Нелепость чувств

Из-за дверей раздался громкий, заливистый смех двух молодых людей. Глубокой ночью в Марьино была тишь, как на кладбище, разве что вой собак да детский плач слышался издалека, отчего их разговоры раздавались в прохладном воздухе ещё отчётливее. — ...Ну-у ты и сказал, конечно! — Аркадий чуть ли не ввалился в комнату, даже не силясь сдержать смех. — А что ж? Неправда что-ли? — В ответ он тут же получил игривый тычок локтем в бок от Базарова, который, глядя на него, так же не мог сдержать улыбки. Они оба ужасно устали после бессонной ночи, особенно Евгений. В его голове до сих пор раздавался надрывный детский плач и неприятные, визгливые причитания беспокойной Фенечки, норовя вызвать новый приступ головной боли. Но спать не хотелось совершенно. После добрых четырех стопок хорошей водки усталость сняло, как рукой – и силы появились, и веселье. Только вот, Базаров, как истинный, если не охотник, то любитель крепенького, имел большую сопротивляемость, нежели Аркадий, который, к его удивлению, размяк уже после второй. — Ах, хорошо-то как! — Кирсанов распахнул окно и впустил в тусклую, освещенную одной лишь лампой комнату свежий воздух, пробежавшийся по коже бодрящим холодком. — Да… — Евгений глубоко втянул носом воздух и сладко потянулся. Неприятно повеяло керосином. Он взглянул на Аркадия, который, блаженно прикрыв глаза, высунулся в окно. Слабый ветерок волновал лёгкие шторы на окнах, задевал его тонкую заправленную в штаны рубашку. Несколько пуговиц были расстёгнуты, открывая шею и ключицы. «Дурак, простудишься...» — мелькнуло в голове у Базарова, который неосознанно засмотрелся. От вдарившего в голову алкоголя мысли текли лениво, неохотно. Потому и одёрнул он себя с опозданием. Неприятным послевкусием осталось осознание того, что всего после пары стопок он становится таким же сентименталистом, – он произнёс в голове это слово с явным презрением – как Аркадий. — Евгений Васильич, — обернулся тот и хотел было что-то сказать, но, запнувшись, замолчал. Базаров откинулся на спинку дивана, развязно закинув ноги, и взглянул ему в глаза. — Чего? — ухмыльнулся, наблюдая, как Кирсанов тут же отводит глаза и смущенно улыбается в ответ. — Нет… Ничего, забудь. И снова – этот взгляд. Евгений, несмотря на полумрак, хорошо заметил, как изменилось выражение лица Аркадия. Как и всегда в такие моменты. Карие глаза смотрят с какой-то тоской, теплом и нежностью. «Прямо, как мать...» — подумал про себя Базаров, — «вот только...». Желание. Да такое, что, кажется, вот-вот посыплются искры. Евгений уже давно замечал это за ним. Сначала он не поверил, списал на воображение или, черт бы его побрал, внезапное романтическое настроение, которое иногда появлялось в нём рядом с Аркадием. Плохо же он на него влияет, зараза… Но как только стал приглядываться получше, понял, что на самом деле Аркадий относится к нему не только с уважением и обычным для впечатлительной юности восхищением. Базаров принялся внимательнее следить за ним: если они пили, то наливать ему больше, чтобы потом с интересом глядеть, как недвусмысленно скользит чужой взгляд по телу, как неосознанно дёргаются вверх уголки губ в нервной ухмылке. Специально тащил его за собой на речку, в баню, или ещё куда – и всё тот же испепеляющий, пристальный взгляд. Доходило до того, что Евгений, отвернувшись, буквально спиной чувствовал, как Аркадий сверлит взглядом, и всё смотрит… Но только не в лицо. Он никогда бы не смог, не решился взглянуть так ему в глаза. И это ужасно, просто феерически раздражало. Уже прошёл, наверно, месяц, но Аркадий, как бы от него этого не ждали, так и не сумел ни на что решиться. Евгений, как сам думал, относился к этому равнодушно: его забавляла, может, местами умиляла чувствительность и неопытность Аркадия. Развлекал его пытливый ум и энергичность. Но не больше. Зато вспыльчивого, резкого и предприимчивого