***
Спустя час или более Штольмана завели в какое-то помещение и сняли черную повязку с глаз; он осмотрелся. Щуриться от света не пришлось, так как тяжелые шторы были задернуты; освещали же комнату только свечи в канделябре, стоявшем недалеко от стула, на которого нашего героя усадили. Более всего удивили его стены, задрапированные черным сукном. «На бархат им денег не хватило?» - иронически подумал Штольман. Комната была практически пуста – лишь большой овальный стол по центру, да в глубине комнаты, на некотором возвышении – большое кресло, обитое красной тканью. «Где-то я уже что-то подобное видел», мелькнуло в его сознании; но тут новое ощущение поразило его. Он принюхался: вне всякого сомнения, пахло кислой капустой. В этот момент в комнату бесшумно вошел человек в черном сюртуке, чье лицо скрывала черная атласная маска, и сел в кресло. Воцарилось молчание. Через пару минут Штольман, которого уже изрядно раздражал этот спектакль, желчно осведомился: - Могу я узнать, кому я дорогу перешел на сей раз? - Добрый вечер, - с нажимом произнес его визави. – Пока еще никому не перешли – пока еще ваша дорога только соприкоснулась с дорогой одной могущественной тайной организации. Соприкоснулась, понимаете? - Не совсем. Давайте перейдем к делу: чего вы от меня хотите? - Мы хотим, в сущности, того же, чего должны хотеть вы сами – раскрытия преступления, которое вы расследуете... - У меня много всяких преступлений в работе; о каком именно вы говорите? - О том, которое вы расследовали сегодня... - Убитый юноша в дорогом пальто? - Именно. - В таком случае – зачем я здесь? Я и так бы занимался этим расследованием. Или у вас тут какие-то свои интересы? - О, интересы самые простые. Мы же знаем петербургскую полицию. Сколько дел остается нераскрытыми; сколько дел положено под сукно... Наконец, вы и сами признали, что дел в работе у вас много, сами не знаете, за какое хвататься вперед. Мы же хотим, чтобы вы оставили все прочие дела и самым серьезным образом взялись за именно это дело – вот и все. И довели его до конца. Штольман помолчал, прищурившись. Затем вежливо поинтересовался: - Ваша могущественная организация не в силах сама провести расследование? - Наша организация может многое, - резко возразил его собеседник, – но зачем же нам заниматься вещами, нам несвойственными? Уместнее будет, если делом займется профессионал. - Правильно ли я понял, что убитый... точнее, все трое убитых – были членами вашей организации? - Вам это знать незачем, - с важным видом отвечал мужчина в маске. - Как же я узнаю, кто их убил, если не узнаю всех обстоятельств дела? Мне придется выяснить, чем занимается ваша таинственная организация; кто в нее входит, какие цели вы преследуете... Наконец, не боитесь ли вы, что я сам начну войну против вашей тайной организации? - Не начнете, я убежден – не начнете ровно по двум причинам. - Каким же? - Не кривите губы столь презрительно! Вы умный человек, и не можете не понимать, что Россия погрязла во мгле; что все общественные институты прогнили насквозь; есть ли в этой стране хоть что-то, не заслуживающее полного и абсолютного отрицания? - Отрицания? – вежливо переспросил Штольман. – Знакомая терминология; так вы по убеждению нигилист, как я понял? - Вы не ответили на мой вопрос, сударь. - Допустим, сугубо умозрительно, что вы правы. Что якобы решительно все в России заслуживает только отрицания. Но дополнительно ко всему я считаю заслуживающей отрицания еще и ту идею, что отрицание чего-то плохого и уничтожение этого плохого неизбежно само собой приведет к чему-то лучшему; это вовсе не так - как бы ни было плохо, результат перемен может быть и стократ хуже. И далее, я отрицаю идею, что, не зная, как что-то работает, можно вмешаться и улучшить положение: не зная, как работает, например, государственный аппарат, сломав его, можно получить совсем не те результаты, которые вы желали... Собеседник Штольмана молчал, и, судя по всему, испытывал некоторое замешательство – замешательство того свойства, которое испытывает разум подростка при столкновении с разумом зрелого человека. Наконец «нигилист» набрал воздуху в грудь и спросил патетически: - Так, значит, страдания народа вас не трогают?! - Народ не давал ни мне, ни вам полномочий на вмешательство в его судьбу с целью ее улучшения, - возразил Штольман не без иронии. - Или вы совсем не уважаете народ, что считаете простительной по отношению в нему подобную бесцеремонность? Поверьте, лично мне тоже бывает трудно и плохо, но я сочту крайне невежливым, если кто-то без спросу полезет в мою жизнь с тем, чтобы ее улучшать – без моего на то согласия... - Прекратим этот разговор, - отвечал его собеседник. Затем он, положив на стол конверт, толкнул его так, что тот проскользил по полировке стола к Штольману. - Здесь – имена убитых людей. Согласитесь, это уже какая-то зацепка, не так ли? Также, здесь задаток. Сумма, как вы можете убедиться, вполне существенная. Я хочу, чтобы вы нашли того, кто убил их. И как можно скорее.. - А вторая причина, почему я не начну сам войну против вашей организации? - Вторая причина? Потому что в таком случае вы будете уничтожены – но еще раньше вам придётся увидеть уничтоженными своих близких. У вас, кажется, беременная жена? Не надо стискивать зубы. От вас ведь не