Платье

Гет
PG-13
Завершён
19
Размер:
4 страницы, 1 часть
Метки:
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
19 Нравится 9 Отзывы 2 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Примечания:
      Прекрасное узкое атласное темно-синее платье. Очень элегантное и утонченное, подчеркивающее длинные стройные ноги в туфлях на маленьком каблуке. Тина ненавидела его, и конкретно сейчас градус этой ненависти подбирался к последней границе жизнеспособности и платья, и той, на ком оно надето. Потому что слишком откровенно, и пусть Куинни сколько угодно говорит, что этот отвратительный кусок ткани — последний оплот целомудрия в современном мире, Тина так не считает. К тому же оно синее! В последние несколько дней этот цвет ассоциируется без малого с предательством. Отвратительный вечер. Благо, он уже подходит к концу, и всего через час-полтора она поймает такси и прямо в салоне сбросит осточертевщие туфли, кажется, сросшиеся с ее кожей.       Тина перевела взгляд на картину Копаньи (1), и на секунду представила, что этот прекрасный корабль движется прямо на нее, маленькую и беззащитную посреди необъятного океана… да еще и в узком платье, в котором совершенно невозможно плыть! Положительно, ее настроение сегодня уже никто не сможет испортить больше, чем уже есть.       Она устало прислонилась к стене и потянулась к стоящему рядом столику с маленькими закусками. Большая арт-галерея, название которой она не помнила, была наполнена людьми настолько, что еще чуть-чуть — и она треснет по шву, как модная сумочка, и выплеснет свое бесполезное содержимое в промозглую сырость сегодняшнего вечера. Люди бродили от картины до картины и восхищались, скучали, злились, уставали или были равнодушны. Все, как всегда. Наверняка, многие из них даже не разбирались в искусстве. Мимо застывшей с канапе в руках Тины продефилировала фифочка в золотистом платье, вынуждая отвести взгляд и горько скривиться. Она была похожа. Похожа на ту молоденькую практикантку из отдела аналитики, с которой она три дня назад увидела своего… а кого, собственно, своего? Он не муж, не просто любовник, и банальным бойфрендом его не назвать. Возлюбленный? Возможно, но тогда все приобретает совершенно другой размах. Тина так и не сказала Куинни, что ей не для кого сегодня наряжаться. Просто апатично спорила, но даже не подумала переодеться, когда сестра упорхнула по своим делам. Она уже давно не пыталась читать мысли Тины — слишком много смущающего.      Теперь Тина жалела. Обо всем. О платье. О желании развеяться. И больше всего о своей вере, будто бы их отношения если не навсегда, то очень, очень надолго. Это было недальновидно.       Персиваль не видел ее там, в коридоре, когда ненадолго рухнула ее жизнь. Наверное, даже не знал, что какой-то частью своей души она ненавидит его. Ненавидит, когда он приходит в их квартиру с работы — боже, она не знает, откуда он приходит, но так думать трусливо проще — и ведет себя, как ни в чем не бывало. Ложится к ней в постель. Говорит, что устал, и засыпает.       Обнимает во сне.       В носу внезапно защипало, и Тина отвернулась от зала, устремив невидящий взгляд на очередной шедевр современности. Картина Монкс (2). Как не вовремя. Мужчина на ней даже не похож на Грейвза, но в груди сжимается от запечатленного момента. Она помнит, как они дурачились вместе в утро первого совместного выходного, забыв про внеурочные и имидж трудоголиков. Прекрасное летнее утро, когда казалось, что все непременно будет хорошо, даже замечательно. Совместный душ и долгие неторопливые поцелуи и последовавший за ними день, проведенный в постели, и любовь, вскружившая ей голову.       Они сошлись внезапно, и, видимо, так же внезапно разойдутся, как в море корабли. Только вот она чувствует себя, как потрепанный бриг, чьи борта поломаны встретившейся пиратской шхуной.       