Базарова раздражала его нерешительность. Хотелось схватить его за плечи, потрясти, крикнуть «Да сделай ты уже что-нибудь наконец!», но ему оставалось лишь молча ждать и наблюдать, стараясь оставаться как можно более беспристрастным. Для наблюдений нужна холодная голова. На самом деле, его так утомило смотреть на эти молчаливые ужимки да недомолвки, что он, казалось, был бы рад уж сам расставить все точки над I, лишь бы закончить побыстрее эту псевдоромантическую комедию. Да возможности как-то не представлялось. Хотя… Он вновь взглянул на Аркадия. Тот отвернулся к окну, и, кажется, пребывал в тяжёлой, пьяной задумчивости. Разве может быть лучший момент, чем сейчас? В голове уже изрядно опустело, ворочались лишь остатки чудом не растворившихся мыслей. Евгений ощущал в своём теле, в своем сознании всё меньше и меньше здравого смысла, как бы сильно не пытался задержать разум подольше. Он не знал, что подтолкнуло его на это – давняя задумка или сила алкоголя; он сначала сделал, разрешил себе, а все мысли и размышления решил оставить на потом. Евгений тяжело встал с дивана, твёрдой, пусть и нетрезвой походкой подошёл к окну, оперся о подоконник. Взглянул Аркадию в глаза – сверху вниз. Тот лишь кинул на него вопросительный, и в то же время – какой-то в глубине своей жалостливый взгляд. И это ужасно раздражало и притягивало одновременно. Крепко сжатые челюсти, волна жара по телу. И какая-то странная, ещё неопознанная злость, плавно перетекающая в жестокое, животное желание. Зелёные глаза загорелись, заблестели бледными отсветами. Сознание Базарова на миг ослепило странной, запретной, и от того ещё более влекущей идеей. Что-то потаённое, жгучее, порывистое вмиг завладело им, и он ощутил невообразимо сильное и настолько же невообразимо странное для него желание… поцеловать. Просто прижаться губами: он понимал, что это всего-лишь глупое, секундное желание, шалость. Но противиться ему не мог. Или не хотел. Аркадий начал медленно пятиться назад, вдруг взглянув на него со смятением и растерянностью. Это заинтриговало, заставляя напирать всё больше и больше. «Значит, заметил?» — смекнул Евгений и тут же начал приближаться к нему, проводя пальцами по стене, будто желая загнать в угол. Одним шагом сократив метровое расстояние между ними, Базаров притянул его лицо обеими руками и крепко поцеловал в приоткрытые от удивления губы. Аркадий отшатнулся было назад, но упёрся в стол, стоявший за его спиной, приставленный к стене. Смесь какого-то секундного удивления и нерешительности сковали его, пока Евгений, не встретив сопротивления, уже было решил, что останавливаться вовсе не намерен. —П-помилуй, Евгений! — Кирсанов тут же оттолкнул его от себя, несильно упёршись руками в грудь. — Что ты… — выдохнул, опустил взгляд; руки напряжённо вцепились в воротник, — спятил, право? — Он постарался изобразить удивление, возмущение, даже бросил недоумевающий взгляд в сторону Базарова, но так и не смог скрыть смущённой улыбки, порывающейся расцвесть на покрытом лёгким румянцем лице. Аркадий неловко, быстро шагнул в сторону. Отчаянная, глупая и тщетная попытка сбежать. Базаров, предугадав это его желание, также метнулся влево вместе с ним, лишь сильнее прижав всем своим телом к столу. Все пути к отступлению оказались окончательно закрыты. — Ну я же вижу, Аркадий, — его голос сквозил дрожью нетерпения и какой-то будто бы злобы, — я вижу, как ты смотришь на меня! — Он подался ещё немного вперёд, вынуждая Кирсанова инстинктивно наклониться назад. Рука в судорожном поиске опоры тяжело опирается на стол. Пальцы поджимаются, без труда скользят по гладкой поверхности. Кирсанов хотел было возразить что-то, но не успел: Евгений схватил его за свободное запястье и, с силой сжав, с жаром произнёс: — Полно тебе отнекиваться! — слегка потряс чужой рукой, отметив, как она дрожит, — Ты ведь и сам знаешь, что от меня