Не прощайся со мной

-- Шурф, -- тихий шёпот, доверчиво распахнутые глаза, в уголке губ таится улыбка. Латиф Кахтани -- привлекательный и непостижимый, огненноволосый, изящный, хрупкий в руках своего любовника. Его поцелуи приводят на грань безумия, его объятия дороже, чем иные чудеса. Шурф целует его шею, приобнимая за плечо, вдыхает запах чужой кожи. -- Ты прекрасен, -- шепчет Шурф Лонли-Локли, не в силах отвести взгляд. Хочется прижимать Латифа к себе, бережно и нежно; одновременно хочется прижимать его к стене, оставляя на шее укусы и болезненные поцелуи. Шурф мягко переплетает их пальцы. Руки Латифа украшены кольцами, руки Латифа изящные и нежные. "Самые нежные руки в Ехо..." Не спугни мою тень, когда я войду в дом по ступеням луны В неназначенный день, не по чьей-то вине возвращаясь с войны. Назови свою печаль именем моим, В одиночестве небес хватит места нам двоим. Они сидят на веранде. Зелёные широкие листья, тени в переплетении побегов, сизая гладь Хурона впереди. Небо только-только начинает светать. Латиф Кахтани перебирает струны гитары. Он уже не играет, лишь иногда позволяя струне прозвучать -- тихо, почти робко. Шурф смотрит искоса на его пальцы, потом изучает его лицо -- как скульптор изучал бы лицо своей вдохновительницы -- и как кладоискатели изучают путь к своим сокровищам. Кажется, в душе знахаря Тайного Сыска сейчас царит покой. Покой, легкая усталость... Не чета той, что была на его лице несколько дней назад, после окочания очередного дела, или... в самом начале, при их встрече в "Заоконном ветре". -- Помнишь... -- спрашивает Шурф, а Латиф останавливает руку и поднимает тёплый взгляд на собеседника, -- помнишь таверну адептов ордена Часов Попятного Времени? Ту, откуда я унес тебя в пригоршне и без сознания. -- Конечно, Шурф, -- затаенная улыбка Латифа становится заметнее. Мастер Пресекающий Ненужные Жизни медлит, не желая утратить это зрелище раньше необходимого, не рассмотрев как следует. Улыбки Кахтани многочисленны и разнообразны: соблазнительные и невинные, провоцирующие и ласковые, безумные и печальные... Он больше не смеется, произнося фамилию своего коллеги -- впрочем, возможно, потому, что теперь он зовёт его по имени? -- Я так и не спросил тебя. Что ты унес оттуда? Какое воспоминание принёс тебе Заоконный ветер? Он каждому дарит частичку прошлого, непредсказуемо, зачастую бессмысленно, либо я пока ещё не понял закономерности и значения. А что подарил тебе? Короткая пауза -- видимо, Латиф пытается вспомнить, о чём идёт речь. А потом взгляд его словно разворачивается иной, внутренней стороной -- на мгновение в нём видна боль, глубокая, утонуть можно было бы -- а потом ничего. Непрозрачный занавес. Каменная стена. Безликая тень. -- Не думаю, что это имеет значение, Шурф. Но это точно имеет значение, иначе не объяснить то, что на лице Латифа больше нет намека на улыбку, лишь сосредоточенность. Как будто бы знахарь пытается уговорить себя не думать о чем-то хотя бы прямо сейчас. Впрочем, почему "как будто бы"?.. В тревожной тишине, по трепетной струне Душа уходит ввысь, Душа уходит в звук, Душа уходит в звук... Опять спина к спине на прежней стороне Мы держим хрупкий мир, Не размыкая рук, Не размыкая рук. "Не думаю, что это имеет значение?" -- голос язвительный и печальный. -- "Бессмысленно, как он и сказал, безупречно точный всегда, верно, сэр Кахтани?" Латиф не слушает этот голос, но всё равно слышит. В спальне задернуты все шторы, здесь темно, здесь душно, и он здесь совершенно один. Только он -- и ещё этот голос. "Что вы сделали с этой запиской, сэр знахарь? Сожгли? Выбросили?" Латиф хотел бы уснуть, но сон не придёт, пока здесь этот голос, от которого так ноет в груди. До боли знакомый. Мучительно знакомый и близкий. Кажется, что можно протянуть руку и коснуться чужого лица. Изученного, привычного, бесконечно далекого. И... ненужного. "Нет, я знаю, что вы не могли так поступить. Если это последнее, что осталось у нас -- подарок ветра другого времени... самое