Вселенское колесо

— Мне нужен сын. Кунти смотрела на Панду загнанным взглядом, теребя обруч браслета. За то время, что они провели в добровольном изгнании в лесу, она похудела, и некоторые украшения едва держались на запястьях. — Я готов принять сыном кого-то из детей здешних браминов. Или вам двоим придётся, — Панду тяжело взглянул на обеих жён, — согласиться на обряд нийоги. — Это при живом-то муже?! — испуганно вскрикнула Мадри. — Я не способен дать потомства. Что ещё остаётся делать? Решайте до следующей зари: или вам придётся воспитывать чужого ребёнка, приняв его как родного сына, или кто-то из здешних мудрецов войдёт в наше жилище, и вам придётся на одну ночь принять его своим мужем. Мадри зарыдала, падая на траву куша, постеленную на полу, и закрывая лицо руками. — Лучше отправьте меня на костёр, господин! Я не смогу зачать сына ни от кого, кроме вас! Лучше умереть. — Мадри, — Панду приблизился к жене и нежно погладил её затылок. — Пойми, это необходимо. У жены моего брата тоже возникли трудности. Ходят слухи, она не может родить уже полтора года, нося плод внутри. А если её дети никогда не родятся? А если она сама умрёт? Династии Куру нужен наследник. Если не родной, то полученный от святых браминов, посвятивших себя аскезам. От тех, чья душа чиста. — Чиста?! — с внезапным гневом спросила Кунти. — Эти святые брамины очень даже не прочь влиять на царей, не гнушаясь любыми методами, а вы, господин, слишком часто и много слушаете их отравленные речи. Вы попали под их влияние… Ещё неизвестно, от вашей ли стрелы погиб тот брамин! Да и полно, прокляты ли вы? — Проклятия браминов — не выдумка. Они сбываются. — О! — язвительно воскликнула Кунти. — Если сегодня, мой господин, я прокляну одного из браминов умереть от укуса нага, а завтра подброшу в его кувшин с молоком крайта, то брамин, испив молока, несомненно, умрёт от яда. Таковы же и их проклятия. — Зачем ты это говоришь, Кунти? — Панду с тревогой посмотрел на жену. — Все проклятые умирали от вполне человеческих причин. И никто не может утверждать, чьей рукой они были убиты. Я тоже могу проклинать и сама исполнять свои проклятия или приказывать другим убивать для меня. Кто мне запретит?! — она гордо вскинула голову. — Даже не думай, — Панду шагнул к ней и испуганно стиснул руками её плечи. — Убить брамина — великий грех. — И об этом мы знаем от браминов, — насмешливо промолвила Кунти. — С каких пор, господин, из льва вы стали зайцем? Вы — кшатрий. Как этим отшельникам удалось довести вас до столь плачевного состояния, что вы верите каждому их слову, а свой ум совершенно не желаете слушать? Мадри внимательно прислушивалась к их разговору, но не смела перебивать. — Кунти, ты предлагаешь убить браминов, которые дали нам приют? Тех, кто исцелял наши раны и учил нас мудрости всё это время? — О, господин! — рассмеялась Кунти. — Вовсе не этого я желаю. Мне нужна не мудрость браминов, а ваша собственная. Ведь самый опасный волк тот, который завёрнут в шкуру телёнка. Не у каждого из людей нюх настолько тонок, чтобы из-под сладкого аромата молока учуять волчье зловоние, но я это зловоние чувствую каждый день с тех пор, как мы поселились здесь. Панду некоторое время молчал, опасливо глядя на не в меру разговорившуюся старшую жену, а потом ещё раз твёрдо припечатал: — Моё мнение не изменилось. Завтра на рассвете я жду вашего решения. И покинул хижину. Стоило ему уйти, Мадри молниеносно вскочила на ноги и обняла Кунти за плечи, вжимаясь мокрым от слёз лицом в её накидку. — Что же делать? — дрожащим голосом спрашивала она. — Я не вынесу прикосновений стариков, которые не принимают омовение, не чистят зубы и не причёсываются годами. Но и чужого ребёнка любить не смогу. Как быть? — Есть выход, — со вздохом пробормотала Кунти. — И если в этом мире есть хоть какая-то справедливость, никто не помешает мне завтра на рассвете рассказать мужу одну мою тайну. И я сделаю это иначе, чем прежде. Совсем иначе! Мадри оторвалась от накидки и с надеждой и любопытством вгляделась в лицо Кунти. — Что именно ты хочешь рассказать? И что означает «иначе, чем прежде»? — Ты узнаешь об этом завтра. А сейчас начинай совершать подношение Ганеше, молись изо всех сил, чтобы никакие препятствия не возникли завтра на моём пути. Тогда ни тебе, ни мне не придётся дарить ласки старикам и вынашивать нежеланных детей во чреве. Мадри кивнула и отправилась готовить ладду для подношения. *** Конечно, Мадри и подумать не могла, что в вечно крутящемся колесе миров однажды случилась серьёзная поломка. В течение бесконечных эонов времени только Триада и их дети помнили прошлые циклы существования вселенной. Но где-то, — видно, от неимоверной древности, — отвалилась часть скрипящей оси времени, и одна из смертных вспомнила то, чего никогда не должна была знать. У восьмилетней девочки в тот миг случился страшный жар. Она металась в бреду целую неделю. От жара её тела сгорали пропитанные водой простыни. Брамины и лекари только разводили руками. Целители давали ей горькое питьё, брамины читали над ней Махамритьюнджаю-мантру. Приёмный отец не находил себе места и забыл совсем, что он — царь, и ему следует больше думать о народе, а не о семье. На восьмой день Кунти встала с постели — бледная, осунувшаяся, худая, как тростинка. Все вздохнули с облегчением, кроме самой девочки. В сердце Кунти отныне лежала каменная глыба, которую ни выбросить, ни раскрошить было невозможно. — Пап, я стану одной из причин гибели династии Куру, когда вырасту, — внезапно сказала Кунти. — Будет война. Родные братья уничтожат друг друга. Из крови убитых по этой земле потекут огромные реки. — Что ты говоришь, дочка! — гладил её по голове отец со снисходительной улыбкой. — Это тебе кошмар привиделся из-за болезни. Сходи, поиграй с подругами в саду. Но она больше не могла играть. Её душа повзрослела на много вечностей, которые она провела прикованной к проклятому колесу. Одни мудрецы говорили, что душа перерождается бесконечное число