Переломный момент

— Ты безнадежен, — констатирует Бэкхён, присаживаясь на край стола, и отпивает из своей поистине огромной кружки. — Кто, скажи мне на милость, так крепит бант? Сехун поднимает на Бэкхёна взгляд и мысленно прикидывает, насколько эффективным оружием может быть степлер. Бэкхён молниеносно отслеживает ход его мыслей и отодвигает и степлер, и стакан с канцелярскими принадлежностями на противоположный конец стола. Бобину с клейкой лентой тоже решает убрать от греха подальше, и перед Сехуном остается лишь недоукрашенная коробка с подарком и испачканные клеем обрезки ленты. — Больше нечем заняться в обеденный перерыв? Сходил бы в кафешку, пожрал, может, перестал бы цепляться к людям. — Сехун подвигает коробку ближе и в энный раз пытается прицепить бант. Бант выглядит так, словно на нем посидел слон, оберточная бумага местами надорвалась, а лента поморщилась сильнее, чем пятки Сехуна после часового сидения в ванне. Подарок выглядит убого, но жопорукость — качество врожденное, и ничего с этим не поделаешь. Сехун с ним давно смирился, а вот Бэкхёну оно жить явно мешает. Он окидывает и Сехуна, и коробку скептическим взглядом, поджимает губы и припадает к кружке. Делает пару выразительно-громких глотков, довольно причмокивает и говорит: — Честь друга важнее жратвинушки. Я здесь, чтобы спасти тебя от позора. В очередной раз. — Не помню, чтобы я тебя об этом просил. Бэкхён стонет. — Сехун-а, бога ради, ты серьезно вознамерился вручить это убожество директору Киму? Он и так от тебя не в восторге. — Вот именно. Еще я ради этого мудака не старался. — Сехун с остервенением дергает кусочек клейкой ленты, и та отдирается с нехилым шматом оберточной бумаги. — Ну пиздец. — Даже космос против этого. — Да как он меня уже достал! — Сехун в сердцах швыряет коробку на стол; та издает не предвещающий ничего хорошего звук и рассыпается на составляющие. По столешнице медленно растекается бледно-розовая лужа. Бэкхён с опаской тычет в нее пальцем, подносит его к носу и принюхивается. — Бабское винишко? Серьезно, Сехун? — Это "Гарю", блин. Оно влетело мне в двести семьдесят штук. — Сехун отбирает у Бэкхёна кружку, выплескивает остатки кофе в мусорную корзину и подставляет кружку под струйку марочного и от того дофига дорогого вина, что резво сбегает со стола. Бэкхён качает головой и берется спасать то, что можно еще спасти. — Как для элитного винца, упаковка у него — говно, — констатирует он, выудив разбившуюся у горлышка бутылку из недр коробка. Вручает бутылку Сехуну и забирает назад кружку. Обнюхивает то, что успело в нее набежать, пожимает плечами и залпом выпивает. — Неплохо. Но директор Ким — трезвенник, каких еще мир не видывал. Дарить ему винцо — глупость несусветная. — Он, может, и трезвенник, а вот его приятели — точно нет. Вспомни этого алкаша беспросветного, Ву. Небось, у господина Кима для него припасена не одна бутылочка элитного пойла. — Крис Ву любит розовое вино? — Бэкхён недоверчиво оглядывает бутылку в руках Сехуна. — Никогда бы не подумал. Ему бы вискарик больше подошел. — Дарить виски как-то… ну не знаю. — Сехун морщится и прикидывает, куда запихнуть бутылку. Оставлять ее на столе, на глазах у половины офиса — не самое разумное решение. Со стола тоже надобно вытереть и коробку отправить в утиль, пока никто не унюхал алкогольных паров и не заставил делиться. Сехун с горя готов сам приговорить все, что осталось в бутылке, а потом отправиться на поиски нового подарка для господина генерального директора, чтоб ему трижды было неладно. С директором Кимом у Сехуна не заладились отношения буквально с первого дня стажировки. Сехун даже подумывал свалить от греха подальше, но второго такого места он в ближайшие никогда точно отыскать не сумел бы, да и директор, хоть и невзлюбил его, выражать это каким-либо образом не стал. Сехун успешно высидел две недели испытательного срока и вступил на должность замначальника отдела продаж. Бэкхён, как начальник этого самого отдела, дал дружеский совет на глаза директору лишний раз не попадаться — дабы не искушать судьбу, — и Сехун старательно его совету следовал, да только директор Ким как назло вечно ошивался поблизости, и Сехун волей-неволей сталкивался с ним при самых дурацких обстоятельствах. Настолько дурацких, что легче пойти и удавиться на резинке от трусов, чем придумать, что подарить ему на остатки зарплаты. — Подари ему какую-нибудь крутую перьевую ручку, и хватит. — Бэкхён хлопает Сехуна по плечу и сползает со стола. — Кто в наше время пишет ручками? — Сехун недоверчиво косится на свой канцелярский набор. Ручка сиротливо выглядывает из-за