The mystery of Magnus Banes birthday

— Сегодня и правда был твой день рождения?       Алек тихо задает вопрос в сине-серой темноте своей спальни, когда время было всего в нескольких минутах от полуночи. Снаружи чистое небо, и лунный свет бросает серебристый блеск на все, к чему прикасается: от раздвинутых занавесок до мягкой поверхности голого живота Магнуса, на котором покоится рука Алека. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Магнус.       Его голос словно сироп: густой и тягучий. Обычная его звонкость теряется после сна и секса, и этот звук заставляет Алека дрожать.       Пододвинувшись немного ближе, нефилим прижимается к подбородку Магнуса, поджимая голову к изгибу между шеей и плечом. Холодные пальцы ног трогают икры Магнуса.       Алек уточняет: — 8 декабря на самом деле твой день рождения? — пауза, после чего он добавляет, — Ты не должен отвечать, если не хочешь.       Алек не понимает, почему спрашивает. Он знает, что ответ не имеет значения, но, вспоминая себя на протяжении их отношений, он находит себя любопытным.       Сегодня они отметили это событие завтраком в постели, а затем долгим, ленивым днем перед камином, торговыми историями и поцелуями между глотками горячего сидра, в то время как мокрый снег падал на улицу. Празднование также было увенчано ужином с друзьями и плохим пением, сопровождающим одну свечу на агрессивно большом шоколадном торте.       Но часть Алека не может не задаться вопросом: как это происходило раньше?       Под щекой Алека возится Магнус. Мышцы его плеча — теплая, твердая подушка для отдыха Алека, его рука — приветственные тиски вокруг спины Алека. Алек почти слышит мысли Магнуса вслух: этот блестящий ум, просеивающий сквозь века воспоминаний и сложных мыслей. Если бы Магнус так долго не отвечал, когда они впервые встретились, Алек, вероятно, запаниковал бы, воображая, что он обидел Магнуса или заставил его сердиться, вечно боясь повредить эту новую хрупкую вещь, которую он так сильно хотел.       Теперь, однако, он привык к этому. Привык к моментам тишины Магнуса, моментам размышлений, его редким приступам меланхолии, затерянным в старых фотографиях и янтарном виски.       В конце концов Магнус вздыхает. Медленный выдох раздражает волосы на лбу Алека. — Я не знаю, — наконец говорит он. Его пальцы проходят по рассеянным линиям вдоль рун на трицепсе Алека. — Это мог бы быть… — Мог бы быть? — Я не знаю, когда я родился, — признается Магнус. — Я не знаю, в каком году это было. Я даже не знаю, какое было время года. Поэтому я полагаю, что это могло бы быть 8 декабря, хотя мы не использовали Григорианский календарь, когда я был ребенком.       Алек моргает. — Оу, — выдыхает он. — Тогда все было по-другому, — неизменно отвечает Магнус. — Дни рождения не имели значения для таких детей, как я, особенно после того, как начали циркулировать слухи о том, как умерла вся моя семья, кроме меня.       Алек напрягается. Ему не нравится представлять себе Магнуса таким, таким далеким от человека, которого узнал Алек. И просто попытка визуализировать его с большими глазами и острыми локтями и коленями, запятнанными грязью от одиночества на стороне старых улиц, сжимает его грудь чем-то кислым. — Мне очень жаль, — говорит он.       Это не извинение. Он знает, что не несет ответственности за прошлое Магнуса, что он не тот, кто это сделал. Но он сожалеет, в том смысле, что отчаянно желает, чтобы Магнусу не приходилось бы проходить через это. — Не стоит, — едва слышно бормочет Магнус и в знак признательности чуть сжимает плечо Алека. — Это то, что есть. Я в основном подавил эти воспоминания, что, несомненно, является не, а полезным, а гиперкомпенсационным и чрезмерным. На самом деле это тоже вредно.       Алек почти смеется, но вместо этого он дарит поцелуй плечу Магнуса. — Прости, что заставил тебя говорить об этом. — Тебе просто повезло. Я хочу говорить об этом только с теми, кто мне нравится, и ты мне действительно немного нравишься. — Хорошо, потому что я люблю тебя, –серьезно отвечает Алек.       