ценное, что есть у вас, сэр Кахтани... Вы не выбросили бы её." Латиф помнит, где лежит записка. Он помнит каждую букву в ней, он помнит даже то, каков листок наощупь, как смазались чернила в подписи легкомысленной руки, как истерся уголок. Он её не достает, нет. Но он помнит. -- Уйди, пожалуйста, -- просит он. -- Самое ценное, что есть у меня, это не твоя записка. Самое ценное -- это сэр Шурф, Тайный Сыск, мои друзья, мои пациенты... "Не обманывайте меня, сэр Кахтани, -- возражает голос. -- Наши воспоминания дороже. Если я уйду, у вас не останется ничего, кроме... как выразился ваш нынешний любовник? Тяга к смерти? Сама смерть?" "Не обманывайте себя. У вас осталось только прошлое, сэр Кахтани." Не ищи новых слов, для молитвы Тому, Кто был рядом всегда, Из посмертия снов нас выводит к рожденью все та же звезда Первый ветреный рассвет прошлое сожжет, Только замок на холме тайну бережет. Пока Мелифаро говорит с кем-то по Безмолвной речи, не прекращая, впрочем, обнимать его, Латиф стирает со щеки неверные слёзы и возвращает слабую улыбку. Рассматривает узоры, бегущие по сиреневому вороту лоохи Мелифаро, гадает, кто его незримый собеседник. Кажется, знает ответ. Когда терпение Латифа истончается, сэр Мелифаро, наконец, оживает. Смотрит на друга с легкой досадой. -- Лёгок на помине. Я сказал твоему нервному возлюбленному, что ты здесь... во имя спокойствия горожан Ехо и из своего служебного долга, как ты понимаешь. Кажется на этой стадии волнения за тебя он уже опасен для окружающих. Я пообещал, что позабочусь о тебе, и что здесь с тобой ничего не случится. Так что вы под моей опекой, сэр Кахтани, -- он улыбается сочувственно и очень тепло. Руки всё так же обнимают Латифа за плечи, не собираясь пока отпускать. Знахарь Тайного Сыска отвечает на улыбку, а потом отводит взгляд. Через несколько мгновений говорит, задумчиво, даже немного виновато: -- Он, наверное, ревнует... -- Сэр Лонки-Ломки умный человек. Ну поревнует пару часов, испепелит парочку прохожих, а потом успокоится. -- Эта опасность общественному спокойствию тебя уже не волнует? -- лукаво. -- Парочка невинных жертв -- не повод менять тему, Латиф, -- Мелифаро смотрит необычайно серьёзно. -- Твои слёзы волнуют меня куда сильнее. -- И что ты думаешь об этом...? -- Ну, во-первых, -- Мелифаро опускает руку и тянется к своей кружке с камрой, -- даже не пытайся заставить меня усомниться в том, что ты любишь нашего бледного зануду. Это читается по тебе с любого расстояния. Латиф тоже отпивает камры. Соль в ней почти не чувствуется. -- А ты не думаешь, что это просто я... -- Нет. Я уверен. Грешные Магистры, да ты и сам в этом уверен, Латиф! -- Ну, положим, я действительно люблю его. Но, -- упрямо продолжает Латиф, -- какая-то часть меня не может забыть... его. Какая-то часть меня вспоминает,- кивок,- его, где-то там на дне меня спивается и умирает... из-за него. Зачем, во имя Магистров... Зачем это Шурфу? -- Сэр Шурф победил сотни мятежных магистров каких-нибудь Древних Страшных Орденов, неужели ты думаешь, что его напугает один грешный младший магистр в твоей голове? -- Не думаю, что он может что-то с этим поделать. -- Быть терпеливым. А он может быть до ужаса терпеливым, уж ты мне поверь! Дело только в этом? Нет каких-то... ну, я не знаю, древних пророчеств, страшных обещаний, предчувствий? Ты не хочешь... к нему вернуться? -- Нет! Да и это в любом случае невозможно. -- Если нет, то и ты запасись терпением, Латиф. Любовь -- это иногда больно. И долго. Латиф молчит, Мелифаро проклинает себя за поспешные советы, потом хочет начать расспрашивать, потом пытается придумать, как развеселить друга, потом просто подливает ему камры. Незаметный постороннему взгляду щелчок пальцами, и в воздухе вокруг кружки начинает свой путь дымчатый белый котёнок. -- Я не знаю, как тебя поддержать правильно, Латиф, но я тут, с тобой. И я очень рад, что ты пришёл. На скомканном листе слова опять не те, Сплетая жемчуг фраз Сплетая в нить сердца, Сплетая в нить