раз, другие утверждали, будто у нас есть только эта жизнь. Кунти вдруг осознала горькую истину: правы и те, и другие. Душа перерождается бесконечное число раз, застряв в одной и той же жизни, прикованная к бессмысленно вращающемуся колесу… Умерев, кукла погружается сознанием во тьму, исчезая из поля зрения дарующих жизнь богов, но поворачивается колесо сансары, докатившись по линии времени до точки её рождения, и спящая тень вынуждена снова очнуться. Кукла выходит на свет, играя снова нелепую роль всё в том же набившем оскомину представлении. Бессмысленное лицедейство, высеченное нестирающимися символами санскрита на одном и том же колесе… Как осуждать богов за то, что они, вращая мир и помня все прошлые его повороты, стараются сами разбить вселенскую скорлупу изнутри, устраивая всё более кровавые войны? Они не меньше людей желают уничтожить надоевший бессмысленный шум. Пустота — это свобода, желанная тишина после опостылевших повторений. Она могла пытаться играть свою роль иначе, но спектакль, в котором её связали судьбами с другими лицедеями, стремился двигаться по накатанной колее. Кунти помнила те циклы существования, где любопытство вынуждало её снова и снова читать данную Дурвасой мантру, оставлять сына в корзине, полной лотосов, а потом — и это было тяжелее всего — ублажать кого-то другого, но не законного мужа. В том первом осознанном цикле, излечившись от горячки и вспомнив всё о предыдущих жизнях, полных скорби, Кунти попыталась не читать мантру, данную Дурвасой. Пусть жизнь пойдёт иначе. Возможно, если Карны не будет рядом, Дурьодхана не решится начать войну, и ей самой не придётся смотреть на то, как один её сын погибнет от руки другого. Но стоило Кунти отказаться от намерения читать мантру, вызывающую Господа Сурью, как вдруг на берег Ямуны явилась измождённая, покрытая язвами с ног до головы женщина. Бросившись к стопам Кунти, она стала плакать, утверждая, будто жить ей осталось не больше суток, а она всю жизнь мечтала увидеть Сурьядэва. Вот если бы перед смертью кто-то мог исполнить её желание… Если бы Бог Солнца хоть на мгновение явился к ней. И Кунти, пожалев её, прочла мантру. Не как в прежние циклы существования, не из наивности или любопытства. Она хотела помочь умирающей страдалице исполнить её последнюю волю. Но расплачиваться пришлось не умирающей, волшебным образом растворившейся в воздухе, стоило Сурьядэву ступить на берег, а самой Кунти. Девушка снова услышала то же, что и всегда: — Ты звала меня, царевна Кунтибходжи? Я пришёл, чтобы наградить тебя сыном. «Обман, — поняла Кунти. — Меня снова обманули!» Жар Сурьядэва опалял кожу. Солнечный бог торопился на небо к своим законным жёнам, поэтому он не церемонился с простой смертной, вызвавшей его. Он не дождался, пока она выйдет из реки, а просто высушил своим жаром часть русла Ямуны и лёг с нею, распяв её руки на высохшей глине. Она пыталась сжимать колени, но Сурьядэв напомнил ей, что это её дхарма — позволить вызванному божеству даровать ей ребёнка. Никакие мольбы, просьбы сжалиться или признания в том, что она вызывала его мантрой для другого человека, не принимались во внимание. Она плакала и кусала губы, пока Сурьядэв исполнял их совместную «дхарму». Да, этот бог был прекраснее любого смертного. Да, в прошлые циклы существования она сама испытала греховное вожделение, едва увидев его. Но сейчас ей было не до наслаждения или любования его сияющим ликом. Она знала, каковы будут последствия. Больше всего Кунти боялась создать одну из будущих причин кровопролития, но её не слушали. Вопреки воле, её опять использовали, как фигурку в игре, как беспомощную куклу… Она запомнила свою ошибку. И в следующий раз, когда на берег снова пришла та лживая дэви, Кунти лишь сказала ей: — Уходи. Ты — иллюзия. Твоим слезам я не верю. И женщина мгновенно исчезла. Кунти показалось, что на миг в облике этой умирающей мелькнул образ божества с гирляндами лотосов на шее, в высокой золотой короне и с интенсивно-синим оттенком кожи. Кунти собралась уходить с берега реки, но внезапно небеса раскрылись, и Сурьядэв всё равно сошёл к ней. — Ты звала меня, царевна Кунтибходжи? Я пришёл, чтобы наградить тебя сыном. — Но я не звала! — растерялась Кунти. — Я даже не прочла мантру! — Однако я хорошо слышал призыв, потому и явился. Поскольку здесь только ты, стало быть, моя дхарма — наградить тебя сыном. И снова руки распяты на высыхающей глине… Закрыв глаза, она сдалась. Этому миру было всё равно, чего желает она. Её уделом являлось находиться в рамках роли, которую нельзя переписать. Как она только ни пыталась избежать встречи с Сурьядэвом, но он всё равно находил её: в опочивальне, в саду, даже в тёмных переходах под дворцом, просачиваясь туда слабым лучом света, и в положенный день дарил ей сына. Поняв, что этот узел ей не под силу развязать, Кунти решила изменить другое событие. Она твёрдо вознамерилась принести новорождённого Карну во дворец и воспитать как своего сына. Её мальчик будет всегда с ней! Он вырастет вместе с пятью её сыновьями и никогда не станет другом кауравов. Война не начнётся. Однако судьба и тут начала играть с ней. Уложив сына в корзину и накрыв лотосами, она двинулась ко дворцу, но ею внезапно овладела сильнейшая жажда. Кунти ненадолго вернулась к реке, чтобы напиться, поставив корзину рядом. Из спокойной Ямуны вдруг выплеснулась огромная волна. Река, как живая, сама подхватила и унесла Карну. Кунти со слезами отчаяния смотрела ему вслед… В следующий раз, помня свою ошибку, она поставила корзину подальше от себя, но неожиданно из леса выскочил огромный тигр. Схватив корзину в зубы, он помчался вдоль берега. Кунти бежала следом, плача и крича, путаясь в сари и постепенно отставая. Тигр нёсся прыжками по берегу реки, но вдруг соскользнул с обрыва и упал в воду, выпустив из зубов добычу. Кунти решила вовсе не подходить к реке. Схватив корзину, она помчалась бегом через лес, чтобы скорее добраться до дворца. На той дороге её поймали