чхве. Слушается его беспрекословно. Но без особо рвения. Быстро улавливает, что тот — большой любитель поорать и дать пару затрещин особо нерасторопным, поэтому не торопиться лишать Чхве подобного удовольствия. Надсмотрщик оценивает подобную проницательность, зовет Дживона на перекур пару раз за смену, делится самокрутками, отводит в женский барак и просвещает, кто из девок благодушнее всего встречает гостей из мужского корпуса. Дживон благодарно кланяется и впервые в жизни выкуривает терпкий табак, стараясь позорно не закашляться. Но через неделю уже привыкает. Дживона перестают вызывать на допросы, хотя соседа еще несколько раз забирают после отбоя, но всего через пару часов возвращают. С парой новых ссадин на лице, однако без переломов и вывихов. Тот каждый раз молча входит в камеру и укладывается спать. Иногда тихо стонет во сне. Холодает. Пол в камере покрывается инеем по утрам. Южанин все чаще перекатывается поближе к Дживону во сне, обнимает его ледяными руками, упирается замерзшими стопами в икры парня. Дживон старается его спихнуть, но так мерзнет и сам. Поэтому довольно быстро оставляет свои попытки и прижимается в ответ к исхудавшей груди соседа. Южанин сильно похудел. Дживон замечает это совершенно случайно, в конце смены, когда их окатывают ледяной водой. Кожа на животе соседа обвисла. Как и на руках, где раньше были мышцы. Сейчас там только кости. Дживон отворачивается. Их выгоняют на улицу после отбоя. Солнце уже почти село, вокруг царят серые сумерки, но все еще можно разглядеть, что происходит вокруг. Дживон слегка задерживается, расталкивая заснувшего соседа и становится во второй ряд линии перед корпусом. Без особого интереса пытается рассмотреть, что происходит. В середину полукруга выходят три старших надсмотрщика, заместитель и начальник лагеря. Дживон смотрит им за спины и вздрагивает. Затем берет себя в руки и плотно сжимает зубы. В центр полукруга выталкивают Ханбина. У того связаны впереди руки, избито до неузнаваемости лицо, разорвана рубаха. На тощих руках виднеются лиловые кровоподтеки, при ходьбе ноги передвигаются неестественным, неправильным способом. Дживон бы и не узнал его. Но взгляд. У Ханбина всегда был этот резкий, пронизывающий кожу взгляд. Сейчас он тоже есть. Один из надсмотрщиков выпихнул вперед тонкую, низкую фигурку, которая не устояла на ногах и безвольно упала на землю возле парня. Ханбель, узнал Дживон. — Что происходит? — тихо спросил южанин. Начальник лагеря сделал шаг вперед, поравнявшись с двумя заключенными, и звучно начал: — Вам предоставлена редкая и почетная возможность искупить свою вину перед великим корейским народом. Благодаря своему труду вы можете получить прощение за те непростительные ошибки, что совершили в прошлом. Вы можете стать на путь исправления, пройти его, бороться и победить заразу капитализма, поразившую ваше тело и разум. Все это возможно только благодаря справедливости Великого Вождя Товарища Ким Ир Сена. Начальник сделал паузу, позволяя словам произвести нужное впечатление. Толпа перед ним стояла в тишине, не шевелясь и боясь даже вздохнуть. Начальник продолжил: — Но эти двое с презрением отвергли возможность на исправление. Отказались отплатить благодарностью на доброту нашего Великого Вождя Товарища Ким Ир Сена и Любимого Руководителя Товарища Ким Чен Ира. Более того, они выбрали путь предательства и зла, решив бежать и присоединиться к разрушительной силе капиталиста. Либералы! Толпа одобрительно, но неуверенно заропотала. Начальник лагеря дождался, когда утихнет ропот и продолжил. — Этот плевок в лицо всего великого корейского народа должен быть наказан! Теперь толпа молча стояла в ожидании. — Казнь, — тихо прошептал Дживон одними губами. — Что? — переспросил южанин. Дживону показалось, что этот вопрос прозвучал оглушительно громко в абсолютной тишине, что царила на площади. — Казнь, — чуть громче повторил