подбитые

их история заливается литрами алкоголя, теряется и забывается на дне прозрачного стакана, где пузырится дешёвое вино. только Нура не пьёт, поэтому всё это дерьмо остаётся разгребать только Крису. ему это до асфикции (не) нужно - правда в том, что ему всё равно ничего другого не остаётся. (на, на, Крис, порция новой боли, хочешь страданий? только подойти ко мне, только поцелуй меня, только упади горлом под мой каблук) Нура говорит, что её подбивает, как птичку крылом самолёта под облаками - ну куда жалкому воробью, что так отчаянно хочет летать, тягаться с чудом механики? правда в том, что она не воробей - она изящный и хищный ястреб, который жрёт Криса с потрохами. она это говорит, а сама давится углекислым газом, что Крис выдыхает ей прямо в рот. и не надо ему ничего - ни глупой рыженькой подружки Нуры, ни других ванильных до скуки в зевоте девочек. (но он трахает их всё равно – чтобы она увидела, чтобы ей было больно также, хоть чуть-чуть) - я такая жалкая, - смеётся она лающе грустно, лающе пусто, сидя рядом с Крисом на диване. ему так хочется приблизиться к ней хоть на дюйм, чтобы согреться – беда в том лишь, что Нура – девочка холодная, девочка леденящая, и в своих арктиках она замерзает сама (её бы кто согрел, пожалуйста). Крис пьяный всегда. в вине, в коньяке, в виски, в пиве, даже, чёрт возьми, в дешёвых и противных до рвоты блейзерах его метафора. и сквозь дымку алкоголя Нура воспринимается как нечто далёкое, недостижимое совершенно и такое одновременно родное – в иллюзиях он всегда был силён. - ну раз жалкая, так выпей, - его пьяная ухмылка (глупая, дробящая ей кости в пыль – только она не признается) словно щит (но Нура его ледяными голубыми арктиками вымораживает и насквозь видит – а у него на периферии сознания : «так и надо, надо, надо»). он ей предлагает алкоголь – она отказывается. в своей манере – с присущим (только) ей высокомерием, надменностью и прикрытым самодовольством. Крис почти до хруста выламывает фаланги пальцев – она его этим жалким принципиальным морализмом злит и заставляет потеряться. ему нечего ответить (только плечами пожать да усмехнуться тупо) и так же нечего предложить. (а так хочется) зато Вильям – амбициозный, привлекательный, шикарный Вильям Нуру притягивает словно за уши. пока на неё щенячьим-ненавистным корчится Крис, она тоскливо вжирается, как голодная собака Павлова, на Вильяма, который любит всех, но не её. она смотрит на него с судорожным обожанием, с даже рабским тихим поклонением – и перед Крисом не плачет (сдерживается, гордячка, прячет кристальные слёзы в уголках антарктидовых глаз). и так вот замкнутым кругом у них получается кривой треугольник (его пугающая извращённость к Нуре – ребром) – Крис (не) л. Нуру, Нура любит Вильяма, а Вильям любит только себя. она на Криса не смотрит (не достоин), как на Вильяма (нордическая с полным треском и почти без сопротивления сдалась идеальному Вильяму). Крис удостаивается взгляда со снисхождением и лёгким презрением, слегка-слегка мазнув, словно боится испачкаться. Крис хрустит челюстью, но оторвать коньячных зрачков от сухих винных губ не может. а она ведь знает, она ведь лукаво брови приподнимает. (чего пялишься? здесь для тебя ничего нет) ему только и достаются, что остатки её унижения и растоптанной пустоты – когда она, упиваясь своей болью, упиваясь своими страданиями (вы посмотрите, какая мученица), жалуется ему на вечеринках. но только она всё равно себя выше Криса поднимает на планку, считает себя лучше. она до фанатичного правильно-моральная, она высокомерная, она чистая породистая сука, хрипло-самодовольно цедит ему в кадык: - Крис, твой образ жизни просто неприемлимый. ты жалок, ты противен мне. ты грязный. «а я-то не такая» - слышится в её словах, когда она до агонии ему пробирает дробью слов грудь. она страдает чистой любовью к Вилли, а Крис второсортный, Крис недостоин, Крис под самой лестницей (её мерила великолепия), погрязший в блядстве и фальши. (параллельно мечтая выстрелить ей в плоскую грудь, потому что до её высот ему не дотянуться никогда, как не прыгай выше своей головы) ему и хочется напасть на неё, ему и хочется в неё выстрелить, как она в него, но почему-то все его пули отлетают от её панциря рикошетом. - ты ведь такая же, Сатре. ты ведь такая, сука, лицемерка – я тебя вижу. не лги мне, не лги мне, не лги. она такая белоснежная, ледяная, идеальная, даже когда страдает (боль истинно шекспировская – трагичная и в этом красивая, Ну-ра ведь любит постановки) – не пачкай меня, Крис. ему не стыдно – стыд прогорел на дне его бывших принципов. и столько у него этих девочек было, что пошла ты, гребаная Ну-ра, нахуй ты мне вообще сдалась со своей безответностью и жалкостью, иди-иди-иди к Вильяму. она только смеётся в ответ. Нуре нравится быть центральной переменной в этом уравнении, нравится, когда её обожают, когда её ставят на пьедестал и восхищаются издалека, когда она – главная мученица и главная боль всей жизни Шистада, поэтому когда она застаёт его с Эвой, меняется в лице, холодея (Крису её уязвимость тоже нравится), а затем, поймав его, царапает ему лицо, оставляя грязные метки – ты только мой, Крис, слышишь? любимая Нурина игрушка шипит, а сопротивляться – сил физических не хватает (он топит ненависть в виски и продолжает разлагаться). взамен она милостиво, по-королевски разрешает ему трахнуть себя разочек, а после гордо уходит и тихо-тихо закрывает дверь. только Шистаду этот звук – разрушающей волной по перепонкам. (холодная, непогрешимая, стерва) - я могу оставить тебя себе, правда? - правда в том, что подбитых не подбирают, Крис. она называет себя жалкой, но Крис в её глазах её жальче, ещё ниже – она над ним насмехается, она с ним играется, но в руки не ловится. ведь Нуре нужен он – тот, кто выше, тот, кто ей даёт то, что нужно. мальчик-блядун в категорию «нужно» не входит – она клеймит его грязным. Крису выкашлять бы её вместе с застрявшим в глотке пыльным смогом – только вот Нура там навеки за-стря-ла. и тогда Шистад понимает, что подбитые – они оба.