Неспящие в Тамриэле

Белая атласная скатерть, накинутая на круглый стол для уюта, подсобралась у края, где её в блестящие волны сбили изящные пальцы новой хозяйки дома. Свежий ветер дёрнул изумрудные листья не до конца распустившихся роз, стволами теснящих друг друга в хрустальной вазе. Подернутый магической пеленой веник полевых цветов мог обмануть непритязательную публику вроде капитана стражи и его молодой супруги, искусная иллюзия могла ввести в заблуждение даже сведущего в школе Изменения аристократа, но шестилапого эксперта в породистых розах обвести вокруг пальца ей не удалось бы и после года практик. Сделав три круга над сочными ароматными цветами, так и не соблазнившись ни одним бутоном, огромный шмель стремительно вылетел в распахнутое окно. — Неплохо, — Рамо погладил подушечкой пальца бархатный алый лепесток, — есть ещё, куда расти, но вполне достойно. Ты быстро схватываешь, — он притянул к себе Люциану и легко коснулся её щеки губами. Люци улыбнулась. От его шеи и воротника, от обшитых тканью пуговиц, стягивающих запястья в накрахмаленные манжеты, тянуло сливой и геранью, деревом и чуть-чуть лимоном — шлейф будничных изысков, в Скинграде ещё не успевший войти в моду, но с незапамятных времён теснящий все естественные запахи на Саммерсете. «Духи», сказали бы имперцы. На островах этому явлению было своё имя, длинное и ветвистое, наравне с другими альтмерскими украшениями. — Брось, я обворовала соседский сад, чтобы сорвать для тебя эти розы, — Люциана лукаво ухмыльнулась. — И тебя никто не поймал? Ты же топаешь, как орочий взвод, — Рамо поморщился от тычка. — Ты знаешь, чем заканчиваются твои издевки, — Люциана положила тяжелую руку ему на шею и осторожно, но настойчиво заставила склонить лицо к своему, — просто скажи: «Дорогая, ты большая молодец». Я очень старалась. — Моя кинледи, я не могу поощрять столь недостойное поведение такой достойной барышни, как ты. Рамо предпринял безуспешную попытку вырваться — руки Люцианы, привычные к тяжелым посохам, доспехам и мечам с легкостью справлялись с его потугами. — Воровство, — тем не менее, он продолжал с фирменно-саммерсетским невозмутимым выражением лица, — должно быть, вообще-то, наказано. Не знаю, как обстоят с этим дела в Сиродиле, но в цивилизованном обществе за это могут лишить фамилии, а затем казнить. Люциана заглянула ему в глаза: два изумруда с темными зрачками, в которых отражалась она сама. За бесстрастной маской было не различить, не забыл ли Рамо в самом деле, что розы и не розы вовсе, а обычные ромашки, и рвала она их прямо под окнами — их собственными? Непонятно было, кто с кем теперь играл, но Люци чувствовала, что в любом случае вот-вот останется в дурочках. — Значит, ты не меньше моего должен радоваться тому, что мы сейчас далеко оттуда. Рамо не ответил. Люци была уверена, что мыслями он перенесся далеко из этой комнаты и, наверняка, на полгода назад, когда с ними ещё был Алиан, и когда за ними не гналось Божественное Обвинение. То были безбашенные времена — до сих пор они вспоминали их с улыбкой. Втроём они делили кучу секретов, — некоторые из них едва не стоили им голов, — проводили вместе много вечеров и почти столько же — ночей. Тогда Люци казалось, что лучше уже было не придумать… Она с нежностью посмотрела на Рамо. — Я люблю тебя. Он поцеловал её, едва позволив закончить фразу. У него были тонкие, но мягкие губы. Ото рта они тепло перешли к мочке уха, — левая серьга звякнула, — потянулись к кончику, заставив Люци прикрыть глаза от удовольствия. — Я хочу кое-что попробовать, — шепнул Рамо. Люци не сдержала улыбку и открыла глаза, чтобы ещё раз взглянуть на него, но не увидела… ничего. — Что ты сделал?! — она в панике выбросила руки перед собой и уперлась в ткань его блузы. — Ты же доверяешь мне? — Рамо взял ее руки и поцеловал поочередно. Люци кивнула, а затем вскрикнула, оказавшись без опоры. Рамо крепко, — когда-то давно она удивилась, что у него хватает сил поднять ее на руки, — держал ее под колени, перебросив руку через шею. На каждом повороте Люци все больше переживала за собственную макушку или локоть, но в конце концов позволила себе расслабиться и сконцентрироваться на приятной части нахождения к нему так близко: на сливе, герани, дереве и лимоне. Она сделала глубокий вдох, а выдох вырвался сам собой, когда ее почти что бросили на кровать. — Ай, — она засмеялась, — о-ох, — его руки невообразимо быстро справились с пуговицами на ее жилете. Люци попыталась нащупать его щеку, чтобы прикоснуться к ребристой коже, изъеденной ожогом, что для неё была одной из любимых частей его тела, но не смогла и шевельнуть рукой. — Это нечестно. — Почему? Влага и тепло на соске заставили Люциану замычать от блаженства, и ещё больше — от предвкушения. Она забыла, что хотела сказать секунду назад. — Поцелуй меня, — она прошептала. Рамо послушался, и Люци про себя ещё раз подумала, что целовался он изумительно. Он не торопился, позволял насладиться моментом, иногда прерывался и спускался к ложбинке меж грудей, задерживался языком на соске, надавливая или играясь с ареолой, возвращался назад, позволяя Люци напиться его близостью. Она представила, что его язык может вытворять у неё между ног и, не сдержавшись, скрестила их. — Это совсем не обязательно, — он прошептал и отстранился, чтобы вернуться через несколько мгновений, убеждая Люци в том, что вот сейчас, в эту секунду, лучше уже и не придумать. С каждым движением языка ей хотелось стонать громче. Удовольствие, растущее, распирающее давящее на пути все прочие чувства, почти с болью зреющее между ног огромным бутоном, вот-вот готовым лопнуть, влажное, горячее — разучило ее ровно дышать. Люци хватала воздух ртом, задерживала его в себе и выпускала со стоном, извиваясь, кусая губы. Словно готовясь сигануть из жерла вулкана в недра бурлящей реки, нырнуть с головой, желая захлебнуться в ее водах, она замерла, вытянувшись струной. Облегчение пришло волнами спазма и расслабления, болезненным экстазом, льющимся по всему телу. Люци почувствовала, что Рамо изливается внутри неё, но даже не помнила, как он вошёл. Удовольствие — единственное, что существовало в эту секунду. Рамо упал на ее грудь, тяжело дыша. Он был совершенно мокрым. Люциана, не торопясь напоминать ему про собственную слепоту, вобрала в себя воздух. Пахло ею, геранью, сливой, спермой и потом. Она решила, что так ей нравится даже больше.