***
На дворе середина сентября. Воздух пропитан кисловатой брусникой и клюквой, легкой вуалью окутывая весь пригород, но когда оказываешься ближе к городу, запах меняется. Здесь пахнет выпечкой и свежескошенной травой. А еще пылью, горючим, и немного соленой речкой, которая протекает в северной стороне. Мы подъезжаем к парковке, и я мельком смотрю на время, понимая, что сегодня родители привезли меня раньше, из-за чего мне придется побыть в одиночестве, пока не приедет Одри. И это, безусловно, расстраивает меня. Я молча улыбаюсь родителям, когда они синхронно желают мне хорошего дня, и выплываю из машины, тихо хлопая дверцей и отходя ближе к узкому газону, трава на котором покрыта инеем. Мама машет мне рукой сквозь ветровое стекло, и я отвечаю ей тем же, держа уголки губ натянутыми, и прижимаю два маленьких пакетика яблочного сока к груди, которые достала утром с холодильника. Один для себя, другой для Одри. Вчера она угостила меня пирогом с грушевой начинкой, который сделала Сильвия, так что сегодня я решила угостить ее соком. Думаю, ей понравится. Она ведь любит все сладкое. Вздыхаю. Мне немного неловко стоять здесь. Я знаю, что могла бы подняться по лестнице к главному корпусу школы, но толпы учеников приводят меня в смятение, поэтому остаюсь на месте, провожая машину родителей взглядом до тех пор, пока она не выезжает на главную дорогу и не скрывается за поворотом, ведущим на Эллай-стрит. Там находится наш магазин. Небольшой правда, зато овощи и фрукты у нас всегда свежие. Учитель английской литературы, мистер Чендлер, постоянный клиент у моих родителей. Говорит, что лучших продуктов в городе, чем у моих родителей, не найти. Особенно он любит покупать у нас белый виноград и сахарные сливы, из которых его жена варит вкусный джем. Мистер Чендлер как-то раз привез нам баночку. И нам очень понравилось. Прохладный воздух невероятно свеж, что дает мне возможность дышать полной грудью, пока жду подругу у тротуара на парковке школы. Солнце уже висит на голубом небе, но греть начнет только ближе к обеду, а вот к полднику и вовсе дышать будет нечем. Из-за жары устаешь сильнее, поэтому домой я, чаще всего, приползаю обессиленной. Правда, иногда после уроков, если нет домашнего задания, я захожу к родителям, остаток дня помогая им с торговлей, но сегодня, пожалуй, отправлюсь домой на школьном автобусе, чтобы посвятить вечер подготовке к завтрашним тестам по нескольким предметам. Последний учебный год не дает расслабиться. Впереди колледж, планы на дальнейшую жизнь и много чего интересного, что может со мной приключиться. Но это будет не раньше, чем через год, а сейчас я, по-прежнему, продолжаю стоять на вымощенной брусчаткой аллее, отсчитывая минуты к моменту, когда автомобиль отца Одри должен завернуть с подъездной дороги на парковку, и тогда я смогу встретиться с подругой, и чувствовать себя более комфортно. Прохладный ветерок гуляет у низа моих ног, облизывая лодыжки и пробираясь под одежду, отчего вздрагиваю, понимая, что тело невольно напрягает мои и без того слабенькие мышцы. На мне желтая блуза, поверх которой удобно сидит серый пиджак и обычные, немного рваные, джинсы с крошечными нашивками на задних карманах. Золотистые кроссовки поблескивают на пока еще негреющем солнце, как и мои подрезанные чуть выше плеч русые волосы, по которым провожу холодной ладонью, улыбаясь. Мне подумалось, что я буду себя чувствовать немного по-новому, если сделаю что-нибудь со своими волосами этим летом. И это действительно так. После посещения парикмахерской я ощущаю себя иначе. А вот Одри говорит, что я стала похожа на ребенка. Только бантика не хватает. От холодного сока мои пальцы окоченели, но если суну его в рюкзак, боюсь, он протечет. Так что просто перекладываю его в другую руку, и начинаю ходить в стороны, не найдя ничего занятнее, чем поразмышлять о предстоящем уроке астрономии, на котором мистер Керквуд должен показать документальный фильм о черных дырах. Нужно будет сесть поближе, чтобы не отвлекаться на болтовню тех, кому такое неинтересно. А еще нужно будет забрать конспект у… Мой телефон в кармане джинсов издает короткую