Победа и поражение

       В этот день солнце было почти в зените и опаляло своим горячим дыханием весь двор. Асфальт будто плавился прямо под ногами и ты нарывался каждую секунду провалиться в него, как в зыбучий песок, скамейки раскалились до невозможности и нужно было быть суицидником, что бы решиться на них сидеть, цветы прятались от зноя, плотно закрывая бутоны, а дуб впервые за много недель не давал практически никакой тени.        Под ним Чёрный присел на траву, устроившись среди выпирающих из земли могучих корней и прижимаясь спиной к шершавой коре. Где-то наверху слышалось громкое жужжание пчёл, видимо, тут, среди ветвей, они нашли себе уютное дупло для обустройства. Одна их них, с полосатым жёлто-чёрным тельцем, мастью напоминающим такси, пролетела прямо у него перед глазами и, покружив в воздухе, скрылась из его поля зрения, хотя он продолжал слышать её надоедливое жужжание где-то прямо над ухом.        Чёрный размышлял, что его ноша – это его ноша, и, значит, должна быть ему по плечу. Глядя на себя откуда-то сверху, будто бы со стороны, он без малейшего удивления подумал, что теперь его плечи выдержат всё, раз они уже держат самое страшное и тяжёлое – утаённую любовь, сильную, криками рвущуюся наружу, но сдерживаемую чувством гордости и собственного достоинства.        Сквозь листву всё-же просачивались маленькие солнечные лучики, перебирающие тонкие дубовые листики и покрывая их золотистой каёмкой вдоль волнистых краёв, и падали парню на лицо, потому ему пришлось надвинуть косынку себе на глаза, дабы оградиться от назойливого ультрафиолета. Над головой в плотной паутине веточек каркали родственницы Нанетты, зарываясь клювами в свои поблёскивающие угольные оперения. Периодически не пойми откуда налетали порывы горячего воздуха, обжигающие кожу, и разбивались о ствол, однако продолжая глухо звенеть где-то среди веток и завывать в ушах. Чёрный представил себя лежащим на море. Голоса людей, доносящиеся откуда-то с крыльца, отдалились, превращаясь в крики чаек, шорох листьев медленно перетёк в шум морского прибоя и тихое шуршание волн, накатывающих на берег, омывающих охристо-золотистый песок и приносящих на своих пенящихся гребнях различные перламутровые ракушки. Разнежившись в дневном зное, опьянённый этим наваждением, он уже было задремал, как вдруг рядом с ним кто-то сел на траву и, судя по ударившему в нос запаху жжёного табака, закурил. – Добрый денёчек, - поздоровался голос. – Добрый-добрый, - ответил Чёрный, снимая с глаз платок, по которому рассыпались белые черепушки, все до одного скалящиеся в зубастых улыбках, вокруг которых валялись перекрещённые крест-накрест кости, из-за чего вся картина в целом походила на одно сплошное захоронение, и почти что столкнулся лбом с Помпеем. – Вечно ты появляешься из ниоткуда, уходишь в никуда и садишься неподобающе близко. Бронзовое лицо не расплылось от похвалы в довольной ухмылке и не сморщилось от смущения. Пришедший был почти на пол-головы выше Чёрного, но спокойные, плавные, грациозные движения заставляли забыть о его росте. От своей матери он унаследовал тёмные волосы, однако теперь покоящиеся под толстым слоем краски, тёмные, с узким разрезом, глаза и иссиня- чёрные ресницы, а от отца – длинный узкий нос и чуть заметную широкоскулость, смягчённую нежной линией подбородка и щёк. И уж сама жизнь наградила его горделивой, без высокомерия, осанкой, ослепительной белозубой улыбкой и вечной насмешкой во взгляде. – Брось, - сказал Помпей, задумчиво выпустив облачко дыма из полуприкрытых губ. – Какое уж там «неподобающе близко». Не садиться же мне от тебя за километр и кричать в рупор, чтобы ты меня мог слышать. – ...