Дживон, глядя, как заместитель отдает приказ построить толпу в одну длинную линию. Дживон с соседом оказались почти в самом конце. — Что сейчас будет? — с паникой в голосе спросил сосед. — Что с ними сделают? Никто ему не отвечал. Только стоящие впереди неодобрительно оборачивались и смотрели на южанина. Их взгляды были хмурые, недовольные, укоряющие. — Заткнись, — прошипел Дживон, утягивая соседа за рукав рубахи себе за спину. — Дживон, скажи, что они делают? — Просто иди. Иди, что бы ты не увидел перед собой. Толпа продвигалась вперед очень медленно. Шаг за шагом. Дживон медленно втягивал воздух через нос, крепко сжимал зубы, закусывая внутреннюю часть щеки. Рот наполнялся металлическим привкусом крови. Они подошли еще ближе и перед ними открылась картина казни. На середине площадки лежало бездвижное тело Ханбина. Каждый проходящий должен был наступить на него. Дживон смотрел на всех наступающих, не отрывая глаз. Он больше всего хотел сейчас отвернуться и убежать, но продолжал смотреть, и сглатывать кровь во рту. Кто-то из впереди идущих осторожно ставил ногу и почти перескакивал через лежащего, быстро проходил дальше. Кто-то, наоборот, выразительно вдавливал ногу в кости и поднимал глаза на надсмотрщика, мол, увидел ли тот, оценил. Дживон подходил все ближе. — Я не могу! — взвыл шепотом сосед, тихо забормотал на ухо: — Я не могу это сделать. Это же живой человек. Я просто не могу. Не могу, слышишь. — Заткнись и просто сделай это, — шикнул на южанина Дживон. — Не могу! Сосед бы бросился бежать, но Дживон за мгновение до этого схватил того за рукав и притянул к себе. Нащупал ледяные пальцы южанина и переплел со своими. Крепко сжал. — Ку Джунэ, посмотри на меня! Перед ними оставалось всего два человека. — Всего шаг. Один человек. — Быстро! Дживон выпихнул южанина перед собой и толкнул в спину. Тот спотыкнулся, но устоял, шагнул через тело, только слегка задев его подошвами. Дживон, дождавшись кивка надсмотрщика, равнодушно поставил обе ноги на тело. Подпрыгнул. Медленно соступил вниз. Спокойной походкой двинулся дальше. В десятке метров на дереве висело тело Ханбель. Надсмотрщики кивали на камни и заставляли бросить их в мертвое тело. Дживон подобрал булыжник и метко запустил в грудь девочке. Кивнул Чхве и направился в сторону корпуса. — Покурим? — окрикнул его надсмотрщик. Парень покачал головой. — Пойду до барака прогуляюсь, пока тут все это веселье. Чхве одобрительно хмыкнул: — Ну смотри, через час чтобы был тут. — Да я и быстрее справлюсь, — отмахнулся парень. — Скорострел, что ли? — громко загоготал Чхве. Дживон растянул непослушные губы в ответной улыбке. Следующий час Дживон провел за женским бараком, выблевывая остатки обеда вперемешку с желудочным соком. Соседа трясло. Тот не спал. Не мог уснуть. Стук его зубов был отчетливо слышен в ночной тишине. Дживон медленно вошел в камеру, молча лег на холодный пол и отвернулся к стене. Сна не было ни в одном глазу. — Он УЖЕ был мертв. Зубы соседа перестали стучать. — Когда до нас дошла очередь, он уже был мертв, — медленно повторил Дживон. Потом непонятно зачем добавил: — Ты не убийца. — Зачем они это все? — неловко спросил сосед. — Ты же сам слышал, они пытались сбежать, — пожал плечами Дживон и заложил руки за голову. — Но эта девочка, — в запале шептал южанин, глотая от волнения окончания слов. — Она же всего лишь ребенок. Такая малютка. Как они могли с ней так? Дживон снова почувствовал привкус крови во рту. Разжал зубы и посмотрел на потолок. Перед глазами пролетали воспоминания с Ханбином, держащим за руку Ханбель, ее детский заливистый громкий смех и темно-зеленое платье, которое она часто носила. Маковое поле. Светящиеся глаза друга. — Потому что она была сестрой того парня, — тихо прошептал Дживон и отвернулся к стене. Двадцать один… Двадцать два… двадцать три… Кап… кап… кап… Кап… кап… кап… — Зачем ты стал журналистом? Сосед