вибрацию, поэтому стараюсь поскорее его вытащить, останавливаясь и глядя на уведомление. Губы вмиг расплываются в улыбке. «Уже вижу тебя, детка.» Я поднимаю глаза и вовсю начинаю сверкать зубами, когда понимаю, что мой взгляд скользит по идеально чистому черному джипу, из окна которого высовывается Одри, радостно протягивая ко мне руки и что-то неразборчиво пища. Ее отец явно не приветствует такое поведение, ведь в следующее мгновение Одри с недовольством скрывается в салоне, но уже через несколько секунд машина останавливается недалеко от меня, и Одри, коротко целуя отца в щеку, спешно открывает дверцу, закинув рюкзак на плечо, и с широкой улыбкой бежит ко мне. Я расставляю руки, и мы крепко-крепко обнимаемся, отчего трудно устоять на ногах. Одри всегда резка в движениях, так что порой я со своей улиточной натурой даже немного побаиваюсь ее. — Ты меня задушишь, — бурчу в ее пахнущий карамелью вихрь на голове. Но подруга лишь крепче сжимает меня, отчего начинаю кряхтеть. — Слабачка, — Одри, усмехаясь, отстраняется от меня, а я закатываю глаза и делаю вид, будто сейчас упаду в обморок от нехватки кислорода. Подруга усмехается, толкая меня в плечо, а после шутливо добавляет: — Перестань делать эту жуткую гримасу, — она раздражающе скрючивает пальцы прямо перед своим смуглым лицом. — Твои глаза закатываются так, как будто ты сейчас и вправду кокнешься. Мы обе начинаем хихикать, но вдруг я вспоминаю, что у меня есть кое-что для Одри, и мое лицо резко меняется. Я обеспокоенно хлопаю ресницами, дергаясь: — Ой, совсем забыла, — оставляю один пакетик сока у себя, а второй протягивая подруге, которая переходит на немного недоумевающее выражение лица. — Это мне? — Ага, — я улыбаюсь. Девушка специально томит, с подозрением глядя на меня, но все равно забирает сок из моей руки: — Спасибо, — все еще недоверчиво смотрит. — А в честь чего это? — В честь вчерашнего пирога. — А-а, — Одри расслабляется. — А я-то уж грешным делом подумала, что там яд. Передам Сильвии, что тебе понравился пирог. Он же тебе вправду понравился? — Да, очень! — восклицаю. — Даже моя мама готовит не так вкусно, как Сильвия. Подруга тем временем очищает трубочку для сока от защитной пленки и встромляет острым концом в маленький кружочек фольги, чтобы сделать первый глоток. Но сперва говорит: — Это потому, что она целыми днями сидит у телевизора и смотрит Гордона Рамзи. Уже помешалась на нем… И вот я смотрю, как Одри зажимает трубочку между губ, и вверх поднимается желтоватая жидкость, после чего подруга довольно мычит, обнимая меня за плечо: — Черт возьми, а это очень вкусно! Ты где этот сок взяла? — Это страшная тайна. — Почему страшная? Я усмехаюсь: — Не знаю. Просто, — и пожимаю плечами. Одри кивает, вскинув бровью: — Ясно. А затем бросает томный взгляд в сторону главного корпуса и делает характерный звук ртом, поднимая уголок губы и пропуская воздух через жевательные зубы. Кажется, она не воодушевлена, поэтому голос ее звучит расслабленно и с нотками ненависти: — Ладно, пойдем внутрь. Посмотрим на лица, от которых уже тошнит. Я вздыхаю, согласно угукая, и мы направляемся к большим дверям, возле которых уже собралась куча народу, перекрывающих заслонку на моих легких. Вот от чего, на самом деле, трудно дышать.***
Он просыпается задолго до будильника, когда мрак еще гуляет по холодным улицам, отбрасывая зловещие тени на все, что днем кажется безобидным. В помещении слишком душно, и парень понимает, что вспотел. Каждый участок кожи влажный и липкий. Ощущение не самое приятное, но пятиминутный душ смоет все в водосточную трубу, и станет легче. Он это знает. А вот ощущение раздражительности, которую иногда трудно скрывать за вынужденным спокойствием, просто так не смоешь. А хотелось бы. На часах даже нет четырех. Это парень понимает, когда смотрит на неоновые стрелки висящих на стене часов. Кроме тиканья ничего больше и не услышишь. Только свое дыхание. Сон уже не вернется. Парень в этом уверен, поэтому даже и не пытается прикрыть глаза обратно. В этом нет смысла. Он лишь вздыхает, чувствуя противную пружину под своей поясницей, которая с каждой ночью упирается в