Перед дождём

— Ох, — выдыхает она (если это ещё можно так назвать) вместе с пеплом. — Так вот, как это... Волнующее ощущение. Кожа сгорела, и добравшийся сюда с вершин ветер как будто касается обнажённого, обугленного мяса, гладит вдоль позвоночника, обёртывает раскалённым полотном чистой боли. Никогда ещё она не чувствовала так остро. Никогда ещё она не была так близко к пониманию. Особенному, пронзительно-земному пониманию того, чего не знал никто, кроме Шишио. Это недолго продлится, скоро, совсем скоро, всё войдёт в колею, и боль исчезнет, но пока это есть у нее. Внутренние органы смещены и раздавлены, обугленные кости не на своём месте — Юми должна признать, что это неудобно. Главным образом потому, что теперь всё время хочется что-то поправить, как складки дорогого кимоно, оби, завязки или даже таби — мало ли мелочей, составляющих идеал, волновали её когда-то. Сейчас волнение другое, но старые мелкие страхи поднимают голову. Одна рука сгорела до кости, поэтому к голове повседневным жестом любой женщины Юми тянется другой, той, на которой пальцы ещё сохранили плоть. Ногтей, правда, нет на трёх из них, а те, что остались, сильно оплавились, но эта рука всё равно лучше. Ах. Чего и следовало ожидать. Она чувствует смутное огорчение и быстро опускает руку на грудь. Там — самое лучшее, это не смерть дала ей, это подарил ей Шишио. Края раны немного сдвинуты и как будто тоже оплавились, Юми не уверена, потому что за пеленающей её болью другие ощущения, даже от прикосновения к себе, немного размываются. Его объятий это не касается — рука, знакомо ложащаяся её на талию, всё та же, и боль, делающаяся острее, лишь подчёркивает узнавание. Шишио рядом, и дух его теперь, когда они вдвоём на самой границе бытия, полыхает как никогда, почти свободный. Ещё совсем немного. Юми склоняет голову, прижимаясь щекой к его груди. Её щека больше не гладкая, и прикосновение — сгоревшего к сгоревшему — совсем другое. Приятно. Вторая его рука на затылке, хранящий и собственнический жест — и Юми немного вздрагивает: волос действительно больше нет. Пока, только на время в этом болезненном зазоре перед дождём, в глубине ущелья, ставшего их могилой. Но всё-таки необычно, она старается запомнить это. — Ты прекрасна, — голос Шишио отдаётся в этом драгоценном для неё остове, вибрирует в груди словно у живого, хотя его сердце больше не бьётся — тоже привычка, просто эхо ушедшей жизни, память тела. Красота, столь ценимая большинством живущих, теперь исчезла, но Юми знает — он не лжёт. Она поднимает голову, чувствуя, как на подбородок из носа и уголков рта сквозь крошащиеся зубы и небольшие куски губ медленно стекают остатки нефти. Она улыбается. И смотрит, как меняется, делается привычным облик Шишио, как разгораются огнём и безумием его яркие глаза. Волосы. Пряди, отрастая, пока довольно неприятно скользят по плечам, но это ничего. Это ненадолго. Светлые капли падают на оплавленные камни у них под ногами и на то, что останется здесь. Дождь, первый с того дня, наконец, рушится с небес на землю в полную силу. Смех Шишио мешается с его шумом. Отправляться в дорогу вот так — пожалуй, это хорошее начало.