разбойники. Вырвав из её рук Карну, они сказали, что ребёнок станет платой за её свободу, после чего оглушили девушку ударом по голове. Когда она пришла в себя, ни разбойников, ни Карны рядом не было. С разбитым сердцем Кунти вернулась к отцу. В той жизни она решила, что больше никогда не увидит сына, но Карна уцелел. Кунти не дано было узнать, что разбойники вышли к берегу Ямуны и перессорились друг с другом из-за своей добычи. Корзина с новорождённым во время драки случайно упала в реку. Она решила, что пойдёт по самой длинной и безопасной дороге. Она потратила почти двое суток, чтобы вернуться во дворец, обогнув лес и не приближаясь к воде. Однако когда царь Бходжи вышел навстречу и увидел младенца в её руках, он сказал, прежде чем Кунти успела открыть рот: — Если это новорождённое дитя твоё, я своими руками брошу его в Ямуну, дабы никто не узнал о твоём позоре. Удивляюсь, что ты не додумалась сделать это сама! Если же дитя чужое, и ты его просто нашла, отдай служанкам. Пусть унесут его за пределы наших земель и отдадут на воспитание чужеземцам. В любом случае я не желаю слушать никаких извинений или просьб по поводу этого ребёнка, кем бы он ни был. Кунти бросилась в свои покои. Она плакала несколько дней подряд. Жернова судьбы размалывали её, не обращая внимания на её желания, на попытки вести себя правильно. Она каждый раз терпела насилие, теряла сына, а война всё равно происходила, и она бессильна была что-то изменить. *** Её снова и снова выдавали за Панду, который, наслушавшись нелепых россказней про ад для бездетных, опять заставлял её отдаваться богам, не слушая, чего хочет она… Кунти вспоминала, каким он был на сваямваре: красивый юноша с добрыми, наивными глазами. Ей тогда казалось, с ним можно не опасаться невзгод. Он умел сражаться и любить, сострадать и прощать. Однако счастье её продолжалось недолго. Вскоре Панду привёз во дворец вторую жену, не успев подарить первой супруге даже единственную брачную ночь. Появление Мадри глубоко ранило Кунти, и между ней и Панду возникло отчуждение. Искренняя и чистая любовь начала усыхать, как растение, лишённое влаги. А потом случилась та роковая охота, от которой Кунти с мольбами отговаривала мужа. Она пыталась говорить о дурных снах и плохих предчувствиях, тайком гасила лампады в своей опочивальне и в покоях Мадри, заставляла слуг лгать, будто они слышали ночью вой шакалов и карканье ворон за стенами дворца. Панду был неумолим. Мадри желала получить шкуру оленя, поэтому, не обращая внимания на гаснущие лампады и вой шакалов, царь всё равно уезжал на охоту на следующее утро, гнался за добычей и получал своё проклятие. Оставался лишь один способ изменить эти события. «Если я заставлю своё сердце замолчать, забуду навсегда о возвращении Карны и выйду замуж за другого царя, то у меня родятся дети, однако это уже будут не пандавы. Выдержу ли я разлуку с ними? С теми, с кем сроднилась за столько жизней? — она стиснула руки. — А если Дурьодхана станет царём, — на этом моменте размышлений Кунти вздрогнула, — будут ли люди счастливы? С другой стороны, пока Дурьодхана владел Индрапрастхой, он не причинял вреда жителям… Он защищал границы и заботился о народе. Наверное, он мог бы стать царём не хуже других, если бы его сердце не сжигала ненависть к тем, кого он с детства считал врагами? Если бы не гнев на моих сыновей, Дурьодхана вёл бы себя иначе? Выйдя замуж не за Панду, я смогу предотвратить войну и посмотреть, каким станет сын Дхритараштры: порочным или справедливым». Решившись, на сваямваре Кунти обошла царевича Панду стороной и надела цветочную гирлянду на шею наследного принца Видартхи. Вызванный царём Бходжи брамин высчитал благоприятный для бракосочетания день, но утром в день свадьбы жених погиб, упав с лошади, напоровшись на камень и сломав себе шею. Ужаснувшись, Кунти в следующий раз выбрала другого царевича. На сей раз её выбор пал на принца из Прагджьотиша. Однако тремя днями позже избранник Кунти погиб не менее страшной смертью. Его затоптал вырвавшийся из леса дикий слон. Третьего жениха, из царства Кикаты, укусила змея, заползшая ночью в постель. Четвёртый царевич, из Уткалы, зачем-то отправился ночью в лес за день до свадьбы и случайно рухнул в ущелье. Его тело нашли только семь дней спустя. Проживая каждый из этих вариантов жизни несколько раз, Кунти тщетно пыталась предупредить женихов об опасности. Не помогало ничего. Обручённые с ней царевичи не верили в грядущую беду, считая предупреждения невесты бесплодными женскими страхами. И погибали. Десятки раз Кунти приходилось наблюдать, как царь Кунтибходжи плакал, бил себя кулаком в грудь и горестно стенал: «Кто теперь согласится взять мою дочь в жёны после того, как она уже была обещана другому?» И каждый раз в его покои в эти мрачные дни являлся Панду, с кроткой улыбкой говоря: «Я полюбил вашу дочь с первого взгляда, поэтому с радостью женюсь на ней хоть сейчас. Для меня она всегда будет чистой и непорочной». Оросив плечо будущего зятя слезами счастья, отец призывал Кунти в свои покои и соединял её ладонь с рукой царевича Хастинапура. «Боги мешают мне, — отчаявшись, поняла Кунти. — Боги снова меня предают». В следующий раз она добровольно выбрала Панду своим мужем на сваямваре, и это, само собой, не изменило остального хода событий ни на ангул*. *** Кунти не верила в проклятия. Ведь в тот день, когда Панду находили мёртвым, она всегда замечала неестественный цвет его кожи и крошечный красный след у основания шеи, словно он был убит отравленным дротиком, а не умер из-за соития. Несомненно, смерть Панду кто-то подстроил! Она пыталась выследить убийцу, но каждый раз другие неожиданные события мешали ей прийти вовремя к месту происшествия. И эти события не оставались одними и теми же, они произвольно менялись в каждой следующей жизни! Она не могла их предотвратить. В первый раз, когда она попыталась последовать на тюльпановое поле за Мадри и Панду, заболел Юдхиштхира. После завтрака он вдруг