Тина отошла к окну, желая вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Платье неимоверно стесняло движения и не позволяло перейти на привычный широкий шаг. Оно или жалость к себе сдавливали легкие.       Персиваль любил ее, она уверена. Тогда точно любил. На работе они прятались, как подростки в строгой школе, хоть и заканчивали Ильверморни в разные годы. Целовались по углам до спертого дыхания и покрасневших губ. В то время она узнала, как же любит он этими губами шептать ей на ухо пошлости. Им не удалось надолго скрыть свой роман, и коллеги еще несколько дней после смотрели вслед пацаненку-Голдштейн, недоумевая, что их восхитительный начальник нашел в этом сером утенке. По крайней мере, так перешептывались дамочки из аналитического. Он сказал тогда не обращать внимания, ведь «они и ногтя твоего не стоят, дорогая» и «все там сидящие — абсолютные посредственности». Что ж, видимо, со временем его взгляды и вкусы изменились.       Они вместе уже три года. Тина читала Бегбедера, но отказывается верить его догме. Нет, ее любовь еще жива, еще трепещет в груди.       Они редко гуляли по городу, но когда все же выбирались, то вечер превращался в волшебство. Он обещал свозить ее в Венецию, она его — в Пекин. Он обещал сходить с ней на эту выставку, она намекнула, что жалеть не придется, и выбрала это платье его любимого цвета.       Той девочке из аналитики оно бы не пошло. Слишком фигуристая. Слишком вульгарная. Сколько бы не говорили, что Тина одевается по-мужски, она знала, что Персивалю нравится. Он никогда не просил ее меняться, она платила ему тем же. Видимо, три дня назад традиция закончилась. Тина не сможет терпеть измены, нет. Хотя за прошедшее после увиденного время она много думала на эту тем, убеждая саму себя, что это ничего не значит, и если бы Перси хотел уйти, то давно бы ушел, что это было лишь мимолетное увлечение и подобное больше не повторится, сердце не вставало на место, а продолжало биться в горле. На тридцатом году жизни Тина поняла, что не прощает измен.       Эта выставка была последним шансом для них, все еще существующих как одно целое, точкой невозврата, переступив через которую больше не повернуться лицом к прошлому.       Холодный Нью-Йоркский ветер разметал ее волосы, охлаждая лицо. Где-то на улице хлопнула дверь машины, и она подавила в себе желание обернуться на звук. Пора смириться, что он не придет. Может, зажимает сейчас в углу какую-нибудь красотку, чье имя потом даже не вспомнит. Сколько их было? Сколько людей смотрело ей вслед с сочувствием или насмешкой? Как долго он уже предает ее? Как долго он уже не любит ее?       Тина потерла оголенные плечи, пряча их от ветра, и зашла обратно в зал.       Напротив нее в проеме входа на другом конце зала стоял тот, кого она ждала. Такой же самодовольный, как вор, которого не может поймать аврор. И неважно, что они оба и есть авроры, от этой шутки Грейвз как будто только в выйгрыше.       Его глаза скользят по залу, выискивая ее в толпе.       А ведь Тина ничем не показала, что знает. Она продолжала разговаривать с ним, хоть и более скупо, но так уже бывало в особо напряженные рабочие дни. Как она скажет ему это? Почему она чувствует себя виноватой? Это ведь он, возвращаясь каждый вечер домой, разбивал ей сердце.       Он нашел ее и взглядом скользнул по телу, туго затянутому в синий атлас. Его глаза горели, как часто бывало вечерами, которые он отлично умел превращать в томные утра, когда она тонула в шоколадной радужке глаз, глотая приготовленный им обжигающий кофе.       Персиваль рассекает толпу и, улыбаясь так ласково, идет к ней. Холод ползет по позвоночнику, и Тина в последний раз скользит взглядом по галерее. Возвращается на балкон. Пора заканчивать.       