требуется ничего особенного. Просто честно выполнить свой долг полицейского, приложив максимум усилий – чуть-чуть больше обычного... - Как я понимаю, сударь, вы не отрицаете идею, что высшая цель оправдывает любые средства? А напрасно; следовало бы начать с отрицания именно этого, - заметил Штольман, спокойно запихивая конверт во внутренний карман пальто. ... Спустя два часа Штольмана высадили из экипажа; стащив с глаз черную повязку, он обнаружил себя на набережной Невы. Вода в реке опасно поднялась, отметил он машинально; что ж – сентябрь – обычное время для наводнений в Санкт-Петербурге, когда ветер гонит в устье Невы воду из Финского залива. Уже поздний вечер – и, судя по всему, мосты разведены... взгляд на часы подтвердил его предположение. Черт возьми! Мосты разведены. Добраться до дома он сумеет не раньше утра. Придется найти гостиницу и заночевать. Анна... в ее положении вредно волноваться, а его отсутствие заставит ее провести бессонную ночь...***
Ночь была бессонной и у нашего героя. Лежа на гостиничной кровати и глядя в потолок, Штольман размышлял. Итак, некая тайная организация. Каков источник ее финансирования? Вот первое, что следует понять в таком случае. Кто дает деньги этим... обормотам? А если они сами себя снабжают деньгами, откуда они их берут? Он вспомнил убитого, которого осмотрел днем. Первое, что бросилось ему в глаза – неухоженные руки и очень плохие зубы, как у человека очень бедного. И дорогая одежда, которую он не умел носить. Похоже, что юноша долго жил в нищете, а потом, внезапно разбогатев, просто не сумел переменить своих нищенских привычек... Кто они? Кто вообще эти люди? Болван в маске говорил как человек более-менее образованный - судя по речи; но уровень понимания реалий – где-то на уровне существа малограмотного... человек, не получивший серьезного базового образования... и возраст... Студенты, вот они кто. Из бедных семей. Из тех, кто вырос в нищете, по бедности не получил толком образования, но самоучкой одолел какие-то учебники и сдал экзамены в университет... скорее всего. Ох уж эти недоучки! Прочитавши три скверных книжки, воображают себя всезнайками. Столкнувшись с проблемой, не могут разобраться в ней глубоко и хватаются за самые простые решения. Оглушить любого из них наукообразной трескотней проще простого... До чего же холодно в этом номере. И одеяло тонкое, и из окна премерзко дует... Штольман встал, накинул поверх одеяла свое пальто. Скорей бы утро. Анна. Надо ее успокоить, надо увидеть ее, надо... Часам к пяти Штольман уже был на ногах: он знал, что мосты к этому времени уже должны быть сведены. Извозчиков не было, и нашему герою весь путь до дома пришлось проделать пешком. Наконец, добравшись, он тихо открыл ключом дверь своей квартиры и бесшумно вошел, чтобы не разбудить жену. Первое, что бросилось ему в глаза – незнакомое мужское пальто на вешалке и свет, ярко горевший во всех комнатах.***
- Что здесь происходит? Этот вопрос наш герой задал горничной, которая, несмотря на ранний час, была уже совершенно одета; торопливо семеня через гостиную, она едва не налетела на Штольмана. Горничная, в свою очередь, всплеснувши руками, тихо заголосила: - Яков Платоныч! Вернулись, слава Богу, а у нас тут... - Что тут у вас? Где Анна Викторовна? - В комнатах у себя; доктор у ней... - Доктор? Не пытаясь далее ничего выведать у горничной, Штольман быстро вошёл в спальню. И замер. Анна. Она лежала на кровати, и ее поза – на спине; руки, бессильно лежащие на одеяле... И - ее лицо. Бледное, ни кровинки. Первое, что он увидел, и, увидев, уже не замечал ничего больше.... Он смотрел на это лицо, и чувствовал, как липкий страх заползает ему в душу, охватывает его всего. Дышит ли она? Нет, она совсем не шевелится... - Аня! Он не помнил, как вообще оказался рядом с ней, как, обняв, тормошил ее, но тут в его холодный ужас ворвался спокойный, слегка желчный мужской голос: - Ну что вы в самом деле, сударь – дайте ей отдохнуть... Спит она, что вы кричите... Штольман оглянулся. Невысокий полноватый господин в очках и белом халате вытирал руки полотенцем. - Спит она, - повторил он с нажимом. - Я не сплю, - прошелестел вдруг тихий голос, и это был голос Анны. Она чуть приоткрыла глаза, и – очевидно, каждое слово давалось ей с трудом – шепнула: - Пришел... слава Богу... ты не ранен? - Вам бы, сударь, не гулять по ночам невесть где, когда жена в положении, - ворчливо-укоризненно заметил врач. Нервы Якова Платоныча были, очевидно, на пределе, потому что в ответ он прошипел: - Вы что, полагаете, что я... что я шлялся по... – он стиснул зубы. Внезапно он услышал тихий смешок. Анна, не открывая глаз, прошептала: - Задачка для начинающего сыщика... где искать пропавшего офицера... Эта фраза разрядила обстановку совершенно; Штольман смеялся, уже не думая ни о чем. Анна жива, она будет жить, этого довольно... - Может, вы все же хотите взглянуть на новорожденную? – услышал он саркастический голос врача и в первое мгновение даже не понял смысла сказанного. - Что?! - Чудесная девочка, сударь, - сурово вымолвил врач и кивком головы указал на плетеную кроватку, которую наш герой даже не заметил, когда вбежал в спальню.***