побледнел, схватился за грудь и упал навзничь. Бросившись к нему и приподняв его голову, Кунти ощутила сильный жар, охвативший тело мальчика. Его сердцебиение едва прослушивалось. Кунти забыла обо всём. Она не пошла никуда, просидев рядом с сыном до самого вечера. Стоило солнцу зайти, Юдхиштхира поправился так же внезапно, как и заболел. А брамины принесли весть о том, что Панду мёртв. В другой раз она попросила Юдхиштхиру не завтракать. Он послушался мать, не стал есть фрукты и не свалился с горячкой. Зато через несколько мгновений из леса прибежал перепуганный Арджуна, крича, что брат Бхима наелся каких-то чёрных ягод и теперь жалуется на резь в животе, которую невозможно терпеть. Всё повторилось, как и в прошлый раз. Бхима страдал до вечера так, что Кунти всерьёз опасалась за его жизнь. К ночи ему стало легче, но спасать Панду уже не имело смысла. В третий раз Кунти с вечера запретила сыновьям уходить из хижины и сказала, что на один день им всем надо отказаться от пищи и довольствоваться лишь водой. Когда Мадри и Панду покинули их жилище, отправившись за цветами, Кунти попросила Юдхиштхиру присмотреть за Накулой и Сахадэвом, а также проследить, чтобы Бхима воздержался от еды, и пошла за мужем. Ей не удалось пройти и нескольких шагов. За спиной раздался громкий вопль. Юдхиштхира отвернулся всего на миг. За это время Накула успел схватить самодельный лук Арджуны, натянуть тетиву и выстрелить, попав в живот Сахадэву. Ранение оказалось опасным, но не смертельным. Брамин-целитель к вечеру того же дня спас сына Мадри, залечив его рану. Чего только не случалось в тот роковой день, когда погиб Панду… На их лесное жилище нападали разбойники, Кунти приходилось спасаться от змей, тигров, внезапно налетавших порывов сильного ветра, выворачивавших деревья с корнем, от ракшасов и даже от веталы. Поняв, что к месту происшествия успеть вовремя ей не позволят, Кунти попыталась пойти иным путём. Она стала уговаривать Мадри посидеть с детьми, обещая сходить за цветами вместо неё, однако Мадри в резкой форме отказалась исполнять её желание. Кунти предлагала пойти за тюльпанами с сыновьями, но на сей раз её предложение отверг Панду, сказав, что младшие им лишь помешают. Кунти обещала принести тюльпанов, собрав их в одиночку, но снова Панду был против, а ей приходилось смотреть, как они вдвоём уходят навстречу собственной гибели. Однажды Кунти попыталась пробраться на то поле, едва взошло солнце, чтобы оказаться там раньше мужа. Но и это не помогло. Когда Панду её там разыскал, он был страшно зол. «Как ты посмела уйти тайком, никого не предупредив?! — кричал он. — Ещё немного, и моя вера в твою чистоту исчезнет!» Супруг приказал ей поклясться именем Вишну, что она не ходила встречаться с другим царём или брамином. Когда же Кунти принесла такую клятву, он велел ей немедленно возвращаться в хижину, а собранные ею цветы с гневом выбросил. На следующий день он отправился собирать тюльпаны, и его нашли мёртвым. Ничего не менялось. Ничего невозможно было предотвратить. Десятки сотен раз Кунти спрашивала у насмерть перепуганной Мадри, не заметила ли та воина, стрелявшего в Панду. Но Мадри только рыдала, зажимая уши, и отрицательно трясла головой, а потом всходила на костёр, прося напоследок позаботиться о Накуле и Сахадэве. Тогда Кунти стала пытаться внушить Панду, пока он ещё жив, что не стоит верить браминам и надо чаще оглядываться по сторонам, ибо в этом лесу может грозить опасность со спины. Но каждый раз она терпела поражение. Панду не понимал её намёков на волков в шкуре телёнка и не верил ей, а рассказать ему всю правду она не могла. Он бы принял её за безумную. *** Мадри при всей своей жестокости и хитрости была наивна, как ребёнок. Она пребывала в блаженном неведении насчёт «любви» богов. И Кунти до последнего скрывала, сколько раз ей приходилось совершать противное её природе. Кунти из сострадания лгала Мадри, не желая её ранить, говорила, будто боги просто «посветили на неё лучом», и дети во чреве возникали сами собой. Если бы! Боги принимали человеческий облик и делали с ней то, что любой мужчина сделал бы с любой женщиной, пожелав зачать сына. Дхармарадж был холоден, как снег Кайласа. Он не подарил ей ни единого поцелуя, не сказал ни одного ласкового слова. Он выполнял свой долг с отрешённым видом, словно говорящим: «Я выше этого, меня вынудили». А потом он превращался в бесформенное сияние и исчезал в небесах, а она оставалась лежать на траве, уткнувшись в собственные одеяния. Даже после встречи с Сурьядэвом она не чувствовала себя настолько опустошённой. Она надеялась, что подобного никогда больше не повторится, но Панду каждый раз оказывалось недостаточно одного сына. Хуже того, с каждым следующим поворотом колеса муж становился по отношению к ней всё более холодным, жестоким и требовательным. Как и боги, приходившие даровать потомство, превращались в равнодушных, мрачных существ. Кунти не понимала, почему это происходит. Складывалось ощущение, будто из мира, уставшего вращаться, постепенно исчезают доброта и тепло. Души людей превращались в мёртвую пустыню, но Кунти, в отличие от других, всё ещё была способна чувствовать. Она боялась. *** Спустя год Панду захотел иметь потомка от бога Ветра. Кунти вся дрожала, предчувствуя, что мощь Ваю ей, как обычно, вынести будет непросто. Ваю снова спустился, и хрупкое женское тело оказалось во власти бурной стихии, не имеющей человеческого понимания о том, как надо быть нежным, осторожным, внимательным. Кунти попала в смерч, который пронёсся по ней, а затем улетел, оставив после себя чувство, будто её разбили об острые камни или по ней потопталось стадо слонов. Она так надеялась, что Панду хоть теперь передумает и больше не станет заставлять её вынашивать божественных детей, но, получив двух сыновей, супруг опять вдохновился. — У моего брата и Гандхари сотня мальчишек подрастает, а у меня всего двое. Хочу больше! — вскоре потребовал он. — Следующим, кого мы вызовем, станет