Когда он выходит вслед за ней, она уже продрогла. И слегка вымерзла внутри. Голые плечи скрывает согретый его телом пиджак, и очень сложно подавить в себе желание одновременно закутаться в него и принюхаться, не затесалась ли в запах мужского одеколона женская туалетная вода? Тина молчит, собирая в себе остатки мужества и гордости, но Персиваль обнимает ее со спины, прижимая к себе и слегка покачиваясь.       — Прости меня.       Ей кажется, что она ослышалась. Боже, как же неистово она сейчас желает этого! Тяжело разлепить губы после такого долгого молчания, но она все же справляется и спрашивает:       — Что?       — Я опоздал.       Просто констатация факта. Да, опоздал. Не хочешь наподобие повиниться в том, что уничтожил меня?       — Расскажи мне, — голос звучит хрипло, но спокойно. — Расскажи сам, и мы еще сможем что-то исправить. Не заставляй меня…       — О чем ты говоришь? — оборвал он ее, в недоумении разжимая объятья. Тина не стала сопротивляться, когда он попытался развернуть ее к себе лицом.       — Тебе нечего мне сказать? — кажется, выглядела она не так равнодушно, как думала сама. Глаза Персиваля расширились от удивления, что выглядело бы комично, если бы она могла улыбаться.       — Ты сегодня просто изумительна, но вряд ли этот факт прошел мимо тебя незамеченным, — неудачная попытка пошутить с его стороны.       — Конечно, готова спорить — в последнее время ты часто замечаешь чужую красоту, — все, первый шаг сделан. Ее точка невозврата, когда еще можно было сделать вид, что все хорошо, пройдена. Сейчас он должен напрячься и занервничать.       Это и происходит.       — Дорогая, в чем бы ты не хотела меня обвинить, давай перейдем сразу к сути, — Персиваль сразу становится собранным и деловым. Профессиональным. Раньше это ее всегда возбуждало, но сейчас даже уголек не тлеет.       Она молчит. Призрачное первенство потеряно, игра проиграна. Хочется выпить. Вернуться в их квартиру и достать кагор с верхней полки у окна кухни и залить горечь тягучей сладостью.       — Давай сделаем проще, — предлагает он, привлекая внимание Тины.       Она слушает, и только через несколько секунд тишины осознает, что от нее ждут ответа. Кивок.       — Задай мне вопрос, который так тебя интересует. И когда я отвечу, — его руки снова скользнули на ее талию, легко прижимая к себе — момент, достойный запечатления на одной из тех картин, многие их которых она не смогла рассмотреть: вечерний дождливый Нью-Йорк и они, застывшие скульптурой, обдуваемые ветром, — я поклянусь тебе.       Сейчас все решится. Ей почему-то очень легко. Она верит ему сейчас так, как никогда.       — Ты изменяешь мне?       Кажется, это не то, что он ожидал услышать. Он смеется:       — Милая, конечно же нет. Я не изменяю тебе, — и совсем близко, шепотом на ухо: — я же люблю тебя. Клянусь.       Вокруг ее запястья обвивается лента. Но Тина все равно не верит, все равно сомневается. Никто не способен поклясться и соврать, но пережитая боль не готова просто оставить ее.       — С чего ты вообще это взяла? — Персиваль потешается над ней, но Тине не смешно.       — Девушка из аналитического. И ты, вместе с ней в тёмном коридоре.       — Действительно, выглядит смущающе, — кажется, он согласно кивает, но она все ещё не оборачивается. — У неё брат в тюрьме. Дурочка думала, что за это ее выгонят. Поймала меня и умолял этого не делать. И, Господи, Тина, ей же и двадцати нет!       — И зачем ей тогда обнимать тебя?       — Ты должна знать, что такое истерика, милая, — он укоризненно покачал головой, — хочешь, я ещё раз поклянусь?       Тина не хотела. Из её тела вдруг будто исчезли все кости, а в голове было пусто от облегчения. Она верит. Ничего ещё не потеряно.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.