Taskete!

      С полицейским участком — силовым сердцем квартала Учих — он справился быстро, даже слишком. Последняя жертва была назойливо громкой и упорной. Пригвоздив отчаянного бойца к звонко треснувшей оконной раме его же клинком, незнакомец с хирургической точностью свернул шею горемычному блюстителю закона средних лет. Может, они даже были когда-то знакомы? Этой ночью призраков прошлого стало слишком много, так много, что они туманили голову, как когда-то в ранней юности это делал ныне привычный запах окровавленной стали. Выбив на лестнице, в знак завершённой здесь работы, последнюю горящую в здании лампу, нукенин нерасторопно, но беззвучно пошёл к выходу погрузившегося во тьму представительства стражей порядка Конохи. Конечно, резня великого клана не проходила абсолютно гладко. Короткие предсмертные вскрики, в основном звонкие женские и дрожащие детские, будили чутких шиноби, моментально приходящих в боевую готовность. Кого-то замечали и устраняли моментально, более опытные ниндзя оказывали посильное, но бесполезное сопротивление, некоторые безвольно сдавались, видя поражение старших, или прятались в самых укромных уголках своих домов. Не важно, правда одна: этой ночью никто не спасётся от виртуозно блистающих в мертвенном свете полнолуния лезвий катан. В глухой, сумеречной тени затаился хрупкий напряжённый силуэт. Кто-то смог остаться незамеченным дольше других и использовать последние минуты жизни предельно героически. Или глупо? Изуми Учиху ждала более тяжкая участь, чем её родных и друзей. Девушка, припозднившаяся с заполнением отчёта с очередной скучной рядовой миссии, меланхолично, отрешённо выводила на бумаге иероглифы. Юный девичий ум последнюю неделю занимали мысли об изменившемся поведении пассии. Итачи стал совсем замкнутым, холодным, начал пропадать на миссиях куда чаще, отказывал во встречах. Всё можно было списать на плотный график молодого и талантливого бойца АНБУ, если бы не один факт: несколько раз она замечала, как Итачи уходит в лес в гражданском, моментально скрываясь в густой листве. Раньше за ним не наблюдалось любви к одиноким прогулкам по окружающим Коноху чащам, и проницательную Изуми это начинало беспокоить. Монотонные размышления в ночной тиши порезал отдалённый лязг куная. Юная куноичи встрепенулась: этот звук сложно спутать. Мимолётное затишье, и вновь ряд свистящего скрежета металла. Заслышав отголоски бойни и слабо понимая происходящее, едва замешкавшаяся любопытная девушка сосредоточилась, машинально схватила со стола подсумок с нехитрым арсеналом оружия и пристегнула его к правому бедру, затем шмыгнула через подоконник из своей комнаты в могильную прохладу ночи и побежала на короткие возгласы и шорохи, гибко прыгая по выступам домов и ветвям. Почти сразу её чуткая интуиция уловила нависшую над улицами квартала тревожность. Всё было до жуткого странным сейчас, как в нехорошем сне. Бледная луна освещала замершие в тяжёлой тишине тёмные окна. Вот, например, здесь свет ещё должен гореть, ведь обычно её мама с тётей допоздна шьют заказную форменную одежду для клана в мастерской. А тут в это время готовится свежая выпечка к утру, но никаких признаков кондитерской деятельности нет, неужели завтра не полакомиться лучшими в деревне данго? Нет, что-то предельно неладно. Слабый ветер донёсся до Изуми, напоминая о реальности происходящего, она вдохнула полной грудью, пытаясь унять тревогу, но чувствительный нос пронзило железным духом свежей крови, и, судя по тяжести запаха, её было очень, очень много. Новая волна беспокойства, куда более сильная, чем раньше, окатила разум. До источника звуков оставалось всего ничего: сквозь листву рощи в небольшом сквере брезжил свет полицейского участка. Ведомая до этого момента подростковым интересом девушка уже была настроена серьёзно. Достав из сумки пару свежезаточенных сюрикенов, она тихо скользнула со