Штольман подошел к кроватке так осторожно, словно она была видением, фата-морганой, короче – милым миражом, сотканным из дымки и тумана, которое может развеяться от малейшего ветерка... Красное личико, зажмуренные глазки. Ребенок спал. Ребенок. Его дочь... Это надо было осознать... он стоял и смотрел... - Виноват, - повернулся он вдруг к доктору, - сколько я вам должен за труды? И – вы, наверное, устали – позвольте угостить вас завтраком? ... Через час от суровости доктора не осталось и следа. В его жилетном кармане лежали ассигнации, превышавшие его обычный гонорар примерно раз в пять; горячий чай, обильные закуски и несколько рюмок хорошего коньяку успокоили и усталость и напряженные нервы. Он с сочувствием принял объяснения хозяина дома, что не только женским докторам, но и представителям других профессий – в частности, полицейским – приходится, увы, работать по ночам, не зная покоя. В свою очередь доктор пожаловался Якову Платонычу на крайнюю усталость. - Возраст, - вздохнул он. – В молодости бегаешь, не зная устали, подкрепляя себя рассуждениями о святом долге перед человечеством – а к старости уже силенок-то нет, а женщины продолжают рожать по ночам.. - Доктор, так может, вам отдохнуть? Давайте без церемоний, прошу вас. Я прикажу постелить на диване в гостиной, вам будет спокойно... поспите... извозчика сейчас найти нелегко, а через пару часов они появятся.... Доктор засомневался. - Да Бог с вами, голубчик, я не хочу злоупотреблять... - Да полноте. Какое ж злоупотребление. Вы устали. Я знаю, что такое бессонная ночь на ногах... И никому вы не помешаете, и вам никто не помешает... Но еще через два часа доктору, мирно спящему на диване, все же помешали. Разбудил его обычный звонок в дверь штольмановской квартиры. А еще через пару минут раздались твердые шаги и звонкий голос Коробейникова, не подозревающего ни о каких переменах, в означенной квартире случившихся: - Яков Платоныч, доброе утро! Вас на службе потеряли. Я хотел было курьера послать, да что-то так обеспокоился, что сам решил приехать... вы не ранены? За долгие годы службы рядом с любимым шефом Коробейникову случалось услышать из его уст много всякого. Но сегодняшний ответ превзошел все: - Антон Андреич! Хотите шампанского?! - А... - Тссс... ну вот – мы с вами доктора разбудили... - Который час? Да, мне и так уж пора. - Позвольте представить вам, уважаемый Валериан Григорьевич, моего помощника и самого надежного друга на свете: Коробейников Антон Андреич, исключительно достойный молодой человек. Доктор, который до этого момента сонно щурился на свет, взглянул вдруг на Коробейникова с неожиданным интересом. - В наше время такое редкость – чтобы о молодом человеке так говорили, да еще его начальник, - он слегка улыбнулся и протянул руку Антону Андреичу. - Вот как? – осведомился Штольман. - Да, сами знаете, какова нынешняя молодежь. Нигилисты всякие... умней всех из себя строят... да это еще ничего, впрочем... другое нехорошо, - он вздохнул. - А что такое? - поинтересовался Штольман, наливая шампанское для Коробейникова. - Да вот извольте видеть. Прошлой осенью лечил одного студиозуса. Гнойный бронхит, грозивший перейти в воспаление легких. Лечил бесплатно – у этого студента не было денег даже на покушать, что уж там оплатить визит врача. Поверите ли, на свои деньги за едой посылал – не оставлять же его помирать голодным. А нынче – неделю примерно тому назад – встретил его; одет богато, вид высокомернейший – футы-нуты. И увидел меня, шельма, и узнал! Видел я, что узнал! И прошел мимо меня, даже не поздоровавшись – каково?! Неблагодарность, что может быть гаже, право... - А позвольте спросить – он что же, наследство получил? – подал голос Коробейников. - А вот это вряд ли, - голос Штольмана вдруг стал трезвым, а взгляд – острым. – А фамилию этого вашего пациента и его адрес вы не помните? - Беклемишев его фамилия, Степан Егорович. Адрес могу сказать, только если он наследство получил, то едва ли все еще живет в той дыре... - А все же? Продиктуйте адрес, если не трудно, - Штольман стоял с записной книжкой в руке, с видом охотничьего пойнтера, взявшего след.***
Адрес был записан только наполовину, когда в комнату вбежала горничная, приставленная присматривать за Анной, и, обращаясь к Штольмыну, пробормотала: - Барыня вас звать изволили... - Что такое? Встревоженный Яков Платоныч кинулся в спальню, доктор (видимо, на всякий случай) посеменил за ним. В спальне все было спокойно, но Анна, обращаясь к мужу, произнесла тихо: - Он был там... – и указала рукой в угол. - Кто? - Он спросил – здесь ли его доктор, который его лечил... чтобы вылечил... - Неужели у нее родильная горячка? – обеспокоился доктор. – Но этого просто не может быть... с чего бы... Он коснулся рукой лба Анны. - Прохладный, лихорадки нет... но почему она бредит?! - Доктор, поверьте, горячка тут в любом случае ни при чем. Аня – а он - ну, который приходил - сказал, кто он? - Он сказал, что его зовут Беклемишев, - прошептала Анна. - Доктор, вы говорили моей супруге про Беклемишева? - Нет... и я не понимаю... - А я, кажется, понимаю, - веско произнес Яков Платоныч. – Дорогая, а от какой болезни доктор должен был его вылечить? - Голова, - прошептала Анна. - У вас болит голова? – снова вмешался доктор. - У Беклемишева, - объяснила Анна слабым голосом. - Только уже не болит... - Как вы себя чувствуете? - Хорошо, - прошептала