Индра. Индра? Бог, мечущий молнии и проливающий на землю дожди? Кунти сжалась в комок. Во всех прошлых циклах Индра был безжалостен, используя её тело для собственного удовольствия, но не думая ни мгновения о её наслаждении. Мадри молчала, тоскливо поглядывая на первую жену. Она не знала, завидовать Кунти или жалеть её. После всех этих встреч с богами её бывшая соперница вовсе не выглядела удовлетворённой. Скорее, выжатой до капли. На встречу с Индрой Кунти шла, дрожа от тревожных ожиданий. Однако на сей раз воинственный бог внезапно сжалился над ней. — Ты такая красивая. Ты достойна меня. А, значит, мы оба должны получить наслаждение от исполнения долга, — нежно прошептал он Кунти на ухо, начиная неторопливыми прикосновениями пробуждать её тело, так долго не получавшее достойных ласк. — Расслабься и доверься мне. Я — царь богов, я знаю толк в удовольствиях. Это воистину был рай. Впервые за всю её жизнь. Нет, впервые за долгие жизни… Индра заставил её стонать и кричать в экстазе. Она забыла даже, что муж стоит поблизости и в ужасе смотрит на происходящее. А потом, когда Индра ушёл, Панду в гневе назвал её падшей женщиной и запер в хижине, запретив выходить оттуда в течение года. Всех сыновей отдали на воспитание Мадри, а Кунти по требованию мужа должна была совершать суровые аскезы в наказание за то, что посмела испытать удовольствие. Вскоре Панду явился к ней и сухо потребовал научить Мадри вызывать богов. Кунти удивилась и немного испугалась. Такое случилось впервые. Во всех прежних жизнях мантру у неё просила сама Мадри, желая иметь детей. — Ты стала наслаждаться грехом, поэтому отныне недостойна приносить сыновей! — гремел Панду, а Кунти не знала, бояться ей или радоваться: казалось, что заевшее колесо, к которому её приковали, наконец немного сдвинулось с места. Бледная и напуганная Мадри, стоя рядом с Панду, похоже, готова была отказаться от предоставленной ей чести, но супруг им обеим не оставил выбора. Кунти раскрыла мантру Дурвасы Мадри, а после ухода Панду долго сидела на полу, стиснув руки, но не решаясь молиться. Она слишком хорошо познала лживую суть этого мира. Она больше не верила дэвам. И вот тогда к ней явился Ганеша. Просочившись сквозь узкое окошко хижины, словно едва различимый призрак, он тихо коснулся её груди, сказав: — Пытайся и дальше, царевна Кунтибходжи. Продолжай верить. У тебя ведь почти получилось. Если этого не сделаешь ты — не сделает никто! Только не падай духом. — Но что я должна сделать? — слабо пролепетала она. — И что у меня почти получилось? — Изменить этот горький, будто полынь, мир, сделав его сладким, как мёд. Увы, богам это недоступно. У нас ещё меньше свободы, чем у людей. То, что ты вспомнила прошлые вселенные, делает тебя сильнее. Пытайся снова и снова, однажды у тебя получится. Ищи точку, которую тебе доступно изменить. А когда поймёшь, что пришёл желанный час, молись мне. Или пусть кто-то другой молится за тебя. Я уверяю, однажды ты сможешь, и это проржавелое колесо покинет колею, в которой застряло. — Колесо?! — она изумлённо распахнула глаза. — Да. Знаешь, бывает, простая телега увязает в глине. Но и вся вселенная может застрять на каком-то этапе пути. Сейчас мы увязли так, что даже боги бессильны. Мы крутимся в пустоте так давно, что устали от этого. Мы оторвались от Молочного Океана, нашего прародителя. Мы сброшены с древа жизни миров, плавая внутри пустого ничто. Все отчаялись, даже отец и дядя. Мы не знаем, что делать. Души богов и людей пропитались жестокостью. Мы творим то, что творить не должны. Святые брамины перестали быть святыми. Предел уже близко, однако у нас появилась надежда — это ты. Вытолкни ракшасово колесо, увязшее в пустоте. Верни нас к источнику силы, к ближайшему божественному древу жизни, где мы сможем возродиться и стать прежними! Я помогу тебе, но толкать должна ты сама. Сквозь боль и разочарования, сквозь страдания, делай то, что подсказывает тебе сердце. Мы все ощущаем, как твои попытки расширяют колею. Терпеть осталось недолго. И она воодушевилась, забыв о том, сколько раз её обманывали люди и дэвы, сколько раз в конце жизни её наказывали за любовь равнодушием и жестокостью собственные сыновья, сколько раз ей приходилось заживо сгорать в лесу вместе с престарелыми и беспомощными царём Дхритараштрой и царицей Гандхари… *** Вполуха она слушала той ночью восторженные речи Мадри о том, какого стыда та натерпелась и какое наслаждение испытала, вызвав к себе братьев Ашвинов. Они по очереди ублажали её, а потом заставили смотреть на свои совместные игры. — Это было так прекрасно, но та-ак стыдно, — широко распахивая свои тёмные глаза признавалась Мадри, алея, словно свежая роза. — А наш супруг, когда они исчезли, сурово сказал, что узрел достаточно разврата, и больше ни меня, ни тебя к этим богам близко не подпустит. Кунти только едва приметно усмехнулась. В уме у неё засело другое: она должна попытаться снова. Сам Ганеша хочет покончить с этим застрявшим миром! Впервые Кунти ощутила, что в её жизни появился смысл. *** Она пыталась менять события и после смерти Панду, отказываясь идти в Хастинапур, но когда она объявляла о своём решении браминам, самый старый из них, размахивая клюкой перед её носом, начинал говорить странные вещи: — Твоему сыну Юдхиштхире предназначено стать царём, и он им станет, даже если ему и его братьям придётся снова лишиться матери! Одна уже умерла, вторая тоже станет будто мёртвая. — Что вы имеете в виду? — холодея от ужаса, спрашивала Кунти. — Почему сыновья должны меня лишиться? Почему я стану будто мёртвая?! Брамин беззубо улыбался, и его улыбка выглядела такой же зловещей, как оскал обгорелого черепа на пепелище. — Из-за твоей духовной слепоты. Если ты не пойдёшь в Хастинапур, то не выйдешь из этого леса никогда, — шамкал старик. — Я приглашу сюда министра Видуру, и он заберёт твоих сыновей, а ты проживёшь до старости с нами. Хочешь такую судьбу? Кунти вздрагивала и закрывала глаза. — Тогда не перечь. Бери