Мой

Когда солнце прячется за горизонт и ночь вступает в свои права, город, вопреки стандартным правилам старой игры, не засыпает. Наоборот, оставив все свои уютные, но скучные квартиры и дневные заботы, вроде учебы и работы, жители Сеула растворяются в магии ночного города. Заполняют улицы, парки, кафешки и рестораны, ночные клубы. Последние особенно популярны среди молодежи, ведь там есть то, чего так не хватает: громкая любимая музыка, от которой хочется жить, танцы и алкоголь, которые позволяют расслабиться, и общение – новые знакомства и старые друзья – все, что нужно, чтобы почувствовать себя свободным и счастливым. Этот клуб на окраине почти ничем не отличается: музыка долбит по ушам, превышая по децибелам все нормы, а светомузыка и дискобол отбрасывают на стены и лес поднятых в танце рук стаи разноцветных зайчиков. В темноте танцующей толпы сложно кого-то разглядеть, но внезапно цепкий взгляд китайца останавливается на двоих танцующих посередине. Если быть точным, они не совсем танцуют, и, возможно, именно поэтому привлекли внимание. Высокий плечистый шатен прижимает к себе невысокого красноволосого, который, кстати, отчаянно отбивается. Удар, и Джонни сплевывает кровь. Он поднимает глаза и во взгляде читается не то что удивление — полное непонимание происходящего. — Какого хрена? — кричит он, делая шаг назад. От Сычена, кажется, валит пар. Его тяжелая аура лучится гневом и злостью, исподлобья на Джона — абсолютно нечитаемый, но пугающий взгляд. Такой ненависти в китайце ни разу не видели с тех самых пор, как он пятнадцатилетним, не знающим ни слова по-корейски, мальчишкой соскочил с трапа самолета в аэропорту Сеула. Тогда он был хрупким милым мальчиком, спотыкающимся о собственные ноги, не знающим, куда идти и как попросить помощи. Сейчас никто и не рискнул бы ему помогать. Вставать на пути тоже не всякий бы отважился. Были с ним на равных лишь его друзья, но даже они не всегда знали, что от него ожидать. — Какого хрена? — уже громче повторяет Джонни. Он и был одним из друзей Сычена, но вот сейчас получил кулак в челюсть, чего раньше не бывало, да и повода старший вроде как не давал, поэтому и не понимал, что происходит. Вокруг них мгновенно собрался весь клуб, окружив действующих лиц кольцом, стихла музыка. Началось что-то интересное, и никто не хотел пропустить представление. Гнев Сычена заполняет всю образовавшуюся арену и едва ли не расходится от него языками пламени. Китаец молчит и сверлит Джонни ненавидящим взглядом, а потом переводит взгляд на замершего рядом в темноте Тэиля. Тот смотрит на Сычена испуганно и не менее непонимающе, чем Джон. Кидая взгляды то на одного, то на другого, Тэиль хочет что-то сказать, но лезть под руку прямо сейчас — что соваться в клетку с разъяренными львами. — Серьезно? — кричит Джонни на весь зал — он прекрасно знает, что каждый в клубе их сейчас слушает, и усмехается, — Это все из-за хёна? Сычен смотрит на американца еще более зло, чем раньше, и закипает. Кажется, вот-вот кинется и разорвет глотку. — Тебя же он никогда не интересовал! — Джонни продолжает громко говорить, то ли пытаясь дойти до правды, то ли откровенно уже доводя и без того злющего китайца, — Ты же всегда от него только отмахивался! — глаза американца горят не менее диким огнем, чем Сыченовы, он завелся, — У хёна же тоже должна быть личная жизнь! «Личная жизнь, ага», — думает Сычен. «Когда ты лапал его, а он отбивался. Когда ты лез к нему целоваться, а он пытался вырваться и убежать — обалденная личная жизнь. Хён заплакал почти, он уже собирался, начал бы, если бы я не пришел. Даже если я отказывал ему — не значит, что он перестал быть моим другом и я позволю до него домогаться.» — Не говори за него, — рычит Сычен, и Тэиль разрывается. С одной стороны, он сильно испугался — не видел никогда такой стороны китайца, и сейчас