Подарки на Рождество

      Снег заносил узкие парижские улочки. Из всех концов разносилось тихое пение под переливы лютни: рождественские гимны, библейские сюжеты и поэмы, положенные трубадурами на музыку. Город охватил полумрак. Фонари, слабым, но теплым и приятным светом озаряли витрины и лавки. Блестели украшения на шубах уважаемых дам; отливали лунным блеском латы городских стражников, совершавших патрули; сверкал снег от колеблющегося света фонарей; вдалеке звучал перезвон колоколов Собора Парижской богоматери. Близилось двадцать пятое декабря.       Женщина торопилась. Снег хрустел под ее сапогами, свежие хлопья осыпали черный мех накидки и попадали на ресницы. Она не обращала внимания. Скрыв лицо капюшоном, она пересекала улицы, убегала от взглядов. Пар вырывался из приоткрытых тонких губ. Аккуратные руки в черных перчатках сжимали сверток пергамента.       Она нашла пристанище недалеко от соборной площади — по правую сторону от Сите, за рекой. На совсем узкой улочке, подальше от посторонних взглядов, стояла молодая цыганка. Прижавшись смуглыми плечами к стене дома, она, казалось, не замечала ни холода, ни снега. Ничего не покрывало ни ее тела, ни копны смоляно-черных волос. Ей не было холодно.       В нетерпении цыганка пробегала взглядом по толпе, но не замечала ничего примечательного. Лица горожан изображали радость, реже — тоску, но чаще всего усталость. Девушка про себя пожалела тех несчастных, для которых Рождество было не большим, чем церковным праздником. Так было раньше и с ней. Зима — суровое время в Париже, особенно для нищих. Летом и весной она зарабатывала танцами и пением. С наступлением холодов, она не могла позволить себе прежних легких платьев и босых ножек. От танцев приходилось отказаться. Холод сковывал горло, едва давая сделать глубокий вдох: о пении речи идти не могло. А простое попрошайничество — не самое прибыльное дело.       Цыганка заметила вдалеке фигуру в капюшоне. Сердце, предвкушая радостную встречу, забилось быстрее. Женщина осторожно свернула с дороги и скользнула к стене. Она сбросила капюшон, и на плечи рассыпались пепельно-серые пряди волос, чуть неаккуратных и пушащихся от мороза.       — Добрый вечер, мадемуазель Фролло, — учтиво поздоровалась цыганка.       Клаудия не повелась на показную вежливость. Эсмеральда — не та, кто вынужден держать перед ней манеры. Здороваться с судьей, особенно с Клаудией Фролло, надлежало с поклоном, или, в крайнем случае, с кивком головы. Эсмеральда же даже не опустила глаз.       — Здравствуй.       Клаудию постоянно преследовало чувство, что Эсмеральда уважает ее недостаточно сильно. И была права: юная девушка временами относилась к любовнице легкомысленно. Как будто она встречается с подобной себе нищей цыганкой, а не с министром юстиции Франции.       — У меня есть для тебя кое-что, — с хитрой улыбкой сказала Фролло.       Клаудия делала подарки нечасто. Эсмеральда знала, насколько судья была богата, и искренне не понимала ее настроя. Клаудия не была чересчур скупа или слишком забывчива. Может, не хотела разбаловать свою пассию. Но подарки она делала хорошие. Ценные и дорогие.       Клаудия, в отличие от Эсмеральды, не была легкомысленна. Она относилась к своей любви трепетно и нежно. Чутко слушала любой ее вздор и подмечала мельчайшие жесты. Фролло была готова воспевать в стихах и песнях стройные цыганские ножки, ее природную грацию и ее буйные иссиня-черные локоны.       Клаудия протянула вперед руку со свертком. Эсмеральда приняла его. Быстрые пальцы развернули пергамент, и ее взору предстал подарок судьи.       В руке цыганки были безупречные серьги из золота, увенчанные крупными изумрудами.       — Я подумала, это будет прекрасно сочетаться с твоими глазами, — со слабой улыбкой выдохнула она, с наслаждением наблюдая за загорающимся взором Эсмеральды.       — Они чудесные! —воскликнула она, но уже через мгновение, чуть погрустнев, добавила, — Вы же понимаете, я не смогу ходить в них по городу. Они слишком дорогие для меня.       Клаудия знала.       — Значит, ты будешь носить их у меня дома.       Сердце бедной девушки с силой ударилось о ребра. Дома у мадемуазель Фролло. Эсмеральда уже была там несколько раз; у нее чудесно. У Клаудии была огромная кровать с шелковым бельем. Ни на чем более мягком цыганке не приходилось спать. У судьи Фролло была своя ванная, в которой Эсмеральда обожала мыться, особенно вдвоем с Клаудией. Наконец, в гостиной у нее был камин, и кресло прямо перед ним. Фролло любила читать вечером, когда цыганка, выбиваясь из сил, уже засыпала у нее под боком прямо в кресле.       Но вся та роскошь меркла перед возможностью наблюдать за ней. Эсмеральда была готова поклясться, что она — единственная во всем Париже, кто видел Клаудию Фролло с растрепанными волосами и в ночной рубашке, когда та просыпалась утром и находила рядом ее. Видеть улыбку той, кто обычно эмоций не выражает — приятно. Но когда улыбка адресована тебе, приятнее вдвойне.       Эсмеральда любила завтраки и ужины у Фролло. Ее повар был настоящим виртуозом. И кроме того, совсем не любопытным. Ему никогда не приходило в голову узнать, кто трапезничает и ночует с Клаудией. А Фролло ревниво оберегала Эсмеральду от взглядов ее слуг. Та иногда обижалась на это. Но быстро усмиряла огорчение и вспоминала: Клаудия слишком долго выстраивала репутацию неприступной и холодной женщины, чтобы теперь лишиться ее одним неосторожным действием.       — Я тоже приготовила вам подарок, мадемуазель Фролло, — ответила наконец Эсмеральда, оторвав взгляд от подаренных украшений.       Цыганка не продолжила фразы, а вместо этого игриво поманила женщину пальцем, призывая наклониться к ней: Клаудия значительно превосходила ее в росте. Судья чуть подалась вперед, и Эсмеральда что-то горячо прошептала ей на ухо. Всего несколько фраз, от которых дыхание Клаудии участилось, а зрачки расширились. Эсмеральда договорила, выпрямилась и бросила самодовольный взгляд на спутницу.       Та, справившись с парализующим восторгом, быстро подхватила девушку за талию и увлекла к крыльцу своего дома.              Клаудия лежала у нее на плече, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Эсмеральда была безупречна. Со слабой улыбкой судья вспоминала все, что дарила ей девушка: прикосновения нежных губ к щекам, шее, груди; ее руки, нежно поглаживающие тело; то, как цыганка, осмелев, забралась на нее сверху. Клаудия боялась проронить хоть слово, чтобы не испортить момент. Но ее так и подбивало спросить, придется ли ждать до следующего Рождества, чтобы повторить. Молчание ее утомило, и она тихо сказала:       — Это лучшее Рождество в моей жизни.       —Я знаю, мадемуазель Фролло. Я знаю.       Они обнимали друг друга, Клаудия плотнее куталась в одеяло.Эсмеральда целовала ее в висок. Они слушали дыхание друг друга, а где-то далеко за стенами их дома звучал перезвон колоколов Собора Парижской богоматери.