Анна, - только спать очень хочется... - Ну и спите, дорогая. Пойдемте, доктор... Через несколько минут Штольман диктовал Коробейникову распоряжения: - Обшарить все места, Возьмите столько городовых, сколько потребуется, труп Беклемишева надо найти. Допросите квартирную хозяйку по старому адресу Беклемишева: вдруг что-то знает. Особенно его знакомства и связи. Обратитесь в администрацию университета с просьбой предоставить списки учащихся: там должны быть, помимо фамилии Беклемишева, еще фамилии из вот этого конверта (Штольман вынул конверт из внутреннего кармана), а еще – фамилии тех, с кем Беклемишев общался.. - И что с ними делать? - Попросите преподавателей показать их вам. А затем – установить слежку за каждым. Возьмите самых толковых дознавателей. - Понял... уже иду... Доктор, наблюдавший за происходящим с возрастающим недоумением, тихо осведомился: - Сударь, у вас точно все в порядке? Штольман закрыл глаза, улыбаясь, запрокинул голову. Затем, сияющий, довольный, он повернулся к доктору и ответил бодро: - Смею вас уверить!***
Утро следующего дня принесло первые результаты. Беклемишев, по словам Коробейникова, был убит так же, как и предыдущие жертвы – тяжелым предметом по голове. Интереснее было другое, а именно – показания квартирной хозяйки на старой квартире Беклемишева. По ее словам, от нее съехали несколько постояльцев одновременно, что нанесло удар по ее финансам. Потому что не только Беклемишев, но и некие некие Гуревич, Доблер и Шамов – тоже вдруг получили наследство, оделись как баре и съехали почти одновременно... Да, одновременно: странно, но как видите – бывает... - Ну вот как в такое можно поверить, Яков Платоныч?! Наследство – одновременно?! - Мы на верном пути, - кивнул Штольман. – То есть, из этих съехавших двое уже убиты – один пока жив... но это, видимо, вопрос времени... - И что же теперь делать? - Следить, Антон Андреич. Следить – куда ходят, с кем общаются. Это долго и нудно, но... - А может, поселиться рядом с ними под видом студента? Штольман задумался на минутку, потом качнул головой. - Нет. Мне ваша голова нужна в целом виде... Несколько последующих дней дали немало интересного. Так, Штольман выяснил имена если не всех участников «могущественной тайной организации», то очень многих. Знал он и то, где у них штаб-квартира; короче – знал многое, кроме одного: кто же взялся их методично уничтожать. Так прошла неделя, а через неделю Коробейников привел к Штольману чрезвычайно расстроенного городового и молвил сурово: - Ну, Сухомятьев, рассказывай Его Высокоблагородию... как ты его упустил? Городовой смотрел в пол. - Похоже, он немногословен, - заметил Штольман, - может вы, Антон Андреич, расскажете, что стряслось? Стряслось вот что. Объект слежки, некий Рачков, вышел из дому в сопровождении «одного такого серого», как выразился городовой. Этот «серый» был невысоким малым невзрачной наружности, хлипким и каким-то незаметным. Даже внешне трудно было описать как он выглядит. И наряд был под стать: тоже какое-то все вот прям этакое неприметное.... И хоть бы лохмотья какие – они ж тоже бывают порой живописные, но нет! Как назло: одёжа вроде как даже добротная, но никак не возможно припомнить – какая именно... - Дальше, - проворчал Штольман. Дальше было вот что: они дошли до старого такого дома, что на ..N переулке, вошли в него и – пропали. - То есть как?! А вот так, что городовой честно ждал, когда они выйдут. Но так и не дождался. А затем - вошел в дом и стал опрашивать – не видал ли кто таких вот двоих? - И что вам ответили? Отвечали – нет, не видали. Народец в доме оказался на редкость нелюбезным... Одна, правда, тетка... ну как тетка, старуха уже... лет сорока, а то и поболе... пригласила его зайти в квартирку, угостила чаем с калачом... повспоминала – да, как-то раз заходил такой (по описанию похожий на Рачкова), но она его видела только мельком... а может, это был и не он. А второго? Не заметила, батюшка, а кто там его знает... Слежку Сухомятьев продолжал до конца – потом его заменил другой городовой – но Рачков со своим товарищем как в воду канули... - Ну что же, - пожал плечами Штольман, - по всей вероятности, скоро будет обнаружен еще один труп... ...Труп Рачкова нашли утром – примерно там же, где и всех остальных. Получив это известие, Штольман вскочил, и, натягивая на ходу пальто, кинулся к дверям, на ходу бросив Коробейникову только одно слово: - Продолжайте... Однако отправился он вовсе не туда, где был обнаружен убитый, как понял Антон Андреич, глядя в окно на пролетку, уносившую его шефа совсем в другую сторону... Вернувшись через три часа, он потребовал к себе городового Сухомятьева и велел провести к тому самому дому. Ну, тому, войдя в который, Рачков таинственно испарился, чтобы материализоваться уже в другом месте в виде покойника. Дом был как дом, ничего особенного... - А черный ход тут есть? Вы проверили? Может, они вышли черным ходом? - Есть-то есть, Вашвысокоблагородь, - пробормотал городовой, - да вот только к нему не подберешься... не могли они тут выйти-то. - Что ж так? - Так вода-то поднялась, дом-то на берегу, - объяснил городовой. – С улицы все вроде чинно, а с другой стороны дома затопило так, что хоть на лодке к дому подплывай... - На лодке?! А вот это уже интересно... Сколько в доме квартир? Квартир оказалось восемь, из них две и вовсе пустовали. Окна одной из пустующих квартир выходили на сторону черного хода. Квартиру немедленно сняли. - У вас будет теперь работа в тепле, Сухомятьев! Будете вместе со своим напарником сидеть в квартире у окна и наблюдать... понятно? - Так точно, Вашвысокоблагородь, - бодро отвечал повеселевший городовой, - а что наблюдать-то?***