сердца... Под тенью древних стен С крестом иль на кресте Мы принесли обет Быть верным до конца, Быть верным до конца. Это ведь его палатка, да? Черное изорваное полотнище, почти нечитаемая вязь, но Латиф знает, что там написано. "Правдивый пророк". Небо над палаткой темное, грозовое, а ярмарочная площадь больше похожа на вытоптанное, высохшее поле, пустое и нелюдимое. Ни людей, ни даже птиц. Латиф поднимает полог, с трудом заставив себя прикоснуться к грязной ткани, и шагает внутрь, в душный мрак. Он должен, ведь его послал сэр Халли. "Чем больше вас повидается с этим Пророком, тем лучше... для нашей статистики." В жертву статистики ушли и повеселевшая Меламори, и рассеянно-радостный Луукфи, и помрачневший Шурф, и даже до смешного ошеломленный Мелифаро. Но никто из них не говорил, что палатка Нумбанского Пророка так неприглядна, и что стоит в таком безлюдном месте. Однако же нашёл. И вошёл, преодолев отторжение. И сейчас узнает о себе всю правду? Он оборачивается, услышав движение. И он слишком утомлен, чтобы удивляться. Только отступает на шаг, и даже не замечает, что от лица отхлынула кровь, а в груди заворочались дюжина дюжин бессонных ночей, сотня тихих истерик. -- Так это ты?.. Ты и есть -- Правдивый пророк? Его собеседник неопределенно качает головой. Растягивает губы в хищной улыбке: -- Вы пришли узнать правду, верно? Я расскажу её вам. -- У меня нет вопросов. ...к тебе. -- Зато, сэр Кахтани, меня есть ответы. Одно незаметное движение вперёд, и вот уже его рука лежит на плече Латифа, не давая ему отшатнуться, а его лицо теперь слишком близко. И он говорит, вынуждая Латифа смотреть ему в глаза: -- Всё так. Всё так, как ты всегда знал. У тебя был только один шанс, и этот шанс был с ним. И этот шанс вы проебали. Больше тебя не ждёт ничего, только любить его. Всегда, -- он улыбается, -- Безнадежно... потерянно и отчаянно. Ни ритуалы сэра Лонли-Локли, ни стихи сэра Муримаро, ни травы сэра Малахатиса не излечат тебя от этого недуга. -- Но я не люблю тебя больше! -- в голосе знахаря ужас. -- Ты уже не тот, кто был раньше, ты... слишком сильно изменился. -- Это лишь маска, сэр Кахтани, разве вы не понимаете? Внутри он всё тот же, кого вы так хорошо знали. -- Но я люблю Шурфа, -- Латиф уже просыпается, горячие слёзы на щеках, боль в груди, но он предпринимает последнюю, отчаянную попытку опровергнуть правду этого пророка. -- Ложь. Не лгите себе, сэр Кахтани. Латиф исчезает. Сэр Арх улыбается медленно, с наслаждением, и только теперь замечает, что в палатке он по-прежнему не один. А кроме того, здесь стало светлее. Юноша в оранжево-алом лоохи, узором точек у глаз, строгий и явно могущественный. Полог рядом с ним постепенно тает, хотя он даже не смотрит в ту сторону, изучающе разглядывая хозяина. -- Кто ты такой? -- спрашивает он мелодично и, кажется, мягко. -- Сновидец? Враг сэра Латифа Кахтани? Заглянув ему в глаза, спокойные и ясные, призрачный сэр Арх вдруг читает такую явную угрозу, что сам отшатывается, но тут же берёт себя в руки. Улыбается снова. Нежно и торжествующе. -- Враг? Что вы, разумеется, нет. Я -- его личное Проклятие. Сэр Калиосто презрительно морщится: -- Ты сказал ему хотя бы одно слово правды, пророк? -- Ни слова, -- кивает тот. -- И в то же время всё правда -- для него. Я сказал ему только то, что он хотел услышать. То, чего он боялся... То, во что он только и мог поверить. Я тут не властен, сновидец, уж извини...