У Магнуса происходит слабая заминка на дыхании. –О. Ну, конечно, — начинает он, затем шумно сглатывает. Алеку видно, как дергается его кадык. — Твоя прямота будет концом для меня, Александр. — Надеюсь, нет, — подшучивает Алек.       Видно, как он пытается подавить улыбку, которая угрожает взорваться на его лице. — Посмотрим, — бормочет Магнус. — Во всяком случае, — продолжает он, слегка ломающимся голосом, — Конец истории гласит, что с тех пор, как паспорта начали становиться обязательной вещью в 1920-х годах, я подал заявку на один в Штатах и собрал свои любимые цифры вместе, чтобы придумать себе день рождения. На этом все.       Алек проводит пальцем по центральной линии желудка Магнуса, затем останавливается у пупка. — Один, два, и восемь?       Магнус дышит, мышцы поднимаются и опускаются, напрягаются и расслабляются вновь и вновь  — Нет, ты болван. Двенадцать и восемь.       Алек подавляет смех и переворачивается в руках Магнуса, одеяло путается вокруг них. Брюнет опирается руками на грудь Магнуса, его подбородок подпирают собственные руки. Плотная близость их голых торсов заманчива, липкая сырость на их коже напоминает о прошедших минутах, но он больше сосредоточен на том, что его взгляд может различить через ночные тени: выступ скулы Магнуса, линию его носа, пятна света, отраженные в блестящем золоте его глаз, прерываемые случайным мерцанием. — Ты такой странный, — говорит Алек, затем тыкает в бородку, обрамляя рот Магнуса. — Похоже, мы узнали друг друга, * — выдыхает Магнус, и идеальные пухлые губы изгибаются в красивую смеющуюся улыбку.       Слишком легко наклониться и проглотить этот смех, разделить его между ними, пока они оба не задрожат от удовольствия. Во всем виде Магнуса все еще есть край печали, аромат разбитого сердца, оставшийся от их разговора, но Алек смакует его и дорожит уязвимостью, которую Магнус показывает ему. Это легкий и невесомый тысячный поцелуй — это едва ли призрак того, что они могли бы устроить, но на данный момент Алек доволен мягким теплом и трепетом, который создаётся под его ребрами.       Его разум иногда забывает, насколько он счастлив. Он бывает зацикленной на мелочах, которые не имеют значения; он жалуется на свое положение на работе или странные запахи, исходящие от ингредиентов Магнуса, или то, как Магнус отказывается позволить Алеку мыть посуду вручную (ведь какая-то часть его привыкает к жизни, которую он ведет, а это ведет к лени). Затем случаются такие моменты, которые отрывают мысли Алека от этого самокопания, и единственное, о чем Алек мог думать: Я счастлив. — Я люблю тебя, — говорит он. Слова исходят прямо из его сердца, неэлегантные в произношении, но, тем не менее, честные. — Я знаю, что много об этом говорю, но… я просто… Ага.       Магнус переворачивается, поэтому происходит так, что Алек легонько стучится об него и затем падает обратно на матрас. Затем охотник спускается вниз, чтобы они были лицом к лицу. Глаза Магнуса нежные и усталые, захватывающие дух даже в полумраке ночи. — И я люблю тебя, — говорит он.       Ответ Алека состоит в том, чтобы взять его руку в том месте, где она упала на его бок, и запустить другую по длине тела Магнуса — вдоль мышц бедра, изгиба его задницы, дуги его ребер. Магнус прекрасен во всех физических смыслах этого слова, да, но за лицом, рядом с которым Алек просыпается каждое утро, стоит лучший человек, на которого Алек может надеяться в жизни партнера, и это то, что он никогда не примет как должное. — Надеюсь, это был хороший день, — говорит он в конце, когда ритм подъема и опускания груди Магнуса стабилизировались во что-то более медленное. Во что-то, что ближе ко сну. — Настоящий он или нет.       Лицо Магнуса уткнулось в шею Алека, волосы на лице щекотали основание горла Алека, его нос врезался в тепло кожи Алека. — Мм, — бормочет он. — Лучший. Теперь спать.       Это самая простая команда для Алека — закрыть глаза и погрузиться в чувство того, что Магнус прижат к его боку.       Последняя мысль, приходящая ему в голову — что сейчас, вероятно, за полночь, вероятно, после дня рождения Магнуса, но он предполагает, что это действительно не имеет значения.