Огонь в камине просторного кабинета Варфоломеева жарко пылал; на столе стояли чашки кофе и коньяк; два старых друга, сидя у камина, внимательно смотрели друг на друга. - А вы заметно изменились, - чуть улыбнувшись, молвил Варфоломеев, - семейная жизнь вам явно на пользу. – Спокойнее стали, что ли... - Я похож на человека, который спокоен? – мило улыбнувшись, осведомился Штольман. – На самом деле – не очень... Хотя, в сущности, о чем волноваться... - Вот именно. Вы расставили фигуры на шахматной доске, - Варфоломеев повертел в воздухе пухлой рукой, - теперь осталось только ждать... Штольман пригубил ликер, затем поставил рюмочку на тонкой ножке на столик. - Признаться, я стал довольно бесстрастным за эти годы, - заметил он, - но это особый случай. Когда я подумаю, что меня не было рядом с ней, когда... - он помолчал, - мне хочется просто раздавить всех этих самодовольных бездушных шалопаев, по вине которых... - Вы, как я понял, не имеете даже догадок, кто их финансирует? Штольман покачал головой. - Нет. Но, полагаю – это мы скоро узнаем... И в то время, как старые друзья предавались любезной беседе, у дверей квартиры Штольмана стояли четверо молодых людей; беседа их была куда менее любезной. - Ты что, Пашка – сдрейфил, что ли? – шипел один из них. – Трус! - Да не сдрейфил, Серж, а только с беременными женщинами воевать как-то оно не то... - А что воевать? Заберем ее, вот и все. Даже убивать не будем... пока! (говорящий хихикнул). Ну, может, попользуемся ею чуток, прежде чем вернуть муженьку... Она, говорят, смазливая, - и с этими словами он крутанул рукоятку медного звонка. - Никого пущать не велено, - раздался женский голос из-за двери. - Открывай, если жить хочешь, - вальяжно приказал один из друзей. Ответом был звук удаляющихся шагов. Тогда из кармана дорогого пальто был извлечен револьвер, и несколько пуль разбили дверной замок. - Давайте, заходим! Быстро! Ты стой у двери, чтобы никто не выскочил. Осмотрите комнаты... - Что-то никого тут и тихо... - Ищи спальню, может она там. - Господа, давайте уйдем, прямо вот сейчас, - умоляющим шепотом произнес вдруг тот, кого назвали Пашкой,– уйдем, мне почему-то кажется... - Хватит ныть! Ищи, где она прячется, быстро! Наверное, там, - с этими словами один из налетчиков пнул дверь и быстро вошел внутрь; остальные последовали за ним в нарядную, изящно отделанную спальню... На дорогой кровати, на льняных простынях, укрывшись одеялом с головой, лицом к стене, лежала женщина. Рядом с кроватью, на стуле висел кружевной пеньюар. Ухмыльнувшись, Серж неторопливо подошел поближе и дернул на себя одеяло, которым женщина была укутана... Сдернув одеяло, Серж предвкушал увидеть смятение, ужас, стыд насмерть перепуганной дамы; услышать ее мольбы, сцены отчаяния... Но увидел он только скатанное рулоном атласное одеяло, изогнутое так, чтобы придать сходство с женской фигурой. А вместо нежных стонов испуганной женщины в комнате раздался грубый осиплый бас околоточного: - Руки вверх! Оружие на пол! Да не балуй, нас тут дюжина, полицейских!***
Утро следующего дня выдалось хлопотливым. Получить на допросе информацию у всех четырех налетчиков оказалось делом нехитрым. Особенно словоохотливым был Серж – вчера еще такой бравый, а сейчас – смиренный и жалкий после ночи, проведенной в холодной тюремной камере. Он продиктовал список всех членов «тайного союза» (большинство названных фамилий Штольману были уже известны). Про цели организации отвечал, что речь идет об освобождении народа от чего-то там, далее невнятно. Однако на вопрос – кто финансирует организацию – все трое божились, что им ничего не известно. - Вы понимаете свое положение? – холодно осведомился Штольман. – Вы взломали дверь квартиры и незаконно проникли в нее с целью похищения человека... Свидетелей более чем достаточно, чтобы упечь вас на каторгу. Итак, спрашиваю еще раз: не угодно ли вам сотрудничать со следствием? Итак, даю вам последний шанс: кто финансирует... Серж молчал. Сколько бы все это еще продолжалось – вопросы Штольмана и упорное молчание подследственного - трудно сказать, но в этот момент в комнате появился Коробейников и молча протянул Штольману записку. - Вот как, - задумчиво протянул Штольман. – Значит, Сухомятьев-то... а? Молодец у нас Сухомятьев! А давай-ка их сюда... - Обоих? - Да! И дверь отворилась, пропуская в камеру невзрачного паренька и рослую, широкую в кости немолодую женщину. - Садитесь, - вежливо пригласил вошедших Штольман, - могу я узнать ваши имена? - Меня зовут Ларин, Михаил Панкратьич, - неожиданно звонким голосом произнес паренек. Серж поднял голову. - Вы знаете этого господина, мсье Ларин? – осведомился Штольман. - Да, - спокойно ответил тот, - это Водовозов - Сергей Водовозов... И тут произошло неожиданное. - Последний, ишь ты, - привстав с места, не то прохрипела, не то прорычала женщина. – Последний, недобитый, - она отшвырнула от себя