слабо освещённой уличным фонарём ветки в темноту рощи. Ожидая приземлиться привыкшими к таким перемещениям ногами на мягкую траву, Изуми едва сдержала вскрик ужаса, ощутив под подошвой сандалий мягкую, хлюпнувшую плоть. Моментально отскочив в сторону, она выхватила из кармашка маленький фонарик, направив дрогнувшей рукой свет в пугающую неизвестность. От увиденного бросило сначала в жар, а потом до самых кончиков пальцев пробрал леденящий ужас: в забрызганных кровью корнях старого дерева лежал ничком разрубленный надвое труп мужчины с гербом клана Учиха на разорванном хаори. Едва опомнившаяся от потрясения куноичи сообразила погасить фонарик, чтобы остаться незамеченной в этом ночном кошмаре. Хотелось верить, что это просто сон. И что утром будут данго. Но пока ночь, приходилось заставлять себя быть здесь и сейчас. Сколько тел может быть вокруг, где скрывается преступник, или их много, откуда ждать нападения? Остудив, насколько это возможно, распалённую от происходящего голову, начиная жалеть о собственном любопытстве, Изуми решила уже не отступать. Если убийца тронул клан, то это напрямую касается и её, так уж учили с детства. Натянувшись струной от дикого напряжения, оглушаемая собственным сердцебиением девушка вмиг оказалась у здания полиции, пытаясь затаиться, но, казалось, этот сгусток жизненных сил, отчаянно бьющийся в гнетущей тишине о грудную клетку, слышно и на соседней улице. Вдруг, нарушивший жуткую пелену сумрака звон бьющегося стекла пронзил предельно напряжённый слух юной шиноби. Ожидающая нападения из рощи Изуми переметнула взгляд на ярко освещённые в темноте ночи окна центральной лестницы штаба за секунду до того, как всё погасло. Зоркие глаза успели засечь поразительно быстро мелькнувшую в окне тень, высокую и худую, оставившую за собой едва уловимый светящийся шлейф одинокого шарингана. «Неужели, и полицию тоже?.. Там же сегодня дядя...» — в глазах помутилось, казалось, это был просто бред взвинченного случившимся мозга. В голове мелькнули скопом все страшные истории, которые Изуми с упоением слушала, отдыхая с товарищами-генинами вечером у костра после изматывающих тренировок, с аппетитом поедая свежепойманную и поджаренную на разожжённом Катоном костре хрустящую рыбу. И вновь хочется, чтобы это всё только и было, что страшной байкой. И хочется побыть с друзьями у костра под звёздным небом, ещё хоть разочек... Нестройные мысли прервал глухой скрип входной двери здания. Куноичи замерла, вглядываясь в казавшуюся бесконечной темноту распахнувшегося дверного проёма. Идя неспешной, неслышной поступью, из неё показался неизвестный в оранжевой, что было хорошо видно даже в свете луны, маске с прорезью лишь для одного глаза. «Вот он!» — Изуми метнулась в тень каменного парапета ступеней, ведущих к площадке перед штабом. Человек в маске не дал никакой реакции на её присутствие, и куноичи сделала вывод, что скрывалась достаточно хорошо. Теперь вперёд вышли совсем иные ощущения: голова остыла, в сердце возникла отчаянная злость и желание защитить родных и гордое имя клана. Всему здесь мешала лишь фатальная наивность: «Сейчас!». Как только преступник коснулся мыском первой ступени, Изуми метнула заготовленные ранее сюрикены. Накопив достаточно для себя чакры, чтобы активировать шаринган и не потерять сознание, что часто бывало, куноичи подметила, как славно летит оружие в цель. Тренировки не прошли даром, пожалуй, это был один из лучших бросков. Сталь просвистела в неподвижном воздухе, с глухим звоном вонзившись в колонну, прямо за головой преступника. «Не попала? Но как!? Я использовала шаринган, этого просто не...» — отчаянный мысленный монолог оборвался, когда не посчитавший нужным хоть как-то уклониться от сюрикенов незнакомец флегматично остановился, медленно повернув голову в сторону их хозяйки, сверкнувшей в обороне шаринганом. — О, хорошие глаза... — надменно