повернул голову в сторону Дживона, пытаясь рассмотреть его лицо в темноте камеры. — Зачем? — переспросил он. — Не почему? Дживон пожал плечами, хотя этот жест нельзя было увидеть, и пояснил: — С твоим голосом тебе бы лучше петь. Южанин музыкально рассмеялся. Смех рассыпался на тысячи звуков, нот, которые ударялись о холодные каменные стены камеры и осыпались на пол. — Не смейся, я серьезно! Пел бы сейчас песни о трагической любви, дружбе и самопожертвовании у себя на Юге. Твои земляки бы сейчас слезами обливались. — И ты тоже? — с улыбкой в голосе спросил южанин. — Я не твой земляк, — отмахнулся парень. — Ну, а все же? — не отставал сосед, приподнимаясь на локтях и подпирая голову рукой. — Тоже, — признался Дживон. — У моей матери был похожий голос. Когда она пела, мы с братом сидели, раззинув рты. Сосед молчал, видимо, ожидая продолжения. Но Дживон не собирался продолжать, считая, что и так уже сказал достаточно лишнего. — Хочешь… — начал было южанин, но запнулся на последнем слоге. Прокашлялся и продолжил: — Хочешь, я тебе спою? Дживон широко распахнул глаза и невидяще уставился перед собой. Тряхнул головой. — Надсмотрщики придут. — Так я тихо. Да и ночь на дворе. Они в карты рубятся. Или пьют. Дживон покусал нижнюю губу: — Только тихо. И Джунэ запел. Дживона вызывают спустя неделю. Будят прямо среди ночи и выводят из камеры. Тот сонно продирает кулаками глаза и старается не спотыкаться на каждом шагу. Бредет за надсмотрщиками. Заместитель начальника лагеря встречает его в уже знакомой допросной. Мужчина сидит на стуле, удобно развалив свое толстое тело. Дживон настороженно входит в комнату и, вытянувшись в струну, замирает. — Заключенный 211295, — медленно проговаривая каждое слово и каждый звук, произносит заместитель. — Я очень долго наблюдал за тобой. Очень внимательно и долго. Толстяк сделал паузу, давая Дживону возможность обдумать значение этих слов. Испугаться. — И пришел к выводу, — продолжил заместитель спустя полминуты, — что ты стоишь на верном пути. А верные и правильные решения нужно поддерживать. Поэтому со следующего месяца ты станешь непосредственным напарником Чхве. Знаешь, что это значит? Дживон вскидывает глаза, полные правдиво наигранного удивления. Паршивенько так наигранного, если быть честными, но заместителю этого хватает. — Это значит, — продолжает он, — что ты будешь повышен до помощника по трудовому перевоспитанию. Дживон благодарно кланяется под углом в девяносто градусов и замирает так на пару секунд. — Я приложу все усилия, чтобы не обмануть вашего доверия. Я заслужу полное прощение Великого Вождя Товарища Ким Ир Сена. Кап… кап… кап… Пятьсот семнадцать… пятьсот восемнадцать… пятьсот девятнадцать… — Знаешь, — тихо начинает южанин, привычно поворачиваясь на бок. — Было бы круто, если бы родился у нас на Юге. Дживон тихо хмыкает, не открывая глаз. Ему совершенно не удается представить, как бы это было. В отличие от соседа, который тут же принимается фантазировать: — Ты был бы из семьи среднего класса. Не богаты и не бедный. Ходил бы в школу по соседству, был бы самым крутым парнем в классе. Все бы хотели с тобой дружить. А после уроков ты бы дрался с другими крутыми парнями за самую красивую девочку школы. А лет через семь женился бы на ней. Дживон снова хмыкает, позволяя насмешливо мечтательной улыбке расползтись на его лице. — А потом? — тихо и хрипло после долгого молчания спрашивает парень. — А потом, — вдохновенно продолжает южанин, — ты бы поступил в университет. Самый крутой. Все бы были в шоке, потому что ты вроде как раздолбай. Но потом бы стали припоминать, что по математике и другим точным наукам ты всегда получал высшие баллы, с легкостью обходя даже отличников. — И на кого же я поступил? — интересуется Дживон, все больше поддаваясь мечтательному настроению соседа. — На инженера, — авторитетно кивает тот. — Или на архитектора. Может быть