толпы одинаковых желтых карандашей с розовыми ластиками на верхушке. — Такие типы, как Ким Джонин. Подписи ему чем-то надо ставить. Вот и пригодится. Глядишь, проникнется к тебе любовью, пользуясь подарочком. Сехун в этом серьезно сомневается. С его везением ручка эта потечет над самым важным контрактом в истории человечества, безбрежными океанами разольется по столу директора Кима и испачкает его любимые серые брюки. Те, в которых его ноги кажутся еще длиннее, а задница — крепче. И нет, Сехун не заглядывается, просто так получилось, что в первую их встречу он едва не опрокинул на эти самые брюки свой дешевый американо. Тогда директор Ким, не особо глядя по сторонам, едва не сбил его, выходящего из лифта, с ног, и спасла Сехуна (и брюки) лишь искусственная пальма. Правда, саму пальму спасти не удалось. Она пала — вместе с Сехуном — героем, придушив крохотную тетушку из отдела кадров и стаканчик с американо. В тот день Сехун впервые с университетских времен обматерил совершенно незнакомого человека. К несчастью, тот оказался его начальником. После этого их отношения просто не могли не превратиться в жопу. — Ладно, я подумаю. А теперь проваливай: мне нужно стереть следы своей разрушенной жизни. Бэкхён ржет гаденько, но от Сехуна отваливает, и тот в гордом одиночестве подтирает остатки винишка со стола и пола и отправляет испорченную коробку на встречу со шредером. Парочка коллег, вернувшись с обеда, принюхивается подозрительно, но Сехун быстро выливает на себя и стол полфлакона туалетной воды, и запах вина наглухо забивается вонью амбры и мандаринов. После работы Сехун, раздобыв бутылку из-под колы, выливает туда остатки вина и вполне себе недурно проводит те двадцать минут, что занимает дорога до торгового центра. Парень в огромных наушниках, что сидит рядом с ним в автобусе, поглядывает на бутылку осуждающе, но Сехуну настолько пофиг, что аж стыдно. Он уничтожает практически две трети дорогущего пойла, когда автобус встает у нужной остановки, и приходится сунуть бутылку в портфель и чесать на выход. В новеньком торговом центре Сехун бывал дважды — на четырех этажах золоченой башни из стекла и стали ютятся бутики, магазины и рестораны, рядом с которыми страшно дышать, не то что входить внутрь и что-то там покупать, — но дарить директору Киму китайскую подделку не хочется, так что он засовывает плебейскую гордость куда подальше и прется на четвертый этаж витиеватыми ступеньками. После выпитого винца они кажутся не шибко прочными, и Сехун держится как можно дальше от перил. Лифта же — такого же золоченого и стеклянного — он боится как огня. У него не то чтобы фобия, но приступы паники в жестяных коробках время от времени случаются, потому искушать судьбу он не берется. Бабенка-консультант окидывает Сехуна презрительным взглядом, но молча показывает мажорные даже на вид ручки. Сехун останавливает свой выбор на "Паркере" в черном корпусе с серебряным пером, мысленно прощается с возможностью нормально питаться ближайшие пару месяцев и вручает более приветливой девочке на кассе кредитку. Пока она пробивает чек, оглядывается по сторонам и едва не ныряет за прилавок, завидев за стеклянной витриной очень уж знакомый силуэт в ненавистных серых брюках. Директор Ким о чем-то серьезно и обстоятельно беседует с девчушкой лет четырех. Та всем своим видом показывает, что речи директора Кима ее ни фига не впечатляют, и она делает ему одолжение, их выслушивая. Сехун цапает пакет с ручкой и кредитку и на полусогнутых крадется на выход. Директор Ким стоит метрах в полутора от магазина, и Сехун, если сильно постараться, сможет проскользнуть мимо незамеченным. Он просачивается сквозь стеклянные двери и вдоль витрины движется к лестнице, но то ли звезды так сошлись, то ли пить сухое розе на морозе не стоило, но в какой-то миг ноги перестают слушаться, цепляются одна за другую, и потолок с полом меняются местами. Копчик прошивает искрометной болью, и у Сехуна темнеет в глазах. Он тремя короткими толчками выдыхает и медленно разлепляет веки. Сквозь пелену подступивших слез видит огоньки рождественских гирлянд, которыми украсили практически все витрины, и толстощекую детскую моську. Моська двоится, отчего кажется еще более объемной, и у Сехуна недобро переворачивается желудок. — А у вас, господин О, гляжу, и впрямь проблемы с вестибулярным аппаратом, — раздается над головой, и Сехун глухо, не стесняясь моськи, ругается. Директор Ким протягивает ему руку, однако Сехун, который, поди, повредил при падении не только спинной мозг, от помощи отказывается и пытается встать сам, но через миг серьезно об этом жалеет. Боль