ничего не утаишь. Аркадий с трудом находил в себе силы поднять на того глаза. Взгляд зеленоватых глаз был хищным, прямым, как у орла, и от этого взгляда в груди чувствовалось странное, невиданное доселе трепетание. Создавалось ощущение, будто его протыкают насквозь, видят изнутри, как лягушку при препарации. Какой-то непреодолимый восторг, радость и смятение, от которых сперло дыхание, словно распирали его грудь, перебиваясь смущением. Кирсанов с каждой долей секунды ощущал, как стремительно растёт в нём неловкость и, не выдержав, принялся глядеть куда-то в нижний угол. Евгений, сильно прижавшись к нему, даже грудью ощущал его частое дыхание. — Мы ведь с тобой взрослые люди, Аркадий, что за детский сад… — промурлыкал он тихо, наклонившись к чужому уху так близко, что Кирсанов вздрогнул от ощущения горячего дыхания. Затем, так и не отстранившись, оставил короткий поцелуй на шее, под самым ухом; потом ещё один, ещё и ещё, ниже и ниже. Ему явно с трудом удавалось контролировать себя – он дышал тяжело, через нос. Уткнулся в мягкие волосы на виске: от чужого тела разило водкой, и тонко, глухо, дурманяще тянуло домашним мылом и потом. Плотно стиснув челюсти, Евгений начал быстро, почти рывками, расстёгивать пуговицы на чужой рубашке. Некоторые из них оторвались, не выдержав напора, звонко покатились по полу. Все свои силы он бросил на то, чтобы сдерживать свой отчаянный телесный порыв, кричащий о желании наброситься, разорвать в клочья, присвоить себе. Он почувствовал руку Акрадия на своей: тот, казалось, пытался остановить его, но Евгений понимал, что это лишь напускное. Он видел, чего тот хочет на самом деле. И эти взаимные желания были столь необычными, но такими сильными и донельзя естественными, что он просто не мог удержаться. — Стой… — выдохнул Аркадий, но Базаров лишь заткнул его очередным, уже намного более грубым поцелуем. Запустил руку под тонкую ткань, пальцами прощупывая позвонки. Ему хотелось, наконец, продвижения, ему надоело молча наблюдать за тем, тот как невыносимо медленно собирается с силами, надоело растягивать это бессмысленное действо. Да и, в конце концов, раз уж нырять, то с головой. Мысли окончательно заволокло пьяным туманом. Последние их остатки выбились из горла, как только Евгений почувствовал, что Аркадий начал отвечать, в отчаянном порыве подаваясь вперёд чуть ли не всем телом, хотя они и так могли чувствовать друг друга кожей. Бесконечное шуршание одежды, надоедая, неприятно оседало шумом в ушах – тем сильнее было желание её снять. Ничего вокруг больше не существовало. Ни раскрытого окна, ни прохладного ночного ветерка. Даже потухшая лампа осталась совершенно без внимания. И только громкий женский вздох, чуть-ли не вскрик, заставил их насилу оторваться друг от друга. — Ох! К-как же это… Я вот только… за помощью… — вбежавшая было в комнату Дуняша выронила платок, громко охнула, и стояла так несколько секунд, вытаращив свои некрасивые темные глаза. — Господь милостивый… — ещё какой-то ничтожный миг – и она уже бежала, задыхаясь, давясь то ли всхлипами, то ли своим же непомерно быстрым дыханием, неслась куда-то в лес. Обратно в синеватую тёмную пучину, из которой появилась. Базаров отстранился от чужих губ с неприятным влажным звуком. — Стучать надо! — крикнул громко на выдохе, не скрывая раздражения. — Ну что ж… — проследил за испуганным взглядом Аркадия и обернулся, — Догоняй, — усмехнулся и лишь пожал плечами, глядя на Кирсанова, который на слегка дрожащих ногах, с лицом, выражающим полнейший шок и волнение, нетвёрдой, но быстрой походкой отправился вслед за девчушкой, временами опираясь о попутные деревца. И это не могло не вызывать у Евгения какую-то снисходительную улыбку. Ему было откровенно наплевать, что о нём подумают. Если Аркадий её не догонит – может, пойдут слухи. Может, и нет. Ему было без разницы, потому что, если что, он всегда мог