стул и, одним прыжком преодолев расстояние между собой и Сержем, вцепилась Водовозову в горло... Оттащить ее удалось не сразу; наконец, когда это удалось, изрядно помятый Серж, хрипя и задыхаясь, валялся на полу камеры, а его несостоявшаяся убийца рвалась в другом углу из рук полицейских. - Пусти, - с налитыми кровью глазами хрипела она, - пусти, все равно прикончу... - Экая ж баба бешеная, - бормотал один из охранников... - Уведите, - вздохнул Штольман, - а вы, г-н Ларин, может расскажете мне, почему вчера вы оказались в квартире, где был убит некий Юрий Гуревич, и почему вы пытались вывезти на лодке труп этого самого Гуревича? - Охотно, - невозмутимо отвечал Ларин. – Терять мне уже нечего, но Бог свидетель – все, что мог, я сделал. А этот, - он брезгливо указал на Сержа, который уже встал на четвереньки и пытался принять вертикальное положение, - тоже будет присутствовать при нашем с вами разговоре? - А как вам удобнее? - не без некоторой иронии поинтересовался Яков Платоныч. - А все равно. Если вам надобно, чтобы он тут был – пусть послушает... С чего начать-то рассказывать прикажете? - Желательно – с начала... - С начала? Хорошо, - согласился Ларин.***
- Если с начала, то вот: отца я не помню, матушку – смутно; мне было 4 года, когда она умерла; взяла к себе меня тетушка, Евдокия Федоровна, мамина старшая сестра. Она до кухарка Степанида – вот моя семья... - А поближе к делу нельзя? - А уж куда ближе, г-н следователь. Потому что однажды, придя с занятий ( я в университете учусь), обнаружил я входную дверь приоткрытой, квартиру - ограбленной, а тетушку и Степаниду – лежащими в луже крови на полу. Они были мертвы. Обе. - Так... а в полицию вы обращались? - Конечно. - И что же? - А ничего. Составили протокол... - Минуточку. Назовите мне фамилию вашей тетушки... - Киселева. - Яков Платоныч, так это же то самое дело, - раздался взволнованный голос Антона Андреича, - по поводу грабежей ломбардов и убийств ростовщиков... Штольман бросил острый взгляд на верного помощника, затем перевел взгляд на Ларина... - И что дальше? - А дальше я внезапно оказался богат: завещание тети было написано на меня; она хранила в банке почти сто тысяч... но я приходил домой, в пустой дом, и понимал, что мне не нужны никакие деньги, а хочется, чтобы просто было так, как было: чтобы тетушка со Степанидой о чем-то толковали за чаем, чтобы с кухни пахло пирогом; чтобы я был не один на этом свете... Я мог бы начать тратить деньги... но мне не хотелось ничего. Просто ничего. Только вернуть то... да, именно счастье... счастье иметь семейство... Он внезапно повернулся к Сержу. - Это ведь ты ее убивал, да? Расскажи мне. Как это было? Они были старые, беззащитные... но они ж люди были; и тебе дела не было, что есть кто-то, кто их любит, кому они нужны... Что ты молчишь? А! давай расскажи мне про свои философские бредни, которыми ты оправдывал обыкновенную грязную уголовщину... - Откуда вы знаете, что это был он? – поинтересовался Штольман, кинув взгляд на Сержа, затравленно взиравшего из угла. - Да они сами мне и рассказали, - пожав плечами, возразил Ларин. - Не понял, - удивился Штольман, - то есть как? Ларин вздохнул. - А так, что после смерти тети и Степаниды не мог я оставаться в старой квартире. Вам не понять. Я там просто начинал сходить с ума. Вот половичок, который тетя сама смастерила; вот ее вязанье лежит... И все эти шкапчики с мелочами всякими... вдруг шорох – и я смотрю, не тетя ли это... и вся эта обстановка знакомая, значит, они тут должны быть – а их нет, да как же так-то? И запах крови. Понимаете, пол давно отмыли, проветрили все – но этот запах был просто везде, я от него с ума сходил. И ночью пытаюсь уснуть, и вроде вот уже начал засыпать – и словно холодной иглой укол в сердце... поднимешь голову – и слышишь: шаги. Чьи? Непонятно. Свечу зажжешь, да так и сидишь до утра... Ну вот, я и спросил в университете: не знает ли кто, где сдаются комнаты – чтобы недорогие, но приличные и к университету поближе? Мне и посоветовали... А когда я въехал, то обнаружил, что все соседние комнаты заняты студентами же, и я сперва подумал – ну и хорошо, веселее будет. Только не понял, что это совсем особенные студенты были... - Чем же особенные? - А – вот; он, Серж – один из тамошних, - кивнул головой Ларин. – Начали они ко мне подъезжать с дружбой, по первости... потом с рассуждениями о всякой политике... А потом стали заманивать в свою организацию. Ну, мне любопытно стало. Но когда я узнал, чем там они занимаются... - Чем же?***