даже на автомеханика. Что-то из этого. Ты бы был рубаха-парень, с тобой бы все хотели дружить. Ты бы постоянно шутил и помогал младшим. А когда бы закончил университет, то пошел бы работать в самую крутую фирму Сеула. Или основал бы свою, которая бы через десять лет стала одной из самый успешных корпораций в стране. Соосед замолчал, восторженно переводя дыхание. Дживон открыл глаза и уставился в потолок, возвращаясь к реальности. — Было бы здорово. Кап… кап… кап… Три… четыре… пять… Дживон чувствует это всем своим нутром. Как будто бы земля начинает вибрировать под ногами. Парень отбрасывает недокуренную самокрутку и бежит ко входу в шахту за пару мгновений ДО. Оглушительно рявкает: — Джунэ! Южанин откликается и медленно идет к выходу. Поздно. Земля под ногами и в самом деле начинает вибрировать. Трястить. Все в испуге замирают, и только старые надсмотрщики, знающие о том, что будет потом, отбегают как можно дальше. Дживон приходит в себя и рявкает: — Быстро на выход! Южанин недоверчиво ускоряет шаг, переходя на бег. Его примеру следуют и другие заключенные: кидаются вперед, сбивая друг друга с ног. Но отстают. В следующее мгновение из глубины шахты раздается глухой бум. Вся движущаяся толпа людей на мгновение замирает, но буквально через пару секунд срывается с места, стараясь опередить пламя, рвущееся из глубины. Южанин добегает до выхода одним из первых, цепляется за протянутую руку Дживона и крепко ее сжимает. Парень одним рывком вытягивает соседа наружу и заваливается с ним вместе на спину. Тяжело дышит, промаргиваясь и смахивая с лица холодный пот. Но уже в следующее мгновение снова кидается вперед ко входу, вытягивая наружу невысокого парня с сильно перепачканным в грязи лицом. Невысокий парень надрывно кричит, сильнее цепляясь за протянутую руку. На помощь Дживону с опозданием приходит сосед, хватая парня за другую протянутую руку и вытягивая наружу. Ноги спасенного безвольно тащатся за телом, обожженая до черноты кожа виднеется в сгоревших штанинах. Они едва успевают отпрянуть от входа, как наружу вырывается сильное, обжигающее пламя, опаляя ресницы и брови, сжигая все живое на своем пути. Дживон тяжело дышит, глядя на пылающий вход. Огонь еще немного зверствует, затем постепенно успокаивается. Дживон оглядывается на лежащих рядом с ним парней. Те тоже тяжело дышат, покрытые потом и копотью, смотрят на проход в шахту. — Чхве! — парень тихо окрикивает надсмотрщика и кивает на незнакомого парня, которого они успели вытащить из шахты. — Этого нужно в лазарет. — Ты вытащил, ты и мучайся с ним, — философски пожимает плечами надсмотрщик. — А потом сразу иди на ковер к старшему и сам объясняй, что и как. Дживон кивает, подцепляет мелкого парня под руку и взваливает себе на плечи. На помощь кидается сосед, заложив вторую руку парня себе на шею и принимая часть тяжести тела на себя. Идут молча почти до самого лазарета. — Как ты понял? — наконец спрашивает южанин. — Тебя же не было там. Как ты догадался? Дживон молчит, переводя дыхание и с силой открывая входную дверь. Та тяжело поддается, скрипя на весь лагерь. — Почувствовал, — пожимает плечами Дживон, проходя внутрь. — Тебе сюда нельзя, иди обратно в корпус. Кап… Кап… Кап… Интересно, откуда все же капает? — Джихван, — шепчет сосед после отбоя. Медленные, глухие шаги надсмотрщика все еще разносятся по тишине коридора. Кажется, что он стоит прямо за дверью. — Парня, которого ты спас, зовут Ким Джихван, — поясняет южанин. Дживону это не нравится. Он чувствует, что сосед снова лезет не туда, куда нужно. — Откуда узнал? — хрипло спрашивает Дживон. — Ходил к нему в лазарет, — просто отвечает южанин, не чувствуя подвоха. — У нас тут теперь своеобразная группа спасенных Ким Дживоном. Дживон хочет спросить, каким боком тут южанин, но раздражение, казалось бы давно позабытое, лишает сдержанности. — Тут запрещено навещать больных в лазарете, — сквозь