процедил мужской голос из-под маски. В тот же момент девушка, полностью представ взгляду убийцы, молниеносно бросила в него два куная и... с жалобным лязгом один воткнулся по соседству с сюрикеном, а второй вовсе просвистел мимо, мелькнув в свете луны и исчезнув в траве. Шаринган деактивировался сам, контроль чакры подводил, она вдруг остро осознала, насколько слаба перед такой опасностью, ведь вторым броском всё равно должна была задеть противника. «Нет, теперь мне не показалось, атаки просто проходят сквозь него!» Это уже не шло в сравнение даже со страшными историями. Первобытный ужас пронзил тело Изуми, всё нутро отчаянно сжалось в молящем «беги!». Куноичи с хорошими навыками тайдзюцу нечего было противопоставить в ближнем бою врагу, на которого не действуют физические атаки. Неловко оступившись и подаваясь назад, девушка успела только пролепетать бессмысленное — «Нет...» — прежде, чем услышала лязгнувшие над головой цепи, в долю секунды сковавшие её по рукам. Пойманная ими в попытке бежать Изуми только подлетела в воздухе, затем больно ударившись об остывшую ночную землю. — Глаза хорошие, но, похоже, их потенциал тебе неподвластен. Ты ведь знала об этом? Тошнотворные генинские слабоумие и отвага. Хотя, тот взрослый чунин, — неизвестный пренебрежительно повёл головой сторону наполовину виднеющегося в тёмном окне трупа, — поступал не разумнее. Бесполезно самоотверженный и до убогого смелый. Может быть, вы родня? Не церемонясь, он проволок жертву по земле, поближе к себе, желая поскорее расправиться с мешающейся под ногами девицей. Оглушённая резким падением куноичи неловко пыталась упираться ногами, машинально совершая бесполезные рывки скованными тонкими руками. «Куда, куда ты влезла!? Он один... весь участок... Неужели один? Почему никто не идёт на подмогу?» — домыслы мешались с тысячей сожалений в её голове. С каждым мигом осознание паршивого положения дел опутывало тело болезненной слабостью. Отчаяние достигало пика. «Итачи-кун, помоги, помоги мне...» — молила про себя девушка, невольно начиная повторять имя возлюбленного вслух дрожащим шёпотом. Едва слышный стук гэта незнакомца за спиной ощущался последним отсчётом, резкий рывок цепи заставил звучно захлебнуться на очередном повторе, отчего «Итачи» прозвучало до противного жалко и обескуражено. Преступник отчего-то медлил, когда вынужденная последним рывком подняться с земли Изуми села в едва естественную позу лицом к пугающему чужаку, обмякнув в туго-затянутой стали. — Итачи? — заметил человек в маске, — Надо же, вы так близки, что в такую минуту ты вспоминаешь именно его? Изуми дрогнула, понимая, что преступник уже как-то связан с дорогим ей человеком. Она, колеблясь, подняла голову, оробевши глядя на жуткого незнакомца влажными от выступивших слёз глазами. Высокий, стройный человек с косматыми чёрными волосами казался совсем уж эфемерным призраком в тусклом свете луны сквозь застилающий взгляд слёзный туман. Всё происходило в считанные секунды, но предсмертный страх садистски растягивал их на часы. Преступник, блеснув чёрным глазом сквозь отверстие зловещей рыжей маски с узором пламени, встал вплотную к замершей девушке, вглядываясь в изредка подрагивающее от немых всхлипов лицо. Мягкий овал, изящные брови, маленький вздёрнутый нос, трепещущие губы, огромные тёмные глаза, обрамлённые длинными ресницами, и эта маленькая родинка под левым глазом, будто вишенка на торте венчающая приторно симпатичную мордашку. Правда, теперь на скуле рядом с родинкой краснела мелкая ссадина от падения, приправляя болезненно отзывающуюся в сердце убийцы красоту каким-то неправильным ощущением. «Рин?..» — эхом отдалось в голове нукенина невыносимо звонкое имя. Обманчивый свет луны, играя размытыми пятнами света и острыми, резкими тенями, искажал внешность Изуми. Сбитый волочением хитай растрепал косую чёлку, и пряди теперь