в копчике поистине невыносимая, и Сехун вполне резонно предполагает, что сломал его. Старший брат как-то нехило грохнулся со снежной горки и после месяц делал все стоя или лежа на животе. Сехун тогда ржал на ним, но теперь ему ни черта не смешно. — Так, Рахи, подержи дядин портфель. — Господин директор вручает малышке портфель и присаживается перед Сехуном на корточки. — Я, конечно, не врач, но по вашей реакции могу заключить, что вам очень больно. Поэтому сейчас я позову кого-нибудь из персонала, мы отведем вас в более спокойное место и там дождемся "Скорой". Понятно? Директор Ким не спрашивает — утверждает, и это одна из черт его характера, которая бесит Сехуна до трясучки. Он вспыхивает мгновенно, морщится и по стеночке встает на ноги. Ощущения, конечно, феерические, но командовать собой он не позволит. — Я в полном порядке, — цедит он сквозь зубы и натягивает на лицо улыбочку. И директор Ким, и маленькая щекунья смотрят на него с выражением крайнего скепсиса на лице. Малышка еще и цыкает, мол, актер из тебя, дядя, херовый и качает головой. Директор Ким молча вынимает из кармана телефон и, набирая, должно быть, "Неотложку", оглядывается по сторонам. Примечает лениво расхаживающего под огромной искусственной елкой охранника и подзывает его жестом. Сехун, пока на него не смотрят, пытается смыться, но малышка бдит. — Дядя Джонин, он уходит по-панамски*. "Дядя Джонин" реагирует молниеносно — с такой сноровкой не в директора торговых фирм идти надо, а в спецназ — и за миг берет обреченно мычащего Сехуна под руку и всем своим видом показывает, что лучше ему не рыпаться, иначе уволит без выходного пособия. Подоспевший охранник выслушивает директора Кима без особого энтузиазма и вызванивает менеджера. Тот, завидев директора Кима, красноречиво бледнеет и, расшаркавшись перед ним, ведет в свой кабинет. Сехуну каждый шаг дается такими муками, что это замечает даже Щекунья. Она дергает "дядю Джонина" за рукав пальто и громогласным шепотом извещает: — Иди помедленнее: дяденьке больно. Директор Ким тут же шаг замедляет, и Сехун, который только приноровился к его спринтерской ходьбе, едва не пропахивает мраморный пол носом. Спасает его все тот же директор Ким, но Сехун не так уж этому и рад. Последние десять минут он лишь и мечтает, что вырубиться, а удар головой о пол может неплохо этому поспособствовать. В кабинете менеджера его укладывают на диванчик — предусмотрительно лицом вниз — и вызывают "Скорую". Сехун офигеть как счастлив — доктор непременно спросит, пил ли он, и ему придется сознаться, что приговорил литр винишка в одну рожу. Директор Ким решит, что он пил на рабочем месте — не рассказывать же ему о "Шато д'Эсклан" в бутылке из-под колы? — и уволит к херам собачьим. А остаться без работы в новогодние праздники — еще тот подарочек. Малышка забирается на табурет рядом с Сехуном и, обхватив колени в полосатых, как шмелиное пузо, колготках, внимательно смотрит на Сехуна. Хранить молчание слишком долго, видимо, не в ее натуре, потому через минуту она басовито интересуется: — Очень бо-бо? — Нормально, — нагло врет Сехун и на пальцах показывает, что все пучком. — Хочешь, поцелую, и все пройдет? Сехун представляет, как племянница директора Кима целует ему задницу, и только чудом не бросается в окно. А это, к слову, могло бы все решить. Кабинет находится на четвертом этаже, а под ним, судя по звукам, проходит трасса. Один прыжок — и не нужно больше покупать дорогостоящие подарки для засранца-начальника и думать, что делать, если он уволит его в канун Нового года. — Рахи, оставь господина О в покое. Ему нельзя волноваться. — Он что, тоже беременный? Сехун не знает, кто краснеет гуще — он или директор Ким. Они обмениваются пришибленными взглядами и тут же друг от друга отворачиваются. — Спущусь на парковку: "Скорая" вот-вот подъедет. — Директор Ким похлопывает себя по карманам, отмахивается от протянутой менеджером кружи с кофе — и когда только успел сообразить? — и чешет на выход, но Сехун, представив, какой позор ждет его с прибытием врачей, останавливает его задушенным воплем. — Да, господин О? — Директор Ким встает в шаге от двери, и по взгляду его понятно, что поведение Сехуна его порядком подзаебало. — Хотел сказать, что… очень вам благодарен, — наглая ложь, — за помощь, но вы не обязаны торчать здесь со мной. Думаю, охрана и врачи прекрасно справятся сами. — А как вы потом доберетесь домой? Сехун, должно быть, слишком громко стонет, потому что и Щекунья, и директор Ким синхронно закатывают глаза. Затем Щекунья говорит: — Ты будто маленький. Всем известно, что дяде Джонину лучше