И вечно ты препираешься. – Я не препираюсь! Чёрный усмехнулся. Глядя на дымящую сигарету в руках собеседника, ему тоже захотелось курить, но, сунув руку в карман за пачкой «Ротмэнс», он её не обнаружил. – Хорошая сегодня погода, - задумчиво произнёс он, продолжая с постепенно угасающей надеждой хлопать себя по карманам. – И не говори, - поддакнул Помпей и, как будто прочитав его мысли, протянул Чёрному сигарету. – Это что, подкуп? - недоверчиво осведомился Чёрный, принимая подарок. – Подкуп? Полно тебе! - губы собеседника растянулись в насмешливой улыбке. – Разве я похож на человека, старающегося кого-то подкупить? – Похож, и ещё как. Сигаретами просто так никто не стал бы разбрасываться, тем более ты. Помпей мимолётно рассмеялся. – Вовсе нет. А будь даже оно так, что с того? Неужели ты, живя столько времени в четвёртой, не научился чувствовать, где кроется подвох, а где нет? – Не научился. Я и не особо пытался, если быть откровенным. Тем более, сигаретами меня ещё никто не пытался подкупить, это совсем уж было бы маразмом. Грош – цена тому, кто попробует просить о чём-то серьёзном, предлагая курево, даже самое элитное. – А может, я хочу купить тебя за эту сигарету, откуда ты знаешь? - неожиданно спросил Помпей, бесстыдно взяв Чёрного за руку. – Это с чего же? - произнёс тот с самой ядовитой иронией, на которую только был способен, хотя внутри, в его сердце, что-то дрогнуло и затрепетало, как крылья пойманной бабочки. – Я хочу обладать тобой – ни одного человека я не желал так, как тебя, и ни одного не ждал так долго. От неожиданности у Чёрного перехватило дыхание. Несмотря на все его грубые слова и насмешливый тон, он, всё же, как оказалось, любит его, хоть из чистого упрямства не хочет этого признать – боится, наверное, что над ним будут смеяться. – Ага! Значит ты, всё-таки, любишь меня! - губы Чёрного обожгла победоносная ухмылка. – Люблю? Помилуй, Чёрный! - Помпей выпустил его руку и расхохотался. – Разве я тебе однажды уже не говорил, что никого не люблю? - Он поднялся с земли и, приложив ладонь к сердцу, отвесил шутовский поклон. – Я не предлагаю тебе быть моим парнем, я предлагаю тебе быть моим любовником! Чёрный замолк, обрабатывая информацию. Когда суть сказанного дошла до него полностью и он убедился, что не ослышался, это слово обожгло ему мозг. Оно было оскорбительно, как плевок в лицо. Но в первое мгновение он даже не успел почувствовать себя оскорблённым – такое возмущение вызывала в нём мысль, что Помпей держит его за круглого идиота. Конечно, он считает его полным кретином, если вместо предложения руки и сердца, которого он с упоением ждал, предлагает ему это! Да как этот жалкий щенок только посмел ему такое предложить?! Что ещё могли ему сделать бессмертные боги, какую шутку сыграть, как позабавиться над его человеческой сущностью? Не искушай богов, они этого не любят, как же он мог это забыть. Когда в его мыслях Помпей забавлялся над ним, над его жгучей до боли любовью, и хохотал до упаду, он думал, что расплатился за всё сполна. Края глубокой бездны сомкнулись у него над головой, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь – слишком поздно. Ярость, уязвлённое тщеславие, досада, разочарование привели его ум в такое смятение, что, уже не заботясь о высоких нравственных принципах, которые попрал Помпей, Чёрный выпалил первое, что подвернулось ему под язык: – Любовником? Ну и что я за радость получу, кроме как укоризненных причитаний со стороны состайников и клеймо с радужным флагом? И умолк, ужаснувшись собственным словам, прижав ладонь ко рту. – Вот почему ты мне нравишься. Ты – единственный, позволяющий себе быть откровенным. Единственный, умеющий подойти к вопросу по-деловитому, не пускаясь в дебри туманных рассуждений о нравственности и грехе. Любой другой сначала бы избил меня до полусмерти, а затем указал бы мне на дверь, если бы я вообще мог шевелиться с раздробленными то костями. – Я и могу с преспокойной душой указать тебе на дверь, - непреклонно сказал Чёрный. – Нет, не можешь, - отрезал Помпей и его рот растянулся в самодовольной улыбке. –...