сыновей и иди туда, где вам отныне предназначено жить. И не вздумай сбежать. В какой лес или город вы бы ни отправились, за вами будут следить мои люди, и они всегда принесут мне вести о том, где вы скрываетесь. Твой сын обязательно станет царём! Никто не сумеет помешать этому. Сама Триада хочет этого, а исполняя волю богов, брамины готовы на всё. Поверь, когда необходимо, мы можем стать такой силой, что никаким кшатриям против нас не устоять. И Кунти шла в Хастинапур, спотыкаясь на каждом шагу и роняя слёзы. Она уже знала, что их там ждёт — начало ненависти, начало войны. *** — Я ненавижу их, мам, понимаешь? — Бхима сжимал кулаки, сводя брови над переносицей. — Они заносчивые, они постоянно смеются над нами, называя приблудными. Этого Дурьодхану… Я на куски порвать готов! — И всё же не оскорбляй его. И не бей его младших братьев. — А если он оскорбляет брата Юдхиштхиру и брата Арджуну? Это я тоже должен стерпеть?! Не буду. Кунти погладила его по голове. — Значит, желание матери для тебя ничего не значит? — спросила она, беспомощно глядя на вымахавшего подростка снизу вверх. — Почему ты на их стороне? Ты нас не любишь? — всё больше хмурился Бхима. Она вздохнула. — Люблю, мой милый Врикодара. И не желаю смертной вражды в этом дворце. — Если нам не нужно это царство и этот трон, давайте просто вернёмся в лес? — предложил Юдхиштхира. — Лучше жить в уединении, чем терпеть унижения здесь. Если ты желаешь мира, матушка, то лучшее, что мы можем сделать — уйти обратно. Дурьодхана так и сказал: он никогда не поверит в наши дружеские намерения. Лучший способ доказать ему, что трон нам не нужен — уйти. Если мы этого не сделаем, стало быть, мы враги, и он будет обращаться с нами дурно. Собрав вещи, она попыталась сбежать ночью вместе с сыновьями, движимая отчаянием, но в воротах дворца её остановил Видура в сопровождении нескольких охранников. — Ты не должна лишать сына его законных прав только из-за каких-то невоспитанных мальчишек! — сказал он и, повернувшись к Юдхиштхире, добавил: — Неужели твой отец погиб зря? Он воспитывал тебя знатоком Закона. Ты — потомок Дхармараджа, светоч истины. И ты из трусости уйдёшь, оставив Хастинапур на произвол судьбы? — Ты тоже общался с браминами? — слабо спросила Кунти. — С теми, кто жил в лесу? — Постоянно, — подтвердил Видура. — Они давно объяснили мне истину. Юдхиштхира должен быть царём Хастинапура, и никто иной. И я приложу все силы, чтобы это желание исполнилось. Возвращайтесь в свои покои, — мягко обратился он к пандавам. — Не бойтесь Дурьодханы и давайте ему отпор в меру сил своих. Я всегда поддержу вас, а однажды эта ядовитая змея лишится своего жала. Вы же, царица, — он вежливо заговорил с Кунти, но в голосе его звучал холод, — тоже идите к себе. И имейте в виду, пока я жив, никто не заставит вас покинуть этот дворец. Я прослежу за этим. Так она оказалась на положении пленницы, хотя её свободу никто не отнимал. Последней надеждой спрятаться от неизбежной судьбы был пожар в Варанавате. — Нам придётся оставить во дворце шесть тел вместо себя, чтобы в Хастинапуре поверили, будто мы погибли, — мрачно заметил Бхима. О, как хорошо она помнила этот момент! — Нет, только не это! — она бросалась к Бхиме, крепко обнимая его за плечи и заглядывая ему в глаза. — Я запрещаю вам. Мы уйдём через тайный подземный ход, просто исчезнем. Нас никто не будет искать, но никого не надо трогать. Обещай, что никто не умрёт! Бхима неохотно обещал, подозрительно отворачивая лицо. Но позже она всегда узнавала, что на пожарище нашли шесть обгоревших тел. Она плакала, утирая слёзы волосами, она спрашивала у сыновей, что всё это значит, но они лишь прятали глаза и молчали. Все пятеро. Вернувшись в лес, Кунти надеялась, что им удалось хорошо скрыться. Она не брала в расчёт Кришну, вступившего в игру. Тот прилагал все усилия, чтобы пандавы вышли на свет, а война состоялась. К тому времени все её сыновья, утратив природную скромность, начинали считать себя избранными, представителями богов на земле, в отличие от демонов-кауравов. Спорить с Васудэвой, внушившим им эту идею, не имело смысла. Все её доводы разбивались о мнение Кришны, имевшее в глазах пандавов куда больший вес. Не встречать Кришну на пути было невозможно. Он всегда находил их сам, являясь перед ними со своей неизменной загадочной улыбкой. Опутав сетями обаяния Арджуну, он распространял своё влияние на остальных. Потеряв надежду переубедить сыновей, Кунти решилась на отчаянный шаг. В следующий раз, когда колесо судьбы снова повернулось, Кунти, придя в Хастинапур, стала искать встреч с кауравами, пытаясь внушить им мысль о том, что пандавы — не враги. Ещё не враги! И если вести себя правильно, вражды никогда не будет. Сначала она отважилась поговорить с Карной, считая его наиболее разумным из всех. В конце концов, он тянулся к ней и уважал её, даже не зная о том, кем ей приходится. — Не задирай моих сыновей, — сложив руки у груди, попросила Кунти как-то утром, когда Карна молился Сурьядэву на берегу реки. — И попроси Дурьодхану и остальных не делать этого. — Но они первые задирают нас, — возразил будущий царь Анги. — Если они прекратят, мы перестанем тоже. — Я просила. Они меня послушают. Вы остановитесь. Дурьодхана требует от нас покинуть дворец. Но этот дворец некогда принадлежал и царю Панду! Если хорошо подумать, мы не должны уходить. — Вы правы, царица, — согласился Карна. — Но не должно происходить и многого другого. С тех пор, как вы появились, все вокруг только и говорят о том, что Юдхиштхира — святой, а Дурьодхана — демон, ибо ему не повезло родиться в грозовую ночь. Не знаю, кто распускает слухи, но эти сплетни такие убедительные, что даже Великий Бхишма скоро поверит в них. Докажите, что это не ваших рук дело. — Не моих! — испуганно воскликнула Кунти. — И сыновья мои здесь ни при чём! — Однако пока ходят такие сплетни, ни Дурьодхана, ни его братья не поверят в ваши добрые намерения. И я полностью поддерживаю мнение царя Шакуни о