обрамляли обе стороны лица. От поразительного сходства в глазах помутилось. С большим трудом зашитая и затянувшаяся в толстый рубец старая рана, кажется, начинала снова расходиться. Стежок за стежком нить шва распускала кровоточащие края, пока он оценивающе скользил по внешности жертвы единственным глазом. Тонкая шея, затеняемая широким воротом, худые плечи, судорожно вздымающаяся, пережатая цепями, уже хорошо оформившаяся грудь... Предельно надломленная однажды психика, неумело собранная в ложную личность и отторгнувшая истинную, достигла критической точки напряжения. Лицо под маской бросило в жар, будто нарисованные на ней языки чёрного пламени стали настоящими, напряжение мелкими иглами царапало ладони. Он чувствовал, что начинает терять контроль. Воспоминания ослепляющими вспышками заполоняли мозг, будто те самые призраки прошлого целой армией ринулись мстить за предательство. «Зарево Чидори, отражённое в распахнутых в агонии любимых глазах... Твоё обещание всегда следить за мной, ты тогда была так близко... Или когда бинтовала мне раненную ладонь, твой строгий взгляд восхищал меня до трепета... Нет, раньше... моя любимая фотография с тобой, которая одним вечером пробудила во мне совсем... новые чувства». Воспалённый ум входил в тихое безумие, оставшиеся трезвые островки изо всех сил пытались заставить тело слушаться и дорезать девчонку, но и они тонули в горячей пелене. Перехватив всю цепь правой бескровной рукой и стянув узкую чёрную перчатку с левой, отступник коснулся влажной кожи щеки будто бы родного лица. Смертельно напуганная девушка зажмурилась, выжидая в слабости противника шанс вырваться. Затёкшие от долгой и крепкой хватки меча грубые пальцы, не знавшие истинной нежности, привыкшие к боли, смерти и пустому холоду металла, теперь неуклюже исследовали бархатную молодую кожу. Когда слегка шершавые подушечки прошлись по опущенным векам, Изуми почти не сомневалась, что он захочет забрать её глаза, на которые обратил внимание ещё в самом начале, но... прикосновения спустились по скуле вниз, и вот прохладные пальцы очутились на губах. Поступательно подталкиваемые вперёд, они проникли меж губ и коснулись кончика языка. Ощутив солоноватый привкус пота и чужой крови, девушка, будто окаченная ледяной водой, дёрнулась назад. Она была невинна, но такие движения исключительно красноречиво намекали на грязный подтекст. В момент, когда длинные пальцы нависающей мужской фигуры тянулись снова приняться за скверное дело, набравшаяся сил после истощившего её шарингана куноичи резким рывком уклонилась, выпутываясь из одного оборота цепи и сорвано взвизгнула: — Не смей трогать меня так! Ловко опрокинувшись и перекатившись на бок, девушка, в порыве возмущённого отвращения забыв о первых двух провальных физических атаках, ударила ногами по щиколоткам извращенца. Её ступни прошли сквозь его тело, что ввело в ещё большее смятение, ведь только что она явно чувствовала его же материальные, фактурные пальцы на себе. Времени сообразить что-то ещё не оказалось: опытный убийца механически взметнул цепь, возвращая спавший оборот, и дёрнул девушку к себе, грубо ухватив за густую копну каштановых волос, и, подобно цепи обмотав их на кулак, болезненно заставил куноичи задрать голову. Последнее, что успела запомнить Изуми, встретившись глазами с мучителем — вспыхнувший в прорези маски алый шаринган. «Так мне не показалось», — успела с крайним отчаянием заметить куноичи, быстро погружаясь в мрак учиховского гендзюцу. Образ возлюбленной в помутнённом разуме нукенина лишь укрепился, когда, схватив длинные локоны девушки, он увидел, как выбившиеся более короткие пряди обрамляют успокоенное иллюзией лицо, образуя милую сердцу причёску. С лязгом выпустив из руки уже ненужные цепи, он молниеносно выхватил меч и без колебаний махнул по натянутой копне. Обрезанные длинные пряди выпали из разжатой