ему больше всего хочется спрятаться и убежать от него. С другой стороны, Джонни прав, и Сычену всегда был безразличен старший, и он пытался от него отделаться, а сейчас заступается, причем давая в морду одному из лучших друзей. Неужели вечно холодному китайцу не все равно? — Он сам может выбрать, с кем ему быть, — уже спокойнее, но не менее громко и грозно говорит Сычен. Его низкий голос эхом отражается от стен клуба и эхом уносится куда-то под потолок, к дискоболам и светомузыке, и он надеется, что до американца тоже дошло. Джонни делает несколько больших шагов, и подходит к младшему почти вплотную, заглядывает в глаза, но встречает лишь нечитаемый китайский взгляд и убийственную ауру. — Неужели нашему Винвин-и не все равно? — еле слышно, только для Сычена гаденько шепчет американец. Удар. Джонни падает на пол. Тэиль кричит, подбегает к Сычену и вцепляется тому в руку — только бы не продолжал. Но он и не собирался, он считает, что достаточно сказал и показал уже. Джонни оборачивается, и Тэилю снова становится страшно: его глаза как будто в тумане, а по дикой улыбке стекает кровь. Сычен хватает Муна за руку, толпа перед ними расходится и они растворяются во тьме. *** Флэшбэк. — Винвина-а-а, — Тэиль буквально висит на Сычене, вцепившись тому в предплечье, и вжав того в угол дивана, — Пошли танцева-а-ать. Старший уже хорошо выпил и не хочет держать свою любовь в себе — он хочет Сычена. Китаец никогда не отвечал взаимностью на Тэилевские приставания, он общался с ним, только когда тот подходил по-дружески, на нейтральной волне. — Винвина-а-а, я тебя люблю-ю-ю, — тянет старший, положив голову тому на плечо. Он прижался так сильно, что, кажется, у дивана сейчас отвалится подлокотник, и они втроем — подлокотник, Сычен и Тэиль — полетят на пол. — Хён, отстань, — недовольно бросает Дун, но на Тэиля это ни разу не действовало, не действует и сейчас. Сычен ответил, а значит игра принята. — Ну Сыче-е-ен, — Мун дышит перегаром прямо в лицо, он все ближе и ближе, хотя уже, кажется, некуда, и Сычен понимает, что тактика «игнорить» до добра не доведет и начинает лениво отпихиваться. Старший радуется на реакцию и лезет сильнее, а китаец отбивается активнее. Девять из десяти вечеров проходило так, и Тэиля вполне устраивало. Вывести на больший контакт Сычена все равно не получалось. *** — Сычен, — зовет Тэиль, пытаясь привлечь внимание Дуна. Они быстро уходят с места разборок, переходя на бег почти. Китаец злится очень и слишком сильно стискивает запястье старшего — завтра точно будут синяки. Сычен начинает немного остывать, и они замедляют шаг. Закоулок пустынный абсолютно — освещенный лишь бледным фонарем, и младший отпускает наконец руку и оборачивается. — Ты в порядке? — спрашивает он, и кореец теряет дар речи. Он, Дун Сычен, дал за него по морде Джонни, увел из клуба, и сейчас, когда они остались совсем одни, спрашивает, в порядке ли он. Нет, не в порядке. Он только что увидел, что человек, которого он всю жизнь считал довольно милым, чуть не убил его лучшего друга. За него причем. Он только что увидел, что человек, которого он всю жизнь считал безразличным к себе, спасает его, вырывая из чужих лап, и волнуется за него. Нет, он определенно не в порядке. Тот факт, что к нему только что приставал лучший друг, вообще опустим. Это напугало и могло быть самыми сильными эмоциями за вечер, если бы не Сычен. Тэиль смотрит в глаза напротив — он видит спокойное и немного обеспокоенное лицо китайца. Кажется, он даже видит немного… нежности? И Тэиля накрывает. Шок сменяется осознанием всего произошедшего, и на глазах Муна появляются слезы. На лице Сычена появляется растерянность, и он прижимает старшего к себе, водит успокаивающе руками по спине. Мун плачет ему в плечо, между всхлипами пытаясь запомнить идущее от китайца тепло и запах его куртки. Сычен водит