том, что честные воины не чернят имя других. Царица, — лицо Карны немного смягчилось, — я вас уважаю. Позвольте мне поверить, что сплетни были просто ошибкой, недоразумением. Пусть они утихнут. Пусть Бхима перестанет колотить направо и налево палицей тех, кто слабее, перебрав бханга. И тогда, даю слово, я приложу все силы, чтобы Дурьодхана переменил своё мнение о пандавах. А пока я ничего не могу для вас сделать, как бы мне этого ни хотелось. Даже сына своего она не смогла убедить, что в происходящем нет её вины… А если рассказать ему правду? Ту, от которой её собственные губы немеют, а голос изменяет ей? Ведь Карна не знает, кем они приходятся друг другу! Если узнает, то поверит? Должен поверить! Родная мать не может обманывать. Кунти поклянётся Карне словом матери, что не лжёт. Пандавы не плетут заговоров против сыновей Дхритараштры, не распускают никаких слухов. Против обеих сторон кем-то ведётся бесчестная игра. Пандавов и кауравов пытаются заставить ненавидеть друг друга, но единственное при этом, чего желают сыновья Панду и сыновья Дхритараштры — обрести мир, покой и любящую семью. Осталось самое трудное — решиться поведать вслух ужасную историю, признаться, что матерью она стала против воли, а чужим людям Карну отдал царь Кунтибходжи, вырвав из её рук… Но признаться сыну всё равно легче, чем мужу. Карна милосерден. Даже если он не поверит ей или отвергнет её, давний секрет останется нераскрытым. Карна — не тот, кто пойдёт рассказывать чужие тайны каждому встречному. Он даже Дурьодхане не признается, если она попросит его. — Ты — мой сын! — решительно выпалила Кунти в следующий раз, придя на берег Ямуны. А затем, покраснев от стыда, спрятав лицо за накидкой, стала медленно, запинаясь на каждом слове, говорить, словно по капле выдавливая гной из незажившей раны. Она рассказала о том, как горячо молила отца сжалиться над ней и оставить новорождённого во дворце, сколько ночей рыдала в подушку, оплакивая его судьбу, когда малыша унесли и даже не сказали ей, какие люди стали его новой семьёй. Карна молчал, и эта мёртвая тишина не нравилась Кунти всё больше. — Когда вы узнали правду, царица? — наконец спросил Карна, дослушав её до конца. Голос его звучал глухо, с надрывом. Кунти подняла мокрое от слёз лицо. — После того, как господин оставил меня во дворце, отправившись защищать Мадру от врагов, — пролепетала она. — Именно в те страшные дни моего одиночества до меня дошли слухи о том, что где-то в семье колесничих подрастает мальчик. У ребёнка этого — золотые неснимаемые серьги в ушах и золотой доспех на теле, появляющийся в момент опасности. И только тогда я поняла, кому тебя отдали по приказу отца! — И что вы сделали? — продолжал выспрашивать Карна. Кунти растерялась. — Великий Бхишма остался без колесничего, и я попросила его присмотреться к Адиратхе. Я хотела, чтобы твоя семья смогла жить в достатке и быть уважаемой. Трепеща внутри, она увидела, как руки Карны поднимаются перед ней в намастэ, полном сожаления. — Простите, царица, но вам следовало рассказать правду царю Панду, если вы действительно желали, чтобы истина выплыла наружу. Если же вы не хотели открывать тайну моего рождения, то и теперь, передо мной, вам следовало молчать. Она затрепетала всем телом, как подстреленная лань. — Что ты хочешь сказать, сынок?! — Вы делаете благое дело, но вами движут неверные мотивы. Вы говорите: «Верь моему слову! Я клянусь тебе, как мать, что твои младшие братья не замыслили худого против сыновей Дхритараштры». Но как верить слову той, кто скрывала столько времени важную правду от собственного супруга? И вы молчали бы дальше, если бы не пожелали получить союзника в моём лице. Я не смею осуждать вас. Мать, защищающая своих детей, имеет право совершать ошибки. Однако в чём вы желаете убедить Дурьодхану через моё посредство? Перестать враждовать с вашими сыновьями? Отказаться от трона в пользу Юдхиштхиры? — Ты не веришь мне? — упавшим голосом спросила Кунти. — Думаешь, я лгу? Дело в этом? Вот почему ты не удивлён так уж сильно и не требуешь доказательств! — Вовсе нет. Дело в другом, — твёрдо продолжал Карна. — Простите, но сейчас моя вера или неверие не имеют значения. Я испытываю уважение к любой матери в этом мире, даже к матери врага. Но сильнее мамы Радхи, вырастившей меня, я любить не смогу никого, хотя ради вашей защиты я тоже сделаю всё, что в моих силах. Но только не то, что противоречит моей чести! — Как я могу доказать тебе наши добрые намерения? — только и выдавила она. — Повторяю снова: пусть слухи прекратятся. Если ваш сын Юдхиштхира и станет царём, пусть он получит это место, благодаря своим заслугам, доказав делом, а не словом, что во всём превосходит Дурьодхану. Но не нужно привлекать к этому противостоянию истории о богах и демонах. — И всё же ты поверишь слову матери, если я снова скажу: сплетни выдуманы не нами? — Я бы поверил слову супруги, отважившейся сказать правду мужу. Тогда и её слово как матери тоже имело бы вес, — мягко произнёс Карна. — Но царь Панду умер! Как же доказать… — она осеклась, и вдруг лицо её озарилось улыбкой. — Да, докажу, — проговорила она и вполголоса добавила. — Ты будешь мной гордиться, сынок, хоть и забудешь про этот разговор. С этими словами Кунти развернулась и пошла прочь от берега Ямуны, возвращаясь во дворец. Карна, застыв от удивления, глядел ей вслед. *** И всё же перед тем, как оставить последнюю надежду разорвать замкнутый круг в этой жизни, она попробовала и другой способ. Разговор с Дурьодханой, ради которого Кунти долго собиралась с духом, получился коротким и бессмысленным. Принц и слышать ничего не желал о невиновности пандавов. А Шакуни лишь ехидно усмехался, стоя рядом, и постоянно спрашивал, будто невзначай, зачем подземные жители — такие, как наги, например, — выползают иногда на освещённую солнцем поверхность. Не в поисках ли добычи? Всё осталось по-прежнему. Война. Смерть в лесном пожаре. Колесо повернулось. Жизнь двинулась вперёд с самого