ладони, обречённо осыпав обмякшие плечи Изуми. «Да-да, вот так...» — уже абсолютно бесконтрольно подумал отступник, чувствуя мучительное возбуждение. Дрожащая, горячая ладонь потянулась к прелестному девичьему лицу. Будто снова став подростком, он ощущал когда-то первое, теперь старательно отвергаемое вожделение. Тогда оно было наивным и смешным: взгляды украдкой, сладкие ночные сны с утренними несладкими последствиями, коллекционирование фотографий с попытками целовать на них объект любви и желания. Теперь же, на третьем десятке, с наличием полученного в куда более приземлённых, порой не по своей вине безнравственных обстоятельствах опыта, хотелось большего. Погладив мягкую щёку, человек в маске вернулся к незаконченной прелюдии, коснулся кончиками пальцев теперь уже расслабленных губ, проникая ими внутрь послушного рта, скользя подушечками по горячему, гладкому языку, иногда обхватывая его и массируя. Приятное напряжение со всего тела всё насыщеннее концентрировалось внизу живота. Плоть неуклонно твердела, наливаясь кипящей, дорвавшейся до женского тела молодой кровью. Тугая ткань штанов начинала некомфортно сдавливать набухающий член. «Рин, позволь мне...»― приподняв с нижней части лица рыжую маску, нукенин склонился к сидящему на коленях безвольному телу. Поцелуев в жизни отступника практически не было. Сухие нетерпеливые губы, рассечённые грубым шрамом, коснулись мягких, как сладкая вата, девичьих. Горячо выдохнув, он впился в них со всем необузданным желанием, настойчиво проникая длинным языком вглубь онемевшего рта, с наслаждением водя им по гладким зубам и ребристому нёбу, будто ребёнок, дорвавшийся до леденцов после наказания. «Всё так, как мечтал», — насытившись глубоким поцелуем, нукенин медленно разорвал его, растягивая между их губами струну загустевшей слюны. Здоровое либидо, мешаясь с нездоровым восприятием, окончательно вырвалось наружу. Рефлекторно опустив маску на место, он снял вторую перчатку, заткнув обе за широкий пояс, и приступил к исполнению того, повзрослевшего когда-то желания. Приспустив мучающую разгорячённую донельзя плоть хлопковую ткань, отступник обхватил белой рукой из чужих клеток напряжённый ствол, второй, чувствующей, привлёк податливую голову куноичи к своему паху. Когда упругая головка коснулась припухших после поцелуя губ девушки, он дрогнул, стиснув зубы. Животно-дикие, подавленные эмоции подростковых лет лишили его многих чувств, но здесь он оставался крайне восприимчивым, а ещё привык не шуметь. Пачкая невинные губы густой, солоноватой смазкой, он наблюдал за любимым лицом. В дурмане казалось, будто опустошённые на самом деле глаза блестят в свете луны игривой искрой, а маленький приоткрытый рот растянут в лёгкой, обворожительной улыбке, как на той фотографии. «Моя девочка...» — обхватив её нижнюю челюсть двумя пальцами, нукенин легко надавил на щёки, без труда открывая послушный рот, заставляя принять в нутро изголодавшийся по ласкам член. Горячее, влажное пространство обволокло собой твёрдую венистую плоть. «Слишком хорошо, не продержусь долго», — мелькнула в похотливом помрачении убийцы короткая мысль. Достав до горла, реакции которого полностью отсутствовали, он подался подвижными бёдрами назад, начиная совершать медленные фрикции. Сначала нукенин пытался делать это осторожнее, но, по мере приближения к пику, движения становились всё хаотичнее и глубже, а попытки сдержать рвущиеся наружу стоны частым дыханием внутри маски — удушали. И, кажется, он не был против. «Давай же, ещё чуть-чуть...» Из оскверняемого юного горла вырывались сдавленные, провоцируемые быстрыми толчками хлипы; вплетясь цепкими пальцами обеих рук в ныне короткие волосы девушки, отступник судорожно и грубо подходил к концу. В голове невыносимо звенело, отдаваясь бесконечной пульсацией о своды черепа, родное имя; сквозь сжатые зубы прорвался мазохистски-сдавленный, неподдельный