знать, что человеку нужно и как это организовать. Мама всегда так говорит. Правда, она от этого не в восторге, но она смирилась, и тебе советую. — Офигеть, — только и может выдать Сехун, прежде чем смириться. Будто у него есть выбор. Директор Ким все еще его босс, и спорить с ним не в его полномочиях. Если даже родная сестра не может с этим ничего поделать, то что говорить о Сехуне, который так, дырка от бублика? Директор Ким уходит. Менеджер предлагает кофе и Сехуну, и тот не отказывается. В голове гудит, и каждый раз, как он закрывает глаза, в центре ее словно маленькая звезда взрывается. И диван, и вся комната куда-то уплывают, и только тяжелая ладошка Щекуньи, которой она успокаивающе гладит Сехуна по волосам, ощущается незыблемой твердыней. Доктор является через десять минут, осматривает Сехуна и говорит, что надо ехать в больницу и делать рентген. Сехуна укладывают на носилки и погружают в стеклянный лифт. За те полминуты, что он спускается с четвертого на первый этаж, Сехун успевает трижды попрощаться с жизнью, написать мысленно завещание и едва не задохнуться от приступа всепоглощающей паники. Доктор это, слава богу, замечает и вкатывает Сехуну успокоительное на пару с обезболивающим. Сехун искренне надеется, что директор Ким за ним в больницу не увяжется, но когда его выносят из машины и тарабанят в приемный покой, замечает его широкоплечую фигуру на другом конце больничного двора. Директор Ким говорит по телефону, но нет-нет — и поглядывает в сторону "Скорой". Объяснить подобную навязчивость Сехуну нечем. Разве что директор Ким решил лично убедиться, что он реально отбил себе копчик, а не симулирует, дабы получить больничный в дополнение к рождественским выходным. С такого типа станется. Сехуна сразу же определяют на рентген, а потом размещают в общей палате. Обезболивающее оказывается таким себе, потому Сехун страдает все то время, что усталая медсестричка регулирует для него койку, а когда в палату заглядывает директор Ким, мучения его выходят на новый уровень. Щекунья, не особо церемонясь, забирается к Сехуну на койку и участливо спрашивает: — А твои родители сильно расстроятся, если ты умрешь? Сехун минуты две офигевает в подушку, а потом вкрадчиво интересуется: — Почему я должен умереть? — Потому что люди в больницах умирают. — Вообще-то, больницы создали, чтобы людей лечить. — Бабулю Сольхи забрали в больницу, и она умерла. — Значит, врачи ей не смогли помочь. Такое случается. Время от времени. Но я умирать не собираюсь. У меня всего лишь перелом. И то не факт. Мой брат как-то тоже сломал копчик и все еще жив. — И его тоже забирали в больницу? — Насколько помню — да. — А если бы он умер, родители расстроились бы? — Вероятней всего. — А ты? — И я. — У меня тоже скоро будет братик, только я не уверена, что расстроюсь, если он умрет. — Рахи! — Голос директора Кима звучит настолько строго и угрожающе, что у Сехуна за неимением хвоста поджимается жопа, но малявке хоть бы хны. Она придвигается еще ближе к Сехуну и доверительно шепчет: — Дядя считает, что все сестры должны своих братьев любить, но мне кажется, это ди-скри-ми-на-ци-я. — Последнее слово она произносит с огромным трудом, но по тому, как уверенно она это делает, о правах детей и женщин ее успели просветить. Правда, кто возьмется обсуждать подобные темы с четырехлеткой, Сехун не берет даже гадать. Не дорос еще. Травматолог приходит с радостными новостями: перелом без смещения, жить можно. Сехуну прописывают обезболивающие и снотворное, специальную подушку под зад, диету и клизмы. Пока Сехун выслушивает наставления врача, Щекунья с директором Кимом куда-то исчезают, но обрадоваться Сехун не успевает. Стоит ему подняться с койки, как директор Ким нарисовывается на пороге палаты, о чем-то переговаривается с доктором, а потом ультимативным тоном заявляет, что отвезет Сехуна домой. Сехун открывает рот, но директор Ким качает головой, и возмущения приходится проглотить. — А куда племянницу дели? — спрашивает Сехун, когда директор Ким выводит его из палаты. Он порывался было раздобыть для Сехуна коляску, но доктор заметил, что от тряски кость может сместиться, потому лучше прогуляться до машины своим ходом. О том, как Сехун избежит тряски в последней, доктор резонно умалчивает. Из двух зол, как говорится, выбирают меньшее: пешком идти вообще не вариант. — Сестра забрала. — А вы почему все еще здесь? Директор Ким коротко усмехается. — Рахи ведь объяснила. — Любите все контролировать, господин Ким? — Сехун сначала говорит, а потом уже вспоминает, где, собственно, слышал эту фразочку, и едва не пробивает лицом ладонь. Он искренне