Одновременно синее

Фэш уходит в среду на рассвете. Голубоватые тени ложатся ему под ноги. Василиса знает, они были холодными. Она стояла на пороге в одной его рубашке с раскидавшимися по плечам волосами и кончиками босых ног ощупывала подступающий холод. А горячие пальцы в то время мягко вели контур ее позвоночника. И Василиса тянулась ближе, как подснежники сквозь снега поднимаются, чтобы увидеть солнце. Фэш чуть выше потянул ее подбородок — облачко пара смешалось с василисиным сонно-размеренным дыханием — и запечатлел поцелуй в краешке губ. Потом отвел короткие золотистые волоски с ее лба и оставил второй, чуть длиннее, уже там. Последнее, что видел Фэш, были дрожащие ресницы. Последнее, чего касалась Василиса, был его меховой воротник. А затем пальцы вспорхнули черными образами птиц на горизонте, и он ушел. Следы темнели на снегу еще несколько дней, пока их не замела метель. Василиса терпеливо ждала. Плела и штопала рыбацкие сети, нужные летом, когда они, вдвоем с Фэшем, снова пошли бы ловить русалок. Колола дрова; вбивала гвозди, чтобы развесить по стенам пучки засушенных трав: в доме тогда вкусно пахло весенними днями. И всегда ждала, всматриваясь в затканное зимним серебром стекло. Его не было. И сердце тоскливо сжималось в груди, как у брошенной верной собаки, готовой ждать своего хозяина до самого конца. Вот только Фэш бы не бросил, и Василиса лучше всех это знала. На семнадцатый день одиночества под шагами у дома захрустел снег. Василиса, не поднимая взгляда, продолжала месить тесто для будущего коричного печенья. Тяжело скрипнула незапертая дверь, в лицо сквозь комнаты пахнуло робкой хвоей. Василиса слышала, как он стягивал ботинки, убирая их на место, отведенное для обуви гостей. Снимал свою нелепую пышную куртку, делающую его похожим на большого доброго колобка. Ник замер на пороге кухни в свитере, подаренном на прошлый Новый год. С неуверенно-извиняющимся блеском, тонким льдом застывшим в глазах. Василиса стряхнула муку с ладоней, друг о друга, и в воздух взвилось облачко белого пара, который вырвался изо рта Фэша в тот день. Внутри яркой фотоаппаратной пленкой с тихим стрекотом прокручивалось то утро. Ужинали они в молчании. Ник приходил либо под праздники, либо с горькой правдой, и сейчас, когда до ближайших веселий оставались еще недели, было ясно, какой ответ правильный. — Он пропал без вести, Василиса, — сказал Ник, изрезая на излишне тонкие куски вишневый пирог. — Ни один из наших отрядов не смог найти ни следа. Василиса все так же пробовала на вкус тишину. — Очень тебя прошу, не нужно творить глупостей. И я знаю, какие мысли зреют в твоей голове. Но ты ничем не сможешь Фэшу помочь, только себе сделаешь хуже, — Ник пожевал губу и умоляюще посмотрел в глаза Василисы. Она взгляда от стола так и не подняла. — Фэш бы не хотел, чтобы ты пострадала. За окном все так же не было никого. Только иней сиял, и сумерки больше густели. — Прости, Василиса, — говорит Ник, запирая ее теплую одежду, — так будет лучше для всех. В среду утром после непогоды разгорается золотом солнце. Василиса в одной его белой рубашке с раскидавшимися по плечам волосами тепло улыбается синим теням леса. Босые ступни касаются холодных ступеней крыльца. Следы темнеют на снегу еще несколько дней, пока их не заметает метель.