начала. *** Что бы она ни делала, ей в тысячный раз приходилось возвращаться к той точке судьбы, когда надо пойти и отдать себя браминам, либо рассказать про мантру Дурвасы, либо согласиться взять на воспитание чужого ребёнка, в то время как свой вынужден находиться вдали от неё, а она не имела возможности обнять его, прижать к себе, назвав сыном. «Мой сын…» — Я расскажу ему про Карну, — наконец решилась Кунти. Это было страшно. Гораздо страшнее, чем попытаться выйти замуж за нелюбимого или подарить своё тело богам. Однако ничего другого не оставалось. Либо Панду примет Карну, либо этот цикл не разорвать никак, ведь она уже перепробовала всё остальное. Первая попытка оказалась неудачной. Как только, рассказывая про рождение Карны, Кунти упомянула мантру Дурвасы, Панду снова заставил её вызвать богов. Ещё один неудачный поворот скрипучего колеса… — Я расскажу про Карну, но ни словом не обмолвлюсь про мантру, — поклялась себе Кунти. Как и было уговорено, она вышла к берегу Ямуны на рассвете. Что-то неуловимо изменилось в небесах, словно сами боги подавали ей некий знак… Ей показалось, будто у неба необычный оттенок: не алый или розовый, а золотой с нежно-изумрудным отливом. Невероятно редкий цвет! Панду стоял на вершине холма и смотрел, как Ямуна катит вперёд свои воды. — Что ты решила? — отчуждённо спросил он, даже не обернувшись к жене. — Я не возьму чужого ребёнка, потому что у меня есть свой, — решительно промолвила она. — И если ты готов принять сына какого-то брамина, рождённого от меня или Мадри, почему бы тебе не принять своим сына Сурьядэва? Вот теперь Панду обернулся и с великим недоумением посмотрел на жену. — У тебя есть ребёнок от Господа Сурьи? Как это вышло?! — Тебе понравится, если я скажу, что моей воли в том не было? Тебе понравится, что содеянное надо мной боги прикрыли словом «дхарма», которым, как сам видишь, прикрывают и праведное, и неправедное в этом мире? Меня никто не спрашивал о моих желаниях. Меня отправили в Мритья Локу слепой, с завязанными глазами. И я трепыхалась, как бабочка, насаженная на соломинку, пока не начала что-то осознавать. Но даже этого моего осознания не хватило, чтобы уберечься от бога, нацелившегося на девушку, желавшую себе совсем другой судьбы. Отец не желал ничего слышать. «Ребёнок вне брака — плод греха», — сказал он мне и повелел отдать малыша на воспитание в бедную семью. Правда, теперь та семья не так уж бедна. Выйдя за тебя замуж, я приложила все усилия, чтобы колесничим Великого Бхишмы стал супруг дэви Радхи… — Адиратха?! — ахнул Панду. — Так вот почему ты просила за него?! Кунти сдержанно кивнула. — Можешь ненавидеть меня, называя падшей женщиной, но у меня есть сын, и я бы хотела, чтобы ты его признал своим. Думаешь, зря я тебя спросила на сваямваре в Бходже про грех Ахильи? Я хотела выяснить, способен ли мой муж простить меня, не накажет ли слишком сурово? Тогда ты был юн, открыт душой и способен понять… Но теперь, прожив в лесу с этими хитрыми аспидами, мечтающими править вместо кшатриев, изведя лучших из них, внедряя собственные понятия о грехе в умы людей, ты изменился. Я уже ни в чём не уверена, но я должна сказать правду хотя бы сейчас. Да, я скрыла свой грех и досталась тебе не невинной. Теперь выбор за тобой. Я один раз пережила насилие. Давай, зачем меня жалеть? Отдай моё тело на растерзание браминам или ещё кому-то. Я всего-навсего запятнанная вещь. Сколько бы я ни пыталась, моя жизнь всё равно приходит к краху каждый раз одним и тем же способом, но никто этого не видит и не знает, кроме меня. А сейчас без твоего соизволения я даже в костре сгореть не могу! Прикажи, и я стану рожать от браминов, от богов, демонов, млеччхов, от кого угодно… Или прикажи сгореть в огне за то, что я скрывала свой грех столько лет! — она говорила торопливо, сбиваясь, сквозь готовые прорваться слёзы, и Панду не выдержал. Что-то дрогнуло внутри него. Как он мог забыть, что влюбился в неё там, на сваямваре? Как он мог забыть, что дал обет защищать её, а не причинять ей страдания? Небеса продолжали проливать на них свой странный золотисто-изумрудный свет… — Прости, — прошептал Панду, разительно меняясь в лице, обнимая Кунти и крепко прижимая к себе. — Я вёл себя отвратительно. Что-то во мне, правда, умерло с тех пор, как я убил того брамина и отправился жить в лес. Я словно перестал быть собой, но, даю слово, всё изменится! Скажи, как зовут твоего сына, которого тебе пришлось отдать в чужую семью? — Карна, — слабо прошептала Кунти, глядя через плечо Панду в небо и видя там призрачного Ганешу. Тот улыбался ей, и она невольно улыбнулась в ответ. — Я сегодня же приму его своим сыном. Ни дня не стану медлить. — Но… — внезапно другая мысль ударила её, немного испугав. — Не означает ли это, что Карна унаследует трон Хастинапура? — Да, — кивнул Панду. — Так или иначе, он будет старше будущих сыновей моего брата. Нам только надо постараться воспитать из него достойного царевича. — Он будет достоин, — тихо отозвалась Кунти. — Ведь у достойного отца не может быть никчёмного потомства. — Возможно, за этот поступок боги простят мне мой грех и даруют однажды собственного сына, такого же могучего и победоносного, как Индра. А лучше пятерых, — тихо пробормотал Панду, но Кунти была так рада, что почти не расслышала его. «Больше никакой войны», — пронеслось в её мыслях. «Да, — отозвались вздохом изумрудные небеса. — Тебе всё-таки удалось вытолкнуть гигантское, крепко застрявшее колесо. Мир изменился. Души людей и дэвов тоже станут чище. Тьме конец. Ты благословенна, Кунти». Она только крепче вжалась в плечо Панду, ощущая его силу и тепло, слыша рядом биение сердца воина, вспомнившего вдруг о сострадании и любви. Солнце тем временем поднималось всё выше. Сияние лучей Сурьядэва разливалось вокруг янтарной рекой, и всё в мире, ранее казавшееся горьким, словно полынь, обретало вкус мёда. ______________________________________________________________________ *Ангул — мера длины (1,9 см)