- А у них, так сказать, идет первый этап: денег на революционную борьбу нет; финансировать их никто не собирается; поэтому путь у них один – банальный грабеж, - пояснил Ларин. - Но так как грабить банки, где охрана хорошая, им не с руки – пошли они по мелким ломбардам, да одиноким ростовщикам... - Погодите, так сколько же грабежей они успели совершить?! Ларин усмехнулся. - А это, господин следователь, вам лучше известно, я полагаю, чем мне. Сколько у вас таких грабежей за последнее время? – будьте благонадежны, все они и есть их рук дело... - Так вот оно что! – привскочил с места Коробейников. – А мы и не думали связать эти два дела в одно... - Дальше, - потребовал Штольман. - Ну, дальше я первым делом решил предупредить, кого знал. У тети были знакомые... среди тех, кто занимался этим делом – то есть, давал под проценты. Потом они рассказали своим знакомым. То есть, я просто хотел, чтоб они были начеку... Кто-то просто уехал, кто-то закрыл на время лавочку... Ну, а потом разыскала меня через них Аграфена Семеновна, - Ларин вздохнул. - Кто она? - Процентщица она... ну, и муж у нее был из процентщиков, - пояснил Ларин, - я знал его немного. Тихонький такой, ростику небольшого. Детей у них не было, так она с ним, как с дитем, возилась. Ну, хорошо жили. Ладили. А как убили его – она места себе найти не могла. И когда узнала, что я нечанно на убийц ее мужа вышел – пришла ко мне, ну и... Ларин замолчал. - И что же? - Она ... она стала рассказывать, как ночами в доме уснуть не может, как шорохи слушает, как чудится ей, что ничего этого – никакого убийства - не было, а муж – вышел ненадолго, вот вернется.... а потом, что как поймет, что нет его, зверем воет... Словом, все, как у меня. И спросила – ну, а ты как со всем этим жить-то будешь? Так и будешь всю жизнь с ума сходить... что эти, которые убили, где-то веселятся, а ты шорохи ночью слушаешь... Вот она и предложила. Пойди к каждому из них поодиночке. К каждому из этих убийц. Скажи: зачем деньги отдавать в общий котел, когда можно все забирать себе? Скажи: я знаю тут одну процентщицу, одинокая старуха – прикончим ее, и заберем себе все... - Вы сразу согласились? - Я сперва сомневался – согласятся ли они? Они ж вроде как за идею какую-то... А она – Аграфена - в ответ даже засмеялась: кто один подлый грех на душу взять не побоялся, тот и стократ подлее возьмет. Так и вышло... Заманивал я их к ней по одному. В руки давал пистолет – вроде как старуху застрелить; только с холостыми патронами... А уж дальше она с ними расправлялась... топором по кумполу... Или сковородкой чугунной. Она ж как медведица, силы в ней немеряно, на трех мужиков хватит. Да и нраву бешеного – ну, сами видели... Тут просто так совпало: сентябрь, вода поднялась, многие дома подтопило. Вот она и высмотрела этот дом, где с парадного еще ничего, а позади дома – вода, аж крыльцо черного хода затопило. Там у каждой квартирки свой черный ход, только кто ж в воду полезет? И что удобно – окон с той стороны почти нет... две квартиры пустуют, а в одной живет совсем полуслепой старичок. То есть можно прямо на лодке подплыть до крылечка, вывезти тело подальше... Вот и сняла она квартирку-то... Ларин вдруг замолчал и взглянул на Сержа. - Повезло тебе... не добрались мы до тебя... - Едва ли можно счесть виселицу, которая его ждет, таким уж везением, - холодно заметил Штольман. – Почему вы не обратились в полицию, когда обо всем узнали? Жажда мести? - Не совсем так, - Ларин облизнул губы. - Вы поймите, это даже и местью назвать нельзя. Это просто - поиски избавления от всех этих ночных кошмаров. Чтобы с ума не сойти. И для меня, и для нее... Это как голодный ищет хлеба, а мы искали – спасения от своего ужаса... Нам казалось, что это и есть выход... - И полегчало? Ларин уронил голову в руки, и на мгновенье Штольману показалось, что он заплачет. Но он отнял руки от лица – слез не было. - Мне – нет. Ей – не знаю.***
Еще через несколько часов все было кончено. Схвачены были все члены банды, то есть, извините, могущественной революционной организации. Схвачен был и некий Чечевицын – тот самый юноша в атласной маске... Не было только главаря – некоего Бахметьева, который пустился в бега, прихватив с собой все награбленное. В штаб-квартире были обнаружены три трупа его сообщников – вероятно, эти сообщники пытались помешать Бахметьеву смыться, не поделившись с ними. Где искать его – это был вопрос; но и этот вопрос был решен: кто-то из подельников припомнил, что у него была подружка из церковных хористок, и даже назвал адрес церкви. Так что через три дня был схвачен и Бахметьев; представ перед очи Штольмана, он смотрел на нашего сыщика с нескрываемой бравалой. - А что вы, собственно, можете мне инкриминировать? В налетах я участия не принимал. Насильно никого не вовлекал. Никому не отдавал приказов об убийстве... - Даже так? – осведомился Штольман иронически. - Ей-Богу, - глумливо отвечал Бахметьев. – Они сами мне все это несли, а уж где они это брали – понятия не имел и не желаю иметь... Виноват ли я, что этим дуболомам так некстати попался на глаза некий роман, из которого они и почерпнули идею? - Да уж, - вздохнул Штольман, - в отличие от героя романа, ни каяться в содеянном, ни хоть поразмыслить об этом – никто из вас не желает... Бахметьев внезапно захихикал. Просмеявшись, он спросил: - Хотите сказать – вот она, разница между жизнью и литературой? Не совсем так. Раскаяние, бывает и случается, но... - Но? Продолжайте... - Знаете, в чем главная ошибка Раскольникова? – продолжал Бахметьев, -он был одиночкой. Вообразив себя право имеющим, этот скорбный разумом студиозус не потрудился ответить на простой вопрос: почему ж ты это вдруг право имеешь? Ну почему ты вдруг решил, что право имеешь быть выше десяти божьих заповедей? - Прошу прощения, - заметил Штольман холодно и желчно, - но выше этих заповедей быть нельзя, это иллюзия – можно быть только ниже их. - Не перебивайте, прошу вас. Или вы считаете меня простачком, не понимающих очевидных вещей? Вопрос не в том, что мы с вами, два умных