two steps from hell

Впервые стало так больно три с половиной гребаных года назад — тогда, когда я встретился взглядом с этими убийственно-утопляющими океанами глаз. Лучше бы я сразу сторчался от передоза, чем позволил своему сердцу пустить в себе корни ярко-жёлтой отравы. Любовь. Она была именно такой — ярко-жёлтой, раздражающей глаза, слепящей настолько, что хотелось прикрыть рукой лицо. И лучше бы я сделал это сразу, чтобы не мучиться потом эти три долбаных года. Но разве мог я знать, что утону настолько, что захочется убить её только потому, что мне не нравится, когда на неё кто-то смотрит? Я даже перестал таскаться со своей компашкой, только чтобы угодить ей, только чтобы не видеть этих заплаканных наутро глаз. Она плакала, когда я не приходил, а я ненавидел себя за то, что позволял себе доводить её до слёз снова и снова. Снова и снова. Почему любовь может быть такой охерительно болючей? Меня так не корёжило даже во времена самых сильных ломок. И я был готов обколоться до отключки, только чтобы не чувствовать боли глубже. В ноющем предателе — сердце. Маленькая сучка, запавшая в мою засранную душу. Я буду охерительно крутым, я буду грозой своей округи, буду мечтой хорошеньких барышень и отличниц, но рядом с ней я чувствую себя ничтожеством, которое не может взять себя в руки и готово делать всё, что она прикажет. Даже если это просто всего лишь звонок или мимолётная встреча. Каждое её сообщение наматывает мои внутренности на позвоночник, даже если она всего лишь пожелала мне добрых снов