надеется, что Ким Джонин не фанат подобного кинематографа, иначе гордость Сехуна повторит подвиг копчика, правда, с летальным исходом. — Люблю. — Директор Ким не лукавит. — Но в конкретном случае хочу убедиться, что вы еще чего не сломаете, пока доберетесь домой. — Я могу вызвать такси или позвонить кому-нибудь из друзей. У меня они, представляете, есть. — Сехун, честно, пытается не язвить, но каждый шаг причиняет его заднице слишком много боли, чтобы держать желчь в себе. — Можете, не сомневаюсь. Но я уже здесь, и мне не в тягость отвезти вас домой. Сехун сопит возмущенно, но от дальнейших пререканий отказывается. А потом они оказываются перед лифтом, и Сехун дает задний ход. — А может, лестницей? — спрашивает он с надеждой и косится на мигающую в конце коридора табличку "Выход". Директор Ким смотрит на Сехуна как на умалишенного и даже не пытается этого скрыть. — У вас, на минутку, перелом, — напоминает он. — Копчика, не ноги же. Как-нибудь спущусь. — На лифте быстрее. Всего два этажа. — У меня клаустрофобия? — Вы это у меня спрашиваете? — Я утверждаю. — Это не займет дольше десяти секунд. Вы даже испугаться не успеете. А по лестнице мы будем спускаться полчаса. Вы хотите на полчаса продлить общение со мной? Сехун поджимает губы и, кажется, краснеет. Тут как не поверни — облажаешься. — О, лифт! — Директор Ким победно улыбается, и Сехун понимает, что даже космос сейчас на его стороне. Лифт в самом деле останавливается на этаже, выпускает из своих желтушных недр пожилую пару с пакетами, доверху набитыми мандаринами, и Сехун опомниться не успевает, как оказывается внутри. Двери закрываются, и у него вся жизнь проносится перед глазами. Он инстинктивно хватается за директора Кима и наваливается на него всем телом. Директор Ким обнимает его за пояс, и у Сехуна как-то очень больно екает в груди. Он прижимает к ней ладонь и медленно выдыхает; хватка на боку усиливается. Лифт с мягким толчком останавливается, двери открываются. — Говорил же — десять секунд. — Директор Ким подталкивает Сехуна на выход, по дуге огибает ринувшихся внутрь людей и направляет стопы к аптечному киоску. — Давайте сюда рецепт, — требует он, и Сехун, толком не выйдя из оцепенения, делает, что говорят. Директор Ким оставляет его у входа, а сам убегает в аптеку. Возвращается через пять минут с крохотным фирменным пакетом в руках и огромной, упакованной в пластик ортопедической подушкой — под мышкой. — А теперь домой, — говорит он, берет Сехуна за локоть и ведет к огромным стеклянным дверям. У машины директор Ким первым делом распаковывает подушку и, устроив ее на переднем сидении, помогает Сехуну сесть. Собственноручно его пристегивает и только после этого занимает водительское место. — Адрес назовете сами, или звонить в отдел кадров? — Директор Ким смотрит на Сехуна с выжидающей улыбкой и постукивает пальцем по рулю. Сехун уже в машине, бежать некуда, так что он крепче прижимает к груди пакет с драгоценной ручкой и называет адрес. Директор Ким задает навигатору направление и выруливает с парковки. От больницы до дома Сехуна — десять минут ходу, но снег валит стеной, да и директор Ким ведет машину так осторожно, что это доходит до абсурда. Сехун едва не воет, глядя на ходящие туда-сюда дворники и мечтает добить остатки драгоценного винца, и плевать, что смешивать алкоголь и обезболивающее не рекомендуется. Он как-нибудь это переживет, а вот гиперопеку директора Кима — с огромной вероятностью нет. — И часто вы играете в супергероя? — не выдержав, спрашивает Сехун и оборачивается к директору Киму. Тот сосредоточенно смотрит на дорогу и взгляд Сехуна оставляет без ответа. — Когда считаю это необходимым. — Но я явно не тот человек, которого стоило бы спасать. — Почему? — Директор Ким бросает на него беглый взгляд. Сехун не станет утверждать, но, кажется, он успел заметить в нем неподдельный интерес в равных пропорциях с раздражением. — Потому что мы с вами не ладим? Директор Ким задушено крякает и прижимает ко рту кулак. Прикрывает на миг глаза и шумно, через нос, выдыхает. — Вас это веселит? — Сехун раздосадован, но отчего — и сам сказать не может. — Да. — Директор Ким и в этот раз остается предельно честным. — Мне кажется, вы нафантазировали невесть что о наших отношениях. — Ничего я не фантазировал. — Сехун фыркает и отворачивается к окну. — Все в нашем отделе только и говорят, как вы меня терпеть не можете. — Даже так? — удивляется директор Ким вполне естественно, и Сехун тут же жалеет, что произнес это вслух. Хотя, нет — жалеет он лишь о том, что родился, а со своим неумением держать язык за зубами он уже