уехать к себе, хоть и не особо пока хотелось. Да и, к тому же, разве ему, Базарову, есть дело до того, что там всякое рваньё болтает? — Дуняша!... Стой, Дуня! — крикнул Кирсанов, бросаясь в темноту. Он видел лишь бледный силуэт впереди, который, чем быстрее он старался бежать, тем ярче становился. — Стой, говорю... окаянная! — он наконец-то сумел схватить её за руку и, изрядно запыхавшись, уперся руками в колени, стараясь оправиться от такого резкого физического усилия. Лес вокруг запрыгал, заплясал, заставляя опереться о тонкий молодой ствол, жалостливо скрипнувший от такого веса. — Это… не то, что ты подумала, мы просто… — он, силясь перевести дыхание, попытался оправдаться, взглянул ей в глаза. — Просто что? — И тут же их опустил. По лицу девушки текли слёзы, поблескивая в свете луны. — Просто что, я спрашиваю?... — она, топнув тонкой светлой ножкой, утёрла слёзы тыльной стороной руки и опустила глаза, даже не пытаясь взглянуть на него. Мысли не хотели ворочаться, соображал Аркадий сейчас медленно, и потому совершенно не нашёлся, что сказать. Он просто держал её за руку – крепко, достаточно крепко, чтобы она не сумела вдруг вырваться, если ей внезапно взбредёт в голову убежать, и стоял, молча глядя вниз. — Ты… Ты ведь никому не расскажешь? — он наклонился, заглядывая в тёмные глаза с честной, неприкрытой просьбой и надеждой. От волнения и быстрого бега сердце бешено стучало, ощущаясь где-то в голове. И, конечно, девичье сердце не смогло отказать. Да и как откажешь, когда на тебя так смотрят? — Ладно, х-хорошо, только… — она замялась на секунду, обдумывая, — Только ты мне за это обещай!… — и, не глядя на Аркадия, грустно нахмурилась. — Да, конечно! — он чуть крепче сжал её руку и рывком приблизился, радостный от того, что ему так легко удалось её уговорить; она от него тут же как-то нервно дёрнулась. — Проси, что хочешь. — ...Поцелуй… — Не сразу выговорила она, да так тихо, что ему пришлось переспросить и шагнуть поближе – та снова шагнула назад. — Поцелуй Евгения Васильевича… — её щеки густо зарделись; Аркадий стоял достаточно близко, чтобы увидеть. — Ну, это… — он замялся, неловко улыбнувшись, — тебе это у него надо спрашивать, не могу же я тебе такого обещать… На самом деле, его немного удивило это её «желание». С чего бы ей, Дуняше… Да и в таком возрасте... К тому же, почему-то на душе ему вдруг сделалось неприятно и скользко от осознания того, что Евгений, пусть и непреднамеренно, станет целовать кого-нибудь другого. Сам он не осознавал, почему возникло это чувство, но зато ясно ощущал эмоции, вызванные им. — А ты пообещай, — голос Дуняши дрогнул, и в сердце у молодого человека так и кольнуло, — пообещай мне, а не то… — она прервалась, прерывисто вдохнула — а не то всем расскажу, что видела... — докончила почти шёпотом, на выдохе, и Аркадий чувствовал, что она вот-вот расплачется. Хотелось поскорее уйти, оставить её наедине со своими мыслями, потому что и у него самого теперь, однако, было, над чем подумать. — Ну хорошо, хорошо. — сердце немного успокоилось, кипящая кровь поостыла, и воздух вокруг стал ощущаться прохладнее. — Обещаю. Но и ты мне пообещай. Аркадий улыбнулся, когда сумел своим взглядом зацепить чужой, понурый. Дуняша выглядела более, чем жалостливо: запыхавшаяся, с поджатыми алеющими губами, она опустила голову вниз. Слезинки так и искрились на её щеках, зашедшихся красными пятнами. «Вот ведь напасть...» — думал про себя Аркадий, уже шагом возвращаясь назад и растирая руками предплечья. Свежая летняя ночь прохладой стягивала всё нутро. По телу устремилась мелкая дрожь. Мысли беспощадно путались, казалось, что он в каком-то странном затяжном сне. Особенно, если учесть, что подобные… содержательные сны с участием его друга давно перестали быть редкостью. Он знал, что Базаров никогда не согласится на то, что ему не по нраву, а потому волновался из-за этого