позвоночник все сильнее. У него стала болеть спина. Каждый божий день он терпит боль, которая обостряется после физической работы. Надо терпеть. И работать тоже надо. Ему пришлось отдать брату свою комнату, потому, что Нил — подросток, и он нуждается в своем личном пространстве больше, чем давно выросший Дилан. Хотя, ребенком он никогда и не был. Ему не позволяли. Смысла лежать дальше нет, так что парень, отбрасывая все мысли, снова вздыхает, и со скорченным лицом поднимается, опуская ноги на хаотично расставленные домашние тапки. Голова настолько тяжелая, что темноволосый роняет ее в собственные руки, зарывшись пальцами в спутанный комок волос. Он снова не отдохнул. И не отдохнет ни сегодня, ни завтра, ни… В ближайший год уж точно. И ему порой кажется, что он родился с титановым маятником вместо сердца, который ни на мгновение не прекращает тянуть его вниз. Все дерьмо, которое приключается с ним, тянет его на дно. Парень, наконец, решает включить настольную лампу, для которой не нашлось лишней тумбочки, так что стоит она прямо на полу. Щелк, и в глазах уже не так темно. В полумраке квартира выглядит сносно, но при дневном свете появляются все ее недостатки. Хотя, как для человека с зарплатой автомеханика это еще нормальные апартаменты. Если не учитывать отсутствие обоев и малое количество мебели, которая гробит твое здоровье. А уж если не врать самому себе, то портит его не только мебель. Дилан нагибается, расставляя правильно свои тапочки, скользит в них ногами, а после резко встает, роняя короткое «сука» на выдохе. Рука тут же хватается за поясницу, в которую пару секунд назад острая боль вонзилась своими колючими зубцами. А ведь это начало. Парень рвано дышит в пустоту перед собой, пытаясь при этом окончательно выпрямиться, что с болью, но все-таки удается, чем он, по большей части, рад. И только после этого ставит руки на талию, резко откинув голову назад и прикрыв веки. Пытается восстановить дыхание. Постепенно это ему удается, но раздражение внутри все равно растет. Из клетки в клетку. Как токсическое вещество, въедающееся все глубже и глубже под корку. *** Сигарета натощак — не самый лучший завтрак, но самый необходимый. И если бы Дилан не закурил, он бы чокнулся прямо там, рядом со сраным диваном, из-за которого по утрам у него звездочки в глазах. А на балконе хорошо. Темноволосый лишь накинул черную кофту с капюшоном, чтобы вспотевшее тело не обдавал холодный ветер. На улице уже начинает появляться предрассветная дымка, но в окнах многоэтажных домов еще темно. Парень опирается локтями о железный бортик, который на ощупь кажется холоднее льда, и совершает крепкую затяжку, выпуская клубы дыма в густое, серое небо. Он тут же рассеивается во влажном воздухе, а Дилан в это время чувствует, как несколько чешуек злости отваливаются из его нутра и вмиг оседают в виде обезвреженного осадка. И с каждой затяжкой их отваливается все больше. Дилан это чувствует. Это прекрасное чувство. Это практически невозможно ни с чем сравнить. Это восстановление собственного спокойствия. Если бы существовал человек, олицетворяющий это самое спокойствие, то Дилан хотел бы утонуть в нем с головой. Пойти камнем ко дну и навсегда застрять в бескрайней пучине. Но вместо этого он наслаждается последними затяжками, еще раз оглядывает улицу, а после толкает ледяную балконную дверь, заходя внутрь и содрогаясь от смены температуры. После свежего воздуха, спертый воздух квартиры кажется ядовитым, поэтому темноволосый оставляет дверь слегка приоткрытой, а сам идет в душ, попутно снимая кофту и оставляя ее на спинке деревянного стула. Вообще-то, он старается держать все вещи в одном месте, но во концовке они все оказываются разбросанными где попало. Парень сдержанно вздыхает, ступая по скрипучим половицам и буквально борясь с желанием рухнуть на пол от усталости. Банальной усталости в теле, которая каждый раз провоцирует развитие депрессивного состояния. И хватит даже полупрозрачной искры, чтобы потерять контроль, сорваться. А когда он срывается, то превращается в копию человека, из-за которого был лишен детства и здоровой психики. Это и пугает. Он всю жизнь бежит от такого поведения, но оно рано или поздно догоняет его. Неважно, как бы он не старался. Момент все равно наступает. Только вот, если Дилан — это уже пройденный этап, то из Нила еще можно сделать человека. К чему они с матерью и стремятся.***