примирился. Практически. Процентов на восемьдесят пять. Плюс-минус. О-о-очень большой минус. — Мне повторить, как я вас назвал, когда вы уронили меня в горшок с пальмой? — Но я ведь заслужил. — Директор Ким пожимает плечами. Сехун видит его отражение в припорошенном снегом стекле и очень жалеет, что не может выпрыгнуть из машины на ходу: дверь директор Ким предусмотрительно заблокировал. — Стоит хоть изредка смотреть по сторонам. — Хорошо. А случай с принтером? На этот раз директор Ким ржет в голос, и от его смеха — раскатистого, глубокого — у Сехуна поджимаются пальцы на ногах. Как бы стыдно ему не было, но он должен признать, что смех у директора Кима изумительно-приятный. — Или ситуация с господином Ниимурой? На парковке? В конференц-зале? Директор Ким качает головой, но улыбаться не перестает. — Но вы же меня терпеть не можете. — Сехун едва не швыряет в директора Кима пакетом, но вовремя вспоминает, что денег на еще один подарок у него нет. — Правда? — Зато директор Ким бросает в него насмешливым взглядом, и Сехун с ужасом понимает, что, кажется, с ним заигрывают. Нагло и бессовестно. Он открывает рот, но слова застревают в горле, и все, что он может — мысленно, очень выразительно и на двух языках, материться. Неужели он при падении попал в какую-то параллельную вселенную, где директор Ким не считает его ошибкой природы, а мечтает забраться к нему в штаны? Ибо как еще объяснить игривый огонек в его глазах и улыбку, от которой у Сехуна мурашки по коже и распирающее грудь желание завопить на весь салон не своим голосом? — Вам виднее? — наконец выдавливает он и еще крепче прижимает к себе пакет. — У вас там фамильные сокровища? — Директор Ким кивает на пакет и отворачивается к дороге. — Если что, грабить вас в мои планы не входит. — А что входит? Директор Ким лишь загадочно улыбается в ответ. Сехун обитает на проклятущем шестом этаже и обычно не торопясь поднимается туда лестницей, но сегодня ему однозначно суждено побить собственный лифтный рекорд. — Вы только лифтов боитесь или любых замкнутых пространств? — спрашивает директор Ким, пока они трясутся в старенькой стальной коробке до шестого этажа, и Сехун, ощущая себя астронавтом в момент старта космического корабля, молится всем известным ему богам, чтобы не блевануть директору Киму на ботинки. — Мы как-то с другом… — Сехун вдыхает ртом, сглатывает загустелую слюну и прикрывает глаза, но это не помогает, — лет по восемь нам было, — баловались с лифтом. Надо было забежать внутрь, нажать на кнопку и выскочить раньше, чем двери закроются. Ну я и застрял в кабинке между этажами. Сам-один. Друг смылся — боялся, что родители его накажут, если узнают, — и я проторчал в лифте часа полтора, пока одна бабуля не дозвонилась до диспетчера. Я за это время успел столько всего надумать, — кабина останавливается на этаже, двери открываются, — что на тройку фильмов-ужасов хватит. — В лифтах люди погибают не так часто, как в автомобильных катастрофах. — Директор Ким помогает ему выйти, ждет, пока Сехун отыщет в бумажнике ключ-карту, и сам отпирает дверь в квартиру. — Теперь я и автобусов буду бояться, спасибо. — Не за что. Сехун хрюкает невольно и встает в дверях. Он понятия не имеет, стоит ли впускать директора Кима в квартиру или это будет лишним. Директор Ким, впрочем, решает за него. Забирает у него подушку и первым входит в прихожую. — Где у вас тут свет включается? — спрашивает он из полумрака, и Сехун, нащупав выключатель, зажигает прикрученный над зеркалом ночник. — Не хочу показаться грубым, но это уже лишнее. Дорогу до спальни я как-нибудь сам найду. — Сехун не запирает за собой дверь, надеясь, что директор Ким поймет его верно и не станет усложнять жизнь им обоим, но в очередной раз оказывается неправ. Директор Ким явно из тех людей, которым жить просто скучно, потому слова Сехуна он пропускает мимо ушей и, примостив подушку на обувном стульчике, говорит: — Шнурки вы тоже сами развязывать будете? Или ляжете спать в ботинках? Сехун, бросив пакет и сумку на полку, хватается за косяк и пытается стащить ботинок, не расшнуровывая его, но с первой же секунды понимает, что сдохнет от боли раньше, чем сдвинет клятую обувь хоть на миллиметр. — Ну и чего вы этим добились? — Директор Ким смотрит осуждающе, запирает дверь и усаживает Сехуна на стул. Сехун сквозь землю — ну или шесть этажей — провалиться готов, когда директор Ким опускается перед ним на корточки и берется за шнурки, но космос все еще против него, и он остается сидеть на стульчике, раскрасневшийся и злой. — На вас в суд никогда не подавали за сталкерство и вторжение на частную собственность? — А