недоразумения намного больше, чем следовало. «Расскажет, ей-богу, расскажет» — вертелось у него в голове, пока впереди не показался дом. Все посторонние мысли тут же развеялись, когда он услышал голос Евгения, но где-то в глубине души в нём всё ещё оставалась неумолимая тревога, пусть сейчас и усыплённая насильно водкой и нагловатым взглядом зелёных глаз. Базаров курил, стоя в проходе с оголённым торсом. Взгляд Кирсанова неосознанно зацепился за широкий шрам, тянущийся с левого боку вниз, под резинку свободных штанов. — Э-гей! Ну что, уладил? — с усмешкой спросил тот, хорошенько затянувшись. В носу сразу засвербело от запаха табака, так что Аркадий чуть было не чихнул. Он медленно поднялся по лесенке на террасу, заворожённо наблюдая за тем, как клуб дыма выделяется густым серым облаком на фоне тёмного, почти чёрного неба и обволакивает красивый силуэт. «А, чёрт с ним… Всё завтра», — заключил он мысленно, оставляя все стенания на потом. Он сейчас был слишком пьян, слишком растерян и слишком счастлив, а в голове была лишь бессмысленная, невесомая, блаженная пустота, которую так нагло стремились нарушить тревожные мысли. И этого ему уж точно не хотелось допускать. Конечно, и Евгению было над чем подумать в эти беглые несколько минут. «Что же я делаю, чёрт возьми?» — то вспыхивало, то угасало у него в мыслях поминутно, прорываясь сквозь толстую пелену разгорячившего желания, — «Что же я делаю?» Но ни одна из этих лихорадочных в своей отрицательности мыслей не сумела его ни переубедить, ни вообще как-либо всколыхнуть его разум, уже отставленный на второй план. Всё ещё кипящая от возбуждения, горячая кровь и какая-то глупая, но упрямая пьяная решимость побуждали его непременно продолжить начатое, и закончить так, как полагается. Во что бы то ни стало. Аркадий взглянул на Базарова, стоящего перед ним в одних лёгких штанах; на полосы загара на шее и руках, на торчащие во все стороны пряди русых волос. И всё никак не мог поверить, что это происходит наяву, что всё это взаправду, что… — Ну, что уставился? — Евгений одарил его странной, больше похожей на оскал полуулыбкой, но он всё же не мог не улыбнуться в ответ. Кирсанов подошёл к нему вплотную и выхватил трубку из длинных пальцев, игриво отпрыгнув, когда хозяин потянулся за ней рукой. Он пошёл спиной назад, в тепло комнаты, глядя на приближающегося к нему Базарова. Тот глядел прямо, остро и насквозь, и это его приближение вызывало в груди неясное трепетное ожидание. «Идёт...» — подумал с каким-то волнением и одновременно предвкушением Аркадий, и это было его последней ясной мыслью. Евгений буквально набросился на него, повалил прямо на пол, и снова всё, что было вокруг, закружилось, завертелось, как водоворот. Где-то на фоне гулким звуком отозвалось что-то, задетое рукой. Беглый взгляд краем глаза – пёстрая ваза покатилась, громыхая, из под ног. Секундная передышка: вдохнуть, чтобы потом снова, снова броситься в эту тёмную пучину. В пьяной дымке всё окончательно потеряло смысл, всё вокруг растворилось, оставляя лишь горячие, обжигающие прикосновения чужих пальцев, хаотично бегающих, сжимающих и поглаживающих. Они вспыхивали в пучине сознания яркими светлыми пятнами, отдаваясь горячими волнами по всему телу. Собственные чувства душили, обжигали, дыхания не хватало, не хватало слов, не хватало сил и решимости, чтобы выразить всё то, что так хотелось. Поэтому Аркадий выражал руками. Он делал это, как умел: неловко, несмело, а иногда и не совсем правильно... Но делал с чувством. Он захлёбывался в них, захлёбывался в стонах, когда, прикрывая рот рукой, мысленно умолял опуститься ниже хоть на дюйм, когда ощущение чужих слегка шершавых рук на коже вытряхивало последние связные мысли. Он отдавался полностью этому чувству, ощущал, будто всё его нутро сейчас принадлежит только одному человеку. Тому, кому оно и должно было принадлежать.