Я встречаю Роба Кассано в коридоре. Именно у него я собиралась забрать свой конспект, поэтому предупреждаю Одри о том, что мне нужно отойти, на что слышу лишь мычание. Мне приходиться пересечь коридор, поэтому неловко улыбаюсь ученикам, которых обхожу, и настигаю парня со спины. — Роб, — тыкаю пальцем в его ключицу, улыбаясь, когда он оборачивается, снимая один наушник. — Привет, — слабо машу ему, немного играя мышцами лица. — Тут такое дело… В общем, у меня первым астрономия, так что мне нужен мой конспект. Могу я его вернуть? Парень с недоумением смотрит на меня, отчего мне становится еще неловче. Он же точно слышит меня, да? — Ам-м, — снова улыбаюсь, но уже нервно. — Ну помнишь, ты просил у меня конспект, чтобы переписать пропущенные темы, — замолкаю, всем сердцем надеясь, что парень понял меня. Пожалуйста, не вызывай во мне желание провалиться под землю. И какое облегчение, когда он меняет выражение своего лица, расслабленно прикрывая веки и широко раскрывая рот, тем самым выбив весь поток воздуха из легких куда-то перед собой: — А-а, — продолжительно тянет. — Точно, прости. Миа, верно? Я сжато киваю головой, наблюдая, как парень улыбается, зарывшись руками в свой шкафчик. — Кстати, у нас новенький, ты знала? — его голос звучит сквозь прорези в железной дверце. — Правда? — я хмурюсь потому, что в том году к нам пришло много новеньких, а в этом году ни одного. До этого момента, конечно. — Ага, — Роб, наконец, находит, что искал, с улыбкой возвращая мне тетрадку. — Спасибо. Я улыбаюсь, слегка кивая головой: — Обращайся, — и тут же оборачиваюсь, выискивая пушистую голову Одри, которую замечаю почти сразу, двигаясь к ней. Подруга разговаривает с кем-то, но не вижу с кем, мысленно понимая, что, в принципе, мне не особо хочется выяснять это. Одри и минуты не выдержит с закрытым ртом, так что… Я уже привыкла. Через несколько секунд оказываюсь рядом, и Одри воодушевленно поднимает брови, беря меня за плечи: — Миа, у нас новенький! — Я знаю, — спокойно отвечаю, поворачиваясь к незнакомой мне девушке, которая слегка оценивающе смотрит на меня своими зелеными глазами. — Можешь отойти? Здесь мой шкафчик, — обращаюсь к ней. Девушка молча отходит, а я быстренько ввожу код, дергая дверцей и мельком глядя на время. Тем временем девушка что-то шепчет на ухо моей подруге, отчего та хихикает, тихо отвечая таким режущим по сердцу «хорошо, встретимся там». Признать честно, не сильно-то и приятно знать, что Одри чаще проводит свободное время не со мной, но лишь вздыхаю, зная, что не в силах это изменить. Во мне нет столько энергии, сколько есть ее в Одри, и поэтому мне сложно подстраиваться под ее режим жизни. . И от этого мне плохо. Очень плохо. Я чувствую, как в горле застревает огромнейший ком, который не могу проглотить. Слишком не по себе. Кажется, будто я здесь лишняя… Мой взгляд пытается пробурить дырку в дальней стене шкафчика, поэтому даже не слышу, что говорит Одри, дергаясь лишь тогда, когда получаю легкий толчок в плечо. — Ты слышишь меня? — Одри просачивает свой взгляд прямо в мой мозг, отчего теряюсь, начав растерянно моргать глазами. — Да, прости, — пытаюсь успокоиться. — А что ты сказала? — руки не слушаются. Да и разум тоже. Что я должна была взять из шкафчика? — Я сказала, что Калли видела его. И по ее словам он… Миа, с тобой все нормально? Ты же пять минут назад улыбалась, а сейчас словно призрака увидела. — Все нормально, — насильно тяну уголки губ вверх, непослушными руками вынимая нужный к уроку материал. — Просто задумалась о завтрашних тестах. И кого ты обманываешь? Боже. Я резко стреляю глазами в сторону часов, желая поскорее уйти от этого суматохи, которая давит на меня со всех сторон. — Давай встретимся на следующей перемене, ладно? Не хочу опоздать на урок. Одри явно недоумевает, глядя на меня застывшим лицом. Она не понимает меня. И, кажется, я себя тоже.