носом по его волосам и шепчет: — Я рядом. *** Флэшбэк. Звонок в дверь. За дверью шорох, сонное зевание, которое сменяется кашлем, потом щелчок замка. Сычен широко раскрывает дверь, чистое удивление на его заспанном лице сменяется недовольством. — Боже, снова ты? На лестничной площадке Тэиль, его улыбка сияет всеми зубами, в руках — мед, лимон и апельсины. — Я к тебе, — довольно оповещает старший, всучает китайцу пакет, отодвигает его и проходит внутрь. Сычен заболел, и кореец на всех парах примчался к нему домой сразу, как только смог. — Я даже умереть спокойно не могу? — недовольно тянет младший, но Тэиля не выгоняет, а только закрывает за ним дверь. Тот по-хозяйски топает на кухню. В квартире Сычена он чувствует себя как дома, он был тут много раз, хоть китаец и ни разу его не приглашал. — Умереть? Ты с ума сошел? А как же я? — наигранно возмущается хён, пока ставит чайник, — Что я буду без тебя делать? Тебя всего вечер не было в клубе, а я чуть с ума не сошел. — Найдешь себе новую жертву, — Сычен стоит, облокотившись о дверной косяк и наблюдает за манипуляциями старшего. Тот достает чашки, режет и кладет в них лимон, потом вытаскивает чайник, наполняет его какими-то непонятными травками, заливает кипяток. Китаец ловит себя на мысли, что вот такой Тэиль — маленький хён, не спеша хозяйничающий в его маленькой кухне, уютный и спокойный — ему даже нравится. Только бы снова не начал на голову лезть. Тэиль толкает его в спальню, мол, ты болеешь и тебе нужен постельный режим. Тот отбиваться даже не пытается, решает, что если не отвечать, то старшему надоест и тот отвянет. Тем более, что ситуация вполне позволяет прикинуться мертвым. Или, хотя бы, сказать, чтобы не подходил близко из-за вероятности быть зараженным. Правда, на хёна, как вскоре убеждается Сычен, никакие отмазки не действуют. Напоив болеющего чаем, Мун лезет под одеяло — греть. У китайца температуры нет даже, и он бурчит, что с ним носятся, как курица с цыпленком. Но младший все же болеет, и слабость берет свое — он засыпает в объятьях мирно сопящего рядом хёна. *** — Сычен… — успокоившись, Тэиль поднимает на младшего глаза, пытаясь найти в них ответы, даже не спрашивая, потом опускает голову, собираясь с мыслями. Мун давно успокоился, но они все еще обнимаются, стоя в пустынном закоулке в свете уличного фонаря. — Зачем ты это сделал? — хён снова поднимает взгляд и смотрит китайцу прямо в глаза, — Почему защитил меня? — Не надо было? — в глазах Сычена — чистое удивление, мол, ох, извини, я что-то не так понял? — Я помешал? «Ты сам видел, что я пытался вырваться, но не смог, чертов Джонни на две головы меня выше и вдвое сильнее, о чем ты?» — сквозит в голове старшего. — Спасибо, — он мотает головой, — Я сам… не отбился бы, но… разве… тебе до этого есть какое-то дело? — Мун снова смотрит в самые глаза. «Ответь» — во взгляде, «Что происходит», «Я хочу знать». — Ты выглядел испуганным, — глаза теперь отводит Сычен. Понять и принять — для самого себя — самое сложное, — Я не знаю. Я вышел из себя, когда увидел твои слезы. Тэиль готов потерять сознание от этих слов. Сычен проводит рукой по Тэилевым волосам — не удерживается от потока неизвестно откуда взявшейся нежности. С волос рука соскальзывает на щеку. В глазах хёна снова будто бы слезы. Такой красивый в блеклом мерцании фонаря. — Я никому не позволю обижать тебя. И Сычен впервые понимает, что он сам чувствует. Обнимает хёна снова, но уже по-другому, а каждым движением говоря — мой. Лишь когда он увидел рядом с корейцем кого-то другого — понял. Понял, что не хочет, чтобы кто-то кроме него прикасался. Хочет защищать и оберегать. Мун снова всхлипывает, но в объятьях Сычена расслабляется. Утыкается носом в шею, а руки запускает под куртку. Сычен лишь прижимает крепче. Не собирается отпускать. Тэиль обещает себе поблагодарить Джонни.