-- насмешливый взгляд, -- это всё он сам. -- Он не запомнит этот сон, я позабочусь об этом, -- обещает сэр Калиосто. Взмах руки, и пространство сновидения начинает растворятся в молочно-белом тумане. Уверенный ответ звучит за миг до того, как сон исчезает: -- Я приснюсь ему снова. Не прощайся со мной, я иду далеко - до границы миров, Дальше края небес, вслед за девой-весной, далеко-далеко, Самородным серебром раздавая смех, Чтобы все за одного, а один за всех. -- Вот эта палатка, -- говорит Мелифаро, указывая на изумрудный шатёр, стоящий прямо на перекрестке кондитерского и ювелирного рядов, и Латифа на секунду накрывает какое-то воспоминание, но он не успевает разобрать, какое. Всё что остается -- непонятное чувство облегчения. И, кажется, проходит головная боль слабая, но надоедливая, преследовавшая его уже несколько дней. -- А вчера она стояла вон там,-- продолжает Мелифаро, указывая в каком-то очень многолюдном направлении. -- Ладно, становись в очередь, а я пока схожу поздороваться с леди Туве... или побыть тут с тобой? Сэр Мелифаро ослепителен в своём лоскутном лоохи четырёх оттенков золота поверх салатовой скабы. Сэр Мелифаро разговорчив и весел, но вот он, наконец, уходит, а Латиф остаётся в очереди сэров и леди, один за другой проникающих в шатер знаменитого Нумбанского пророка. "Вся правда о вас" -- гласит молва и знамя над шатром, изумительные вышитые буквы переливаются на солнце всеми оттенками синего и зеленого. Латиф подставляет лицо солнечным лучам. Ему тревожно, и интересно, и странно. Он пытается представить, что за правду он может услышать внутри этих тканевых стен, но представить не получается, и он расматривает других просителей, а потом посылает зов наугад сэру Аомарису. "Крошка Латиф! Да, конечно, я могу говорить, только не очень долго. Как ты поживаешь? Когда ждать тебя в гости? Нумбанский пророк? Да, я был у него, конечно." --"И что он сказал тебе, если не секрет? Что-нибудь про знахарство? Что-нибудь про дальние страны? Лучший способ повязать тюрбан?... я в растерянности, что за правду можно раскрыть знахарю о нём самом?" "Он сказал мне, что моё счастье ближе, чем мне кажется. Я всё ещё думаю." Очередь движется. Минуты скользят, как лучи по ярким флажкам ярмарки, по узорчатым флюгерам и хрустальным стеклышкам с ближайшего ювелирного прилавка. Ещё несколько минут, и Латиф зачарованно переступает порог палатки. Ищет взглядом обещанного мужчину с зеленоватой косой, но незнакомый голос уже доносится из-за его плеча вместе с травянистым запахом и прохладным ветерком. -- Ты сам себя проклял, сэр Латиф Кахтани. От неожиданности Латиф смеётся, ещё даже не успев повернуться: -- Как, я тоже?.. Магистр Хонна улыбается: -- Ты тоже. Это правда, у вас много общего. Только ты проклял себя за другое и на другое. Латиф умолкает, ожидая. Нумбанский пророк смотрит на него серьёзно и почти ласково. -- Ты не смог простить себя за неудачу в любви. За боль, которую принесла тебе предыдущая попытка. Твоё проклятие -- это вечные сомнения. И да, сэр Халли, сэр Лонли-Локли, даже леди Сотофа не смогут тебя расколдовать, потому как ты же сопротивляешься, грозный угуландский колдун, -- тихий смешок. -- Но ты мог бы. *** -- Вот как, значит, мальчик, -- задумчиво кивает Джуффин. Раскуривает трубку, поглядывая на Латифа так, что становится ясно, что для него всё это совершенно не новость. -- А сам-то ты что думаешь? -- Мы ведь обещали быть вместе всегда, -- говорит, наконец, Латиф. -- Я ведь обещал. До самой смерти. -- Слова мага значат многое, -- согласно кивает Джуффин. -- Ещё больше значат его намерения. Но разве ты не исполнил это обещание? Латиф смотрит непонимающе. Джуффин делает паузу, пододвигая к нему камру и блюдо с пирожками. -- Ну сам подумай, тот Латиф Кахтани, каким ты был -- разве он ещё существует? А тот Латиф, что пришёл сюда на свой первый день службы в Тайном Сыске, где он? А ты вчерашний, ещё не беседовавший с Хонной? Конечно, они живы, где-то там, в своём времени, и верны своим обещаниям, -- он тепло улыбается Латифу, а потом переводит взгляд за окно, куда-то в собственное прошлое. -- Но носить в себе столько мертвецов, и надеяться, что они не станут отравлять твою жизнь здесь и сейчас... Мы с тобой оба знахари, Латиф, мы знаем, что это опрометчиво. Мы лечим живых и хороним мёртвых, даже если мы их любили. Сквозь неприступность скал, Сквозь плен чужих зеркал Последний ломкий луч Бесценного тепла Бесценного тепла. Как знамя свернут бал, Пустынный темный зал И не закрыта дверь За той, что вновь ушла, За той, что в ночь ушла.