вас никогда не избивали за хамство? — Ну было разок. — Притворюсь, что удивлен. Ну вот. Больше крику, чем дела. — Директор Ким снимает с Сехуна ботинки и отставляет их в сторону. — А теперь я уложу вас в постель и приготовлю поесть: что-то мне подсказывает, что жрать у вас дома нечего. — А вот и неправда. В холодильнике есть замороженная пицца. — Доктор назначил вам диету. — И слабительное. Как-нибудь мы с пиццей договоримся. Но если вам хочется на халяву пожрать брокколи, то она вроде бы тоже где-то завалялась. — Вы ведь в курсе, что я все еще ваш начальник? — У меня болевой шок. Не ведаю, что говорю. Директор Ким снова смеется, и в животе Сехуна рой маленьких пьяных молей танцует хоровод. Это ужасно — вот так вестись на чей-то смех, — но как тут устоишь, когда смехом этим можно исцелять неизлечимо больных? Сехун, кряхтя, поднимается со стула, прихватывает подушку и позволяет увести себя в спальню, раздеть и уложить в постель. Лежать на родном матраце на порядок приятней, чем на больничной койке, так что Сехун скоро успокаивается, пригревается и засыпает. Будит его шум за стеной. Сехуну слишком хорошо в теплой постели, потому он решает, что не встанет, пока соседи не начнут вызывать пожарных. И то дважды подумает, а стоит ли. Директор Ким, к счастью, с поджогом квартиры временит, и минут через пять заглядывает в комнату Сехуна. Следом за ним просачивается и аромат домашней стряпни, и Сехун просыпается окончательно. — Я сейчас, — бормочет он в подушку и пытается лечь на бок, но то ли за час сна его тело вконец развалилось, то ли матрац стал еще мягче, но, побарахтавшись меж одеял и простыней, Сехун замирает, так и не отодрав рожи от подушки. — Окей, мне нужна помощь. Директор Ким, к счастью, не ушел, потому тут же оказывается рядом и помогает Сехуну сесть. Тот мычит — под задницу словно ежа подложили — и, схватившись за директора Кима обеими руками, сползает с кровати. Ноги тоже будто стекловатой обмотали, и первую пару шагов Сехун делает на автопилоте, не чуя под собой пола. Дальше становится хуже, но он стоически терпит отходняк до самой кухни, а после блаженно растекается по устроенной на стуле подушке. Директор Ким ставит перед ним полную тарелку какой-то овощно-яичной белиберды, рис и суп, и Сехун с опаской берется за палочки. Выглядит все вполне съедобным, но Сехун еще тот параноик, а уж в отношении директора Кима стоит держать ухо востро. Рис оказывается пригодным для пищи, яичница слегка пересолена, а суп вообще никакой, но, если не придираться, — есть можно. Сехун сжирает все, сверху закидывается незаметно поданным чаем и только после понимает, что директор Ким подозрительно молчалив. Настолько, что от этого становится не по себе. Сехун поднимает на него глаза и натыкается на мягкий, полный любования взгляд. Директор Ким, должно быть, о чем-то задумался, потому что вздрагивает, когда Сехун осторожно прочищает горло, но глаз не отводит. Ловит взгляд Сехуна и вполголоса спрашивает: — Ну и как? Если честно, я еще тот кулинар. — Я заметил. Но мне сойдет. Я не шибко привередливый. — Это хорошо. — Да, неплохо. Они замолкают. Сехун понимает, что самое время прощаться, но заговорить об этом снова совесть не позволяет. Он вертит в руках кружку и ищет подходящие слова, но те как назло кончаются, и он беспомощно кусает губы, понимая, что придется опять быть грубым. Директор Ким находится первым. — Сехун-ши? — зовет он тихо, Сехун поднимает глаза и понимает, что совершил главную ошибку в своей жизни. Директор Ким оказывается непозволительно близко, и да — он однозначно пользуется своим положением, ибо как объяснить смелость (вообще-то, наглость), с которой он придвигается к Сехуну, отнимает у него кружку и, сжав его пальцы в своих, целует бессовестно в губы? — Что вы себе позволяете? — шепчет Сехун, но не отодвигается и рук не отнимает, и ведь даже на сломанный копчик подобную покорность не спишешь. Он сам не понимает, что с ним не так, но продолжает дышать дыханием директора Кима. Мир сужается до обеденного стола, но и этого слишком много. Сехун в нем теряется, рассыпается колючками-мурашками, которым нет счета, по своей икеевской вселенной и боится закрыть глаза. Знает, что если сделает это — директор Ким поцелует его по-настоящему, а такого ни один О Сехун не выдержит. — Вы грубиян, а я не люблю, когда мне грубят. — За такое обычно по морде бьют, а не целуют. — Предпочитаю людей, которые мне нравятся, целовать. — Определитесь уже, я грубиян или нравлюсь. Тяжелая, пахнущая розмарином ладонь ложится Сехуну на щеку, тот орет в себя и целует первым. Наверное, это неправильно, но ему