Ты льстишь сам себе, - Чёрный скривил губы. – Думаешь, будто всё вертится только вокруг тебя, тебя и ещё раз тебя. Считаешь, что ты – центр вселенной, солнце, и всё держится на тебе одном. Но, на самом деле, ты не ведёшь эту игру, ты в ней всего лишь пешка, как и многие из нас. Ты умеешь смотреть жизни в лицо, упорно бороться, преодолевая встающие на пути препятствия, штурмуешь их решительно, не думая о возможности поражения, и продолжаешь бороться, даже когда поражения уже не избежать. – Подняв глаза на Помпея, он вдруг увидел в его взгляде бесконечную, вселенскую мягкость и теплоту, и непроизвольно замолчал. Карие глаза собеседника невольно притягивали его к себе, как магнитом, словно там, заместо лица, сверкал и крутился яркий вспыхивающий вихрь тёмно-синего, каштанового, бронзового и сливочно-белого, как электрическое торнадо. – Не кривись, - с преисполненной нежности улыбкой вдруг сказал Помпей, садясь обратно на траву. – Я не думал, что тебя заденет эта детская шутка. – Шутка?! - вскипел Чёрный, заливаясь краской от стыда и злости. И ведь правда, как вообще мог он сидеть и слушать эти унизительные речи, с таким бесстыдством отвечать на них, да ещё и воспринимать всё всерьёз! Никогда прежде ему не доводилось видеть в этом бронзовом, устремлённом теперь на него лице столько самонадеянности, столько самодовольства, уверенности в действиях и в произносимых словах, это его смущало, притесняло и заставляло краснеть, как школьницу, которую застукали сидящей на коленях какого-то старшеклассника с приподнятой юбочкой. Он слишком долго жил среди людей, приученных к вежливому притворству, и потому чувствовал себя не в своей тарелке, когда кто-то принимался шутить на какие-то темы, особенно остро воспринимаемые им. – Не сердись, - с неизменной лаской продолжал ворковать Помпей. – Ведь ты же знаешь, влюбленным и маньякам море по колено, все они одинаковы и со всеми бессмысленно спорить. – Ты корыстолюбив и чудовищен, - на выдохе сказал Чёрный, но без должного жара. – Да, ты прав. – А ещё ты эгоист. – Не без этого. – И самовлюблённый кретин – И не поспоришь. – Ты самый отвратительный из всех, кого мне только доводилось встречать. – Наверняка это так. – Перестань со мной соглашаться! - Чёрный зажал уши ладонями и крепко зажмурился, словно стараясь вовсе оградиться от внешнего мира. Помпей усмехнулся. Снова издевается, с упоением играет на нервах, как на туго натянутых струнах гитары, вот-вот готовых лопнуть. – Ну, я же говорил, - сказал он, обняв Чёрного, прижав его голову к своей груди и начав успокаивающе поглаживать его по белокурым волосам. – С влюблёнными бесполезно спорить... Чёрный вздрогнул от этого неожиданного и в каком-то смысле даже дерзкого жеста в его сторону, невольно разжав уши и опустив обессилевшие руки вдоль тела. Он не стал противиться, а напротив, всем сердцем потянулся к Помпею, раздираемый сознанием своей беспомощности, снедаемый восхищением перед ним. Он почувствовал, как меняется от его прикосновения. Тело, которое держало его в объятиях, запылало, околдовывая; карие глаза, обращённые на него, зажглись, засияли. И вдруг угрюмость как рукой сняло. В сердце Чёрного развеялись серые тучи и возродилась весна – почти забытая, наполненная ароматом цветов, вся в зеленых шорохах и приглушенных звуках, – бездумная праздная весна и беззаботные дни. Тяжёлых мыслей, тянущих ко дну, как камень, словно никогда и не было – он увидел совсем близко алые губы и, нагнувшись, будто зачарованный, коснулся их. В его ушах стоял приглушенный грохот прибоя – как гудит раковина, приложенная к уху, – а в груди глухо отдавались удары сердца.        Их тела слились, и время, казалось, перестало существовать – Помпей жадно, неутомимо прильнул к его губам и впивался в них, как изголодавшийся птенец, разевающий рот в ожидании кормёжки. Когда он, наконец, разжал объятия, Чёрный поднял на него взгляд, устремлённый из под белесых ресниц, исполненный любви и сознания своей победы. – И ведь всё-таки ты любишь меня! Любишь, скажи! Признай это, признай же! – Нет, я не люблю тебя, - Помпей улыбнулся, признавая своё поражение. – Я по тебе сохну.