стон. Наблюдая за пойманной в гендзюцу куноичи, он становился жертвой собственного сумасшествия. Оторвав взгляд от тускнеющих в иллюзии глаз девушки, нукенин запрокинул голову, вторгнувшись до основания ствола в узкое горло, утыкая вздёрнутый в девственной невинности нос своей жертвы в гущу паховых волос. Предел. С длинным, хриплым мычанием, теряя контроль над техникой, он извергся в начавшее судорожно сокращаться нутро. Гендзюцу спало. Обессиленная суровым действием кеккей генкай Изуми едва осознавала, что происходит. Слабо давясь и кашляя, она попыталась сомкнуть затёкшие челюсти, чувствуя, как в горло брызгают горячие струи. Нукенин быстро среагировал, поспешив освободить от себя осквернённый девичий рот. Помутнение сходило и с него. Трезвеющему взгляду предстала пугающая своей отвратительностью картина содеянного. Неуловимый образ Рин без следа растворился в ночной прохладе и рассыпанных по земле, разгоняемых слабым ветром прядях, оставив после себя искажённое немой истерикой, измученное лицо чужой девушки. Может, и это цена за частое использование силы алых глаз? «Прекрати это, урод моральный, добей её скорее». Ещё продолжая пачкать губы куноичи вязкой спермой, отступник ухватил член, ловя последние капли в ладонь и поспешно натягивая приспущенные брюки. Кажется, Изуми всё поняла, успев впервые увидеть пульсирующий мужской орган совсем близко от своего лица, но потрясённое сознание отказывалось воспринимать такой исход. Болезненно пересохшие за это время глаза вновь наполнились слезами, которые теперь струями потекли по покрасневшим от сжатия пальцами извращенца щекам. «Итачи-кун, я больше не могу... Прости меня!» Сломленная воля оставляла силы лишь ждать. Долго не пришлось. Пришедший в себя смятенный преступник выхватил из ножен катану, возвращаясь к завершению непозволительно прерванной миссии. Мокрые, глубокие в своей честной черноте глаза Изуми успели воспринять лишь взметнувшуюся ввысь и пересёкшую полнолуние блеклую молнию. Точный, резкий удар свалил её на землю. Горло вспыхнуло ледяным огнём, горячие багровые струи окропили широкий ворот, разлетевшиеся перья обрезанных волос и хрупкие голые плечи. Руки и ноги наливались холодным свинцом. Смерть тяжёлой хваткой так несправедливо сжимала прекрасное, молодое тело, оставляя возможность лишь для слабых конвульсий в попытках зацепиться за безвозвратно ломающиеся края жизни. Судорожно делая последние вздохи, захлёбываясь своей кровью, куноичи подняла из оставшихся сил глаза, увидев в отверстии маски злополучный, холодно наблюдающий за завершающими мгновениями шаринган. — Ты...кто же..? За что?.. — просипела сквозь перебитые связки погибающая Изуми, захлебнувшись на последнем слове. Отступник, небрежно обтерев лезвие широким рукавом накидки и убрав напившийся донельзя крови меч в ножны, чуть погодя, сдвинул маску влево, наполовину показывая изуродованное шрамом лицо. Быть собой для него почти невыносимо, но сейчас, в освежеванной происходящим реальности, прямолинейной и сиюминутной, иначе не получалось: — Псевдопогибший в обвале «герой» Листа, забытый, жаль не всеми, Учиха Обито. Ничего личного, просто сделка. Знаешь, с кем. Изуми, испуганно распахнув глаза, издала только невнятное, хриплое междометие. Обмякла, замерла. Кровь продолжала обильно покидать леденеющее тело, вымывая оставленную убийцей внутри скверну. Обито Учиха. Это место, эта резня сотворила с хлипким сознанием невообразимое. Сжавшийся будто в самом сердце нервный пучок тупо горел, будто Хатаке пронзил и его грудную клетку своим пресловутым Чидори. «Это было бы кстати». Учиха вытянул перед прояснившимся взглядом руку. Ладонь, в пятнах запёкшейся крови, пропитавшейся через перчатку ещё во время основной бойни, теперь пересекала смазанная капля белёсой, полупрозрачной жидкости. К горлу подступил горький ком, полный годами сдерживаемых слёз, как