нравится. Директору Киму, судя по всему, тоже. Ладонь его перемещается на затылок Сехуна, и поцелуй становится глубже. Сехун больше не ощущает под собой стула, чувство падения усиливается, и он хватается за руку директора Кима, ведь тот еще ни разу не дал ему упасть. — Вы должны мне повышение, — говорит Сехун, когда директор Ким его отпускает. — Премией обойдетесь, а иначе вспомню, что пили на рабочем месте. Сехун стонет и роняет лицо в ладони. — Я пил в автобусе, — бурчит он и растекается по столешнице. — Паршивый, знаете ли, выдался денек. Директор Ким зарывается пальцами в его волосы, массирует затылок. — Сначала я угробил ваш новогодний подарок, потом поехал за другим и сломал копчик. Назовите еще хоть одного такого же неудачника — и мы с ним забацаем клуб и будем пить на пару. — Так во всем опять виноват я? — А вы сомневались? — Можно на "ты"? — Один поцелуй — и мы уже фамильярничаем? Директор Ким тихо смеется и целует взлохмаченную Сехунову макушку. — Я бы одним поцелуем не ограничился, но, боюсь, после вы подадите на меня в суд. Сехун подбородком упирается в сложенные на столе руки и исподлобья глядит на директора Кима. Пытается мысленно назвать его Джонином и понимает, что это может навредить его и без того пошатнувшемуся психическому здоровью. — Доктор сказал, мне нужен покой. А вы очень активно его нарушаете. — Мне уйти? — А вы не хотите? — Мне и здесь хорошо. — Господин Ким… — Ну пожалуйста, давай на "ты". — Сехун глазом моргнуть не успевает, а директор Ким из сурового начальника вдруг превращается в смуглявого, растрепанного мальчишку с заискивающей улыбкой, и отказать ему уже сложнее. — Мне не нужны неприятности, — говорит Сехун, хотя именно их он, кажется, и ищет с первого дня работы в офисе директора Кима. Директор Ким вздыхает. — Как с тобой сложно. — Эй, я не позволял обращаться ко мне на "ты"! Директор Ким пожимает плечами и улыбается. Сехун его однозначно забавляет. И Сехуну бы реально на него рассердиться и погнать из своей квартиры взашей, но директор Ким все еще гладит его по голове, и Сехун готов мурлыкать сытым котом, так ему от этого хорошо. Даже боль в спине — и та притупляется, когда директор Ким берется играть с его мочкой. — Вы жестокий человек. — Сехун опускает голову на руки и закрывает глаза. — Жизнь мне хотите поломать? — Разве что самую малость. Давай я уложу тебя в постель. — Сам могу. — И в кого ты такой упрямый удался? — В деда. Он еще та сволочь. Смех директора Кима теплом — густым, медовым — растекается по груди Сехуна, и тот вконец размякает. — Ладно, ваша взяла. Только руки не распускать. — Как скажешь. — Директор Ким оглаживает его шею кончиками пальцев и встает из-за стола. Помогает Сехуну подняться, обнимает за пояс и ведет в спальню. Там укладывает в постель и укутывает в одеяло. — Уберу на кухне и уйду, — говорит он на ухо, в последний раз проводит ладонью по волосам Сехуна и уже собирается уйти, когда Сехун, плюнув на последствия, требует: — А прощальный поцелуй? Директор Ким усмехается и, склонившись к нему, целует легонько в висок. — Сладких снов, Сехун-а. — И тебе, директор Ким. — Еще раз так меня назовешь — уволю. — Обязательно, директор Ким. Директор Ким ерошит его волосы и уходит. Дверь за собой прикрывает неплотно, и до Сехуна еще долго доносятся шум воды и перезвон посуды. Заснуть, как бы ни хотелось, не получается, и потому он слышит, как директор Ким на цыпочках крадется к спальне и с противным скрипом приоткрывает дверь. — Не спишь? — спрашивает он шепотом, и Сехун, вздохнув, бормочет в подушку: — Нет. Конечно, если ты мне не снишься. — Я завтра заеду. — Как хочешь. — И привезу нормальной еды. — Не обязательно. — Это свидание. Сехун стонет и натягивает одеяло на голову. — Уходи. И не забудь закрыть за собой дверь. Смех директора Кима глухим эхом разносится по коридору; шаги стихают в прихожей. Спустя минуты две щелкает замок на входной двери. Еще через минуту на этаже останавливается лифт. Когда уходит и он, Сехун медленно выдыхает и, плотнее укутавшись в одеяло, упрямо закрывает глаза. Ему нужно хорошенько выспаться перед предстоящим свиданием. Глядишь, ему больше не придется распивать марочные вина в общественном транспорте и покупать ручки стоимостью в ползарплаты, лишь бы угодить гадскому начальнику. Который на поверку оказался не таким уж и гадским и, кажется, Сехун уже немножко в него влюблен. __________________ "Уходить по-панамски" — прием, придуманный Дирком Питтом, героем романов Клайва Касслера и снятого по ним фильма "Сахара": как-то он спасся подобным образом в Никарагуа, думая, что находится в Панаме. Декабрь, 2018