***
В дверь настойчиво стучат с самого утра. Пак знает кто это, поэтому и плюёт лепестки, сидя на полу у унитаза. Боль становится с каждым разом сильнее, потому что растения ребра настойчиво оплетают внутри. Шум вскоре прекращается, а младший наконец-то облегчённо вздыхает, понимая, что хён ушёл. У Джисона на гудке голос Тэёна играет, такой мелодичный и нежный, от которого уши не вянут, а расцветают; на экране телефона высвечивается «Любимый хён~<3», руки дрожат, покрываясь потом, но он всё-таки берёт трубку после третьего звонка. — Да, хён? — Ох, Джисон, я устал тебе звонить. Почему ты трубку не брал так долго? Я хотел тебя сегодня с Джой наконец-то познакомить, — взволнованно говорит. — Прости, хён. Я уехал на два месяца в Тэгу к родственникам. Забыл предупредить, — врёт он, ощущая, как горлу очередная волна горьких лепестков подкатывает. — Ох, ничего, — немного неуверенно и грустно отвечает в трубку страший, а где-то далеко женский голос слышится. А Джисон кашлять начинает, потому что горько, роняет телефон на пол и сам падает на колени. Он пугается, замечая на плинтусе кровь с небольшими белыми цветками. Слышит встревоженный голос Ли и спешно прикладывает смартфон к уху. — Джисон, твоя простуда не прошла? Ты хоть принял таблетки? А младшему хочется сказать, что никакие таблетки не помогут ему теперь, что Тэён — его единственное лекарство. Но он просто соглашается со словами хёна о надобности в таблетках и сиропе, завершает вызов и решает открыть свой ноутбук. Судорожно набирает «ханахаки» и пролистывает пару статей, в конце концов натыкаясь на нужную. «Болезнь Ханахаки можно вылечить, сделав операцию, но полностью лишившись чувств». Джисон плачет, зная, что денег не хватит, но на самом деле понимает, что если бы и были, он бы не решился. «Лучше страдать и умереть через год, чем вот это всё, » — думает Пак, закрывая ноутбук. Спустя четыре дня он всё ещё проглатывает горькие лепестки, лежа на ковре из выплеванных им цветов вишни с закрытыми глазами. Видеть комнату в нежно-розовых цветах и своей запекшейся крови на плинтусе ему совершенно не хочется, поэтому через силу глотает и сбрасывает звонки Тэёна, захлебываясь в слезах. Джисон желает поскорее сдохнуть, год кажется ему слишком длинным, потому что образ хёна, улыбающегося кому-то другому, больно бьёт по сердцу. У него в груди уже целая поляна из цветущих вишен, горло жжёт невозможно, будто улей пчёл там. В руках всё та же подушка, только уже не белая, а грязно-серая. Убраться дома сил нет, и Пак думает, что старший наругал бы его, увидев всю эту пыль. Он думает, что хотя бы так, но он был бы рад, если бы Ли был рядом, обнимал, прижимая к груди, а Джисон бы чувствовал морской аромат его духов. Но это невозможно, и от этих проклятых мыслей хочется избавиться, но он терпит, сглатывая очередной комок из маленьких розовых цветков, подступивших к горлу.***
Тэён волнуется, хоть и знает, что Пак у родственников, но почему-то себе места не может найти после того, как хубэ на звонки перестаёт отвечать. Даже частые прогулки с Джой не стирают мысли о нём. — Тэён, — дёргает за рукав его куртки девушка, — зайдём сюда? Он кивает, а в глазах грусть читается. Они заходят, заказывают два клубничных смузи, а Ли в плазму на стене уставился, где программа про «Ханахаки» шла, и вдруг понимает. В голове проносятся обрывки воспоминаний: как он увидел пару розовых лепестков в доме младшего, как тот неважно себя чувствовал, как странно кашлял в телефон — а потом срывается с места под удивленный взгляд Джой. Он несётся к дому хубэ, набирая по пути номер, и корит себя в том, что сразу не понял суть проблемы. А проблемой-то был он. Громко стучит в дверь, дёргает несколько раз ручку, а потом просто пинает её, пытается вырвать. Когда у него получается, он входит и, не снимая обуви, ищет Джисона сначала в ванной, потом на кухне и, наконец, находит того, лежащим на полу в спальне. У него глаза округляются и наполняются слезами, когда по углам комнаты разбросанные лепестки вишни видит, видимо, выполняющие роль пыли. Тэён к младшему падает, вытирает кровь с пухлых иссохших губ и прижимает к груди ребенка. — Хён, — у Джисона кажется в груди сезон цветения сакуры наконец-то истекает, легче дышать сразу становится, но сил ответно обнять нет, зато лепестки в горле почему-то снова просятся наружу. — Ты мне нравишься, хён, так сильно нравишься, что, наверное, я влюблен. И он целует нежно, осторожно, будто бы если ошибётся — жизнь хубэ угробит, чувствуя привкус крови на языке, лепестки любимых цветов во рту Пака. Ли проводит по зубам, внутренней части щёк, нёбу, собирая и вычищая всю гадость, а потом не выблевывает, а сам глотает. Горько и больно становится внутри. Тэёну плакать хочется от безысходности, потому что терять не хочет, потому что любит младшего только как ученика, друга, брата, в конце концов, как ребёнка своего, но только не как парня. Поэтому поток лепестков в горле всё ещё преследует Джисона, а старший подчищает, до конца его жизни будет подчищать в поцелуе горькие плоды своей ошибки, которые больно глотать.