результат осознания сделанного. «Что с тобой стало, будущий хокаге, Обито Учиха?..» Сейчас, в этом прóклятом сквере, от правды бежать было почти некуда. В спину предательски смотрело ночное светило. Нет, через минуту от Обито вновь останется только имя, высеченное на чёрном граните, да глаз под шрамом левого века сына Белого Клыка. Виртуозный самообман, такой же, как техника Камуи с мрачным потайным измерением в недрах собственного зрачка, в которое он постоянно сбегал от реальности. Стоит ли сожалеть, избрав это проклятие самостоятельно? «Похоже, решив падать в темноту, надо быть готовым к тому, что в какой-то момент темнота начнёт решать за тебя». Слабость в ногах заставила сесть, пошатнувшись, на холодные, пыльные ступени. Единственный глаз ныл после использования гендзюцу. «Рин, ты ненавидишь меня?..» Он снял маску, внутренняя поверхность которой вся была покрыта испариной. «Забери к себе... Я не справляюсь». Всё это было слишком. И единственной отдушиной, единственным, кому он мог показать себя в редчайшие моменты правды, был болезненно сотканный из рвущихся нитей сознания призрак любимой девочки, узелок которого завязался в момент её смерти, когда он держал на руках хрупкое, погибшее тело. Обито сжал переносицу, зажмурившись. Всё подступающие слёзы, будто концентрированная кислота, жгли нос и уголки глаз. Прикосновение сохранившейся руки к собственному лицу ощущалось чужим. Нервно стерев проступившие на ресницах солёные капли, он встряхнул кисть, желая избавиться от отвратительного ощущения нереальности самого себя. С тех пор, как образ Мадары достаточно укрепился в самовосприятии, нукенин ненавидел моменты, когда был вынужден вспомнить о том, кто он на самом деле. Это чувство искусственности обнажало, делало беззащитным, пугало и удручало. Чем дальше, тем сильнее стиралась в натянутом струной разуме истина, тем хуже становилось это нездоровое состояние. Хотелось навсегда забыть своё имя, вовсе быть никем, но... «Рин, ты всё ещё наблюдаешь?..» «Нет, тебе за двадцать, Обито сгнил под завалом, а Рин мертва. Возьми себя в руки, и хватит сентиментальности». А спокойная луна всё так же равнодушно заливала улицу неверным светом. «Истинный пример для подражания». Антрацитовый платок ночи, расшитый редким бисером приглушённых огней, теперь заплатанный алыми лоскутами, по-прежнему окутывал некогда родную деревню. Из района, куда отправился Итачи, не было ни звука. Оставалось забрать несколько пар учиховских глаз, в личных целях. Опустошённый от наспех расфасованных по самым тёмным углам души метаний, Обито ощущал, как гудит в облегчении самый низ живота, и, кажется, чувствовал эхо вины. В последний раз бросив взгляд на вскрытое горло мёртвой Изуми, нукенин склонился над её телом, протянув бесчувственную белую руку к застывшим в ужасном осознании девичьим глазам и... осторожно, даже нежно опустил ледяными пальцами коченеющие веки, так и не поняв, было это жестом жалости, или слишком нелепого в этой ситуации уважения. — У тебя я уже взял слишком много, глупое, невинное создание. Учиха поднялся, расправив усталые плечи, пусто усмехнувшись про себя: «Что это? Якобы не до конца прогнил?» Да, кажется, себя настоящего он понимал меньше всего на свете. От холодного ночного воздуха, забравшегося под запятнанную кровью своего клана накидку, по спине пробежали разрежённые мурашки, заставившие отступника встряхнуться и поправить воротник. Скоро он полноценно примет образ бесполезного дурачка Тоби, обрежет и свои длинные волосы, сбросит испорченную бойней одежду... хотелось бы сбросить с ней и грязную вину. Но обратного пути нет. Прислушался. Где-то с шорохом взмахнула крылом взволнованная кровавым смрадом ночная птица. Рядом, в чей-то квартире, завыл, оплакивая покойных хозяев, старый пёс. В мрачной прохладе повеяло сгоревшим сладким рисом. Затихло. «Пора уходить. Здесь все мертвы».