зубы шипит парень. — Строжайше запрещено, если ты не понял. Еще раз твоя нога ступит туда, и я сам тебя убью. Дживон раздраженно выдыхает и отворачивается на бок. — Но почему? — по-детски возмущается сосед. Нет, нет, нет, Дживон даже близко не собирается ему отвечать. Хватит уже присматривать за чужим задом. Пора бы и о себе позаботиться. — Потому что я, в отличие от тебя, хочу еще немного пожить, — тусклые слова все же срываются с губ. — Но зачем? Дживону снится Ханбин. Его мертвое, еще мягкое тело под ногами. Разбитое до неузнаваемости лицо. И широко открытые глаза. Он так и умер, продолжая смотреть на небо. Что там искал? Спасения? Ответы на вопросы? Родителей? Или маковые поля? Дживон никогда не узнает. Дживону снится его старый дом и скамейка возле дверей, которую когда-то смастерил отец. Парень обувает старые ботинки с почти насквозь стоптанной подошвой и пытается их зашнуровать. Теплый ветер ласково обдувает лицо, откидывая назад отросшие пряди волос. Навстречу идет Ханбин, держа за руку маленькую Ханбель. «Моя принцесса», — всегда говорил он. Откуда появилось это «принцесса», Дживон не знал. Видимо, из старых сказок, что остались у родителей еще от японцев. Дживон не любил читать, а вот Ханбель всегда требовала у старшего брата какую-нибудь историю. В любое время: перед сном, во время прогулки, вместо завтрака, когда не было еды. И Ханбин рассказывал. Иногда перечитывал затертые до дыр книжки, иногда выдумывал сам. Они садились на узкую скамейку, тесно прижавшись друг к другу и слушали тихий, иногда срывающийся голос Ханбина. Друг всегда смотрел на небо, когда рассказывал свои истории. Запрокидывал голову вверх, опираясь затылком о стену дома и говорил. Маленькая Ханбель и уже почти взрослый Дживон слушали с открытыми ртами. А потом, когда начинали опускаться сумерки, они шли бегать по маковым полям, вдыхая дурманящий запах красных цветков и чувствую себя счастливыми. Дживон входит в допросную. За столом сидит заместитель начальника лагеря, привычно обложенный стопками бумаг, и что-то пишет. Парень замирает у порога, ожидая, когда на него обратят внимание. Долго ждать не приходится: заместитель почти сразу подымает голову и без лишних слов переходит к делу: — Заключенный 260198 и заключенный 310397 совершили кражу из продуктового отсека. У Дживона по спине проползает ледяная змея, руки холодеют, а кровь ударяет в голову с такой силой, как будто собирается пробить черепную коробку и фонтаном вырваться наружу. — Зачем? — сипло спрашивает Дживон. Заместитель хмыкает и откидывается на спинку стула: — Разве предателям нужна причина, чтобы сделать подлость? Но да, оказалось, что они носят еду заключенному 070294. Дживон морщится, пытаясь понять, кто это вообще. — Ким Джихван, — милостиво поясняет заместитель, видя безуспешные потуги парня припомнить этот номер. — Тот, который попал в лазарет после аварии на шахте. Дживон кивает, давая понять, что догадался, о ком идет речь, и прижимает руки еще плотнее к телу, чтобы не было видно, как трясутся ладони. — Все трое будут казнены, — спокойно продолжает толстяк и впивается взглядом в лицо Дживона. — За измену и предательство «чучхе». Сегодня же. Двоих из них уже забрали, остался только заключенный 310397. Твой сосед. — Позвольте мне это сделать! — резко повышает голос Дживон и даже делает неосторожный шаг вперед. Заместитель удивленно вскидывает брови и смотрит на заключенного, ожидая пояснений. — Заключенный 310397 был моим соседом и я приложил много усилий, чтобы помочь ему стать на правильный и верный путь. Но то, что он сделал, показывает, что я старался недостаточно. Я виноват и я хочу искупить свою вину. Заместитель кивает в такт звучащим словам и легко соглашается: — Хорошо. Мне нравится твоё рвение. Я вижу, что ты не обманул моего доверия и полностью искупил свою вину перед Великим Вождем Товарищем Ким Ир Сеном. Со следующей