человека, понимаем. Вопрос в том, как понимает жизнь банальный болван; а чего обычно этот болван желает? Правильно: обрести свое стадо, стать частью этого стада... или стаи; тут уж не столь важно: овца ищет стадо, волк – стаю, но главное – желание ощутить себя частью этого стада, стаи, племени... человеческой массы... А влившись в желаемое стадо, он – следите за моими руками, фокус-покус! – провозглашает его, это стадо, самым лучшим и правильным стадом в мире! На основании чего, спрашивается?! - Безо всяких оснований, - спокойно отвечал Штольман. - Именно! Безо всяких! Просто лучше и все! Нипочему! И – теперь снова следите за моими руками! – теперь он самопровозглашает самым лучшим и правильным уже себя самого; ибо он – представитель самой лучшей в мире стаи... стада... И уже не надо ему утруждать себя тем, чтобы соблюдать законы божьи или человеческие; это для других они писаны. А он и так «лучший», ведь принадлежит к «лучшему» стаду; и это прекрасно оправдывает в его глазах самый неблаговидный поступок... и на место слов «представитель лучшего стада» можно поставить... что? - Представитель лучшей расы, нации, сословия, религии... да хоть лучшего в мире племени каннибалов, - пожал плечами Штольман. - Я не ошибся в вас – вы способны понимать мою мысль (Бахметьев снова захихикал). Мне всегда было забавно – в связи с этой темой – вспоминать Варфоломеевскую ночь. Французы-христиане – христиане, заметьте! Последователи учения Христа о милосердном отношении к ближнему... подставь другую щеку и все такое... эти милые христиане вырезали за одну ночь двадцать тысяч своих соотечественников! Тоже французов! И тоже христиан! Не пощадивши ни грудных детей, ни беременных женщин, а все отчего? Оттого лишь, что эти убиенные христиане желали читать Евангелие не по латыни, а по-французски! И вот, христиане-католики резали христиан-гугенотов... а где их приверженность учению Христа, у этих убийц? Где была она, когда заносили они нож над плачущим ребенком? Да нигде. Плевать они хотели на христианское учение. Ибо никакая милосердная идея не может превозмочь человеческую природу: а природа это такова, что вот: есть мое племя, оно правильное, а представителей чужого племени можно и убить... и даже зажарить и съесть. Впрочем мы, так называемые цивилизованные люди, уже отказались от двух последних пунктов программы; и ужасно этим горды... полагая, что это делает нас намного цивилизованнее дикаря в набедренной повязке. А намного ли? Пока мы не отказались от самого первого пункта, мы ничуть их не лучше, вот в чем соль-то... Подарите человечеству самое милосердное и мудрое учение, чем все это кончится? Придут болваны со своим стадным инстинктом и осквернят и опрофанят все... Ибо они-то уверены, что они право имеют! По праву принадлежности к лучшему в мире стаду! Раскольников был одиночкой – это его и сгубило... - К чему вы мне все это говорите? Или вам не хватало собеседника? – осведомился Штольман. – Подумайте лучше о том, что вы втянули в грязное дело множество молодых людей, жизни не видевших, коим жить да жить – а они пойдет на каторгу или виселицу. Не говоря уже о загубленных жизнях невинных людей... и все это ради жалкого чемоданчика с деньгами? - Помилуйте – я просто оскорблен тем, как низко вы меня ставите, - ухмыльнулся Бахметьев, - у меня были планы куда обширнее... - Окрепнув, начать грабить банки? - Опять вы меня недооцениваете. Зачем мелочиться? Захватить в стране власть, вот моя цель – и тогда уж нет нужды грабить банки, ибо все банки, все дворцы, все имущество, накопленное веками в этой стране – все принадлежало бы мне. - Однако у вас аппетиты! - Однако не у меня одного. Идеи эти просто витают в воздухе, вся атмосфера пропитана ими – раскройте глаза, отворите уши, потяните носом... Не я, не мы – так другие. И лозунги у них будут самые благостные, только вот цель у всех одна, хе-хе... А протокола я подписывать не буду: будем считать, я вам ничего не говорил!ЭПИЛОГ
Огонь в камине кабинета Варфоломеева жарко горел. - Признаться, мне просто жалко, что вы с Анной Викторовной меня уже покидаете, - говорил хозяин дома. Право, жаль... А знаете, я ведь помню ту ночь, когда я не спал, сидел вот в этом кабинете и боялся, что к утру вас уже не будет... Не хотел я тогда ее к вам пускать, думал, будет это ей тяжким потрясением – но, слава Богу, что пустил... а теперь вот и девочка у вас... Что вы так задумчивы? Дело раскрыто, да не одно – два крупных дела зараз; радоваться надо! - Поверите ли – что-то мне не по себе, - медленно выговорил Штольман. – Посмотрел я на этих... гадко стало... - Ну, эти, как я понял, отправлены за решетку, и едва ли скоро выйдут оттуда. - Да не в них, собственно, дело. Дело в, - он помедлил, вспоминая слова , услышанные им сегодня, - идеях, которые витают в воздухе; дело в природе человека, дело в том, что, зная об этой природе, умело используя и манипулируя ею, можно добиваться чудовищных целей... - Ну полно, вы просто устали, друг мой. Идите-ка лучше к супруге, она весь день вас ждала... Ждет, наверное... Но, войдя в спальню, Штольман увидел, что Анна спит. Спала и малышка в плетеной кроватке. Две самых дорогих ему жизни... Он сел рядом с кроваткой девочки и долго смотрел на нее. Надо защитить их. Надо. Он пока еще не знал – как...