недели будешь переведен в надсмотрщики и станешь в пару с Чхве. Я вижу, что вы неплохо сработались вместе. Дживон низко кланяется, замирает в такой позе на десяток секунд, а потом разгибается, изображая на лице высшую меру благодарности. — Чхве, отведи его к заключенному 310397 и дай пистолет. Одной пули будет достаточно. Дживон идет следом за Чхве по длинному, слабо освещенному коридору. Надсмотрщик насвистывает легкий мотивчик, мешая его с глухим звуком шагов. Останавливается около очередной двери, с точностью похожей на все остальные, звенит ключами и открывает. Заходит внутрь. Дживон следует за ним. В камере на полу сидит южанин. На его лице красным пятном выделяется запекшаяся кровь из разбитой брови. — На выход. Слова ударяются о стены. Сосед поднимает голову, видит Дживона и впивается в него цепким взглядом. Медленно поднимается на ноги, продолжая смотреть… с надеждой? Он еще на что-то надеется? — Я тебя предупреждал, — зло произносит Дживон под одобрительный смешок надсмотрщика. Сосед идет в паре шагов перед ними. Чхве ровняется с Дживоном и кивает на южанина: — Выведи его на пустырь, что за лагерем. Там недавно шестой корпус окопы вырыл. Не хочу потом еще оттаскивать его тело. Дживон кивает и бросает между прочим: — Я потом в женский барак пойду. Собирался наведаться, но тут ЭТОТ случился. Чхве понятливо хмыкает и предлагает: — Покурим? Дживон качает головой: — Вернусь, к тебе зайду и покурим. Надсмотрщик кивает и отстает, оставаясь стоять около корпуса. Дживон чувствует спиной его взгляд. Дальше они идут вдвоем. Сосед несколько раз оборачивается, смотрит на Дживона, на пистолет в его руке, спотыкается и идет дальше. — Стой. Южанин останавливается и поворачивается. Снова жадно смотрит на парня, пытаясь что-то найти в его лице. Но ничего, кроме мрачной решимости, не видит. Брови Дживона сведены к переносице, а челюсть сжата настолько сильно, что на скулах проступают желваки. — На колени, Ку Джунэ. Южанин дергается от звука собственного имени и медленно сгибает сначала одну ногу, потом другую. Тяжело опускается на землю. И смотрит в угрюмое лицо напротив внизу вверх. Боится умирать. Дживон смотрит в ответ. Твердо. Не отводя взгляда и не колеблясь. Надежды во взгляде соседа с каждой секундой становится все меньше. Остаётся только обреченность. — Через десять километров по прямой, — Дживон машет рукой за спину стоящему на коленях парню, — находится китайская граница. В глазах соседа появляется непонимание. Дживон поднимает руку и наводит на южанина дуло пистолета. Замирает. — Около моего дома было огромное маковое поле. Целый красный океан маков, — тихо произносит Дживон глухим голосом и взводит курок. — Я буду тебя помнить даже на том свете, — произносит Джунэ непослушными пересохшими губами. Дживон целится. — Нет, не будешь. А потом резко сгибает руку в локте, широко открывает рот, в одно мгновение засовывает дуло пистолета себе в глотку и стреляет. — А сейчас перед нами выступит заслуженный артист Республики Корея Ку Джунэ! — вещает ведущий со сцены. Концертный зал забит до отказа. Свет прожекторов ослепляет, а разодетая в яркие дорогие наряды публика взрывается оглушительными аплодисментами. Кто-то вскакивает со своих мест и хлопает, не жалея ладоней. Высокий слегка полноватый мужчина средних лет в черном костюме выходит на сцену, становится около микрофона, поправляет его. — Я исполню песню, — прокатывается его музыкальный голос по всему залу, залетая даже в самые отдаленные уголки, — которая называется «Красное поле». Она посвящается человеку, который был и остается для меня примером стойкости и силы. Я буду помнить его всегда. Под дождем или снегом, И по жизненным тропкам, Как бы тяжко не было Ты иди. Будут бить, издеваться. Будут люди ломаться На твоём нелегком, бесконечном Пути. Только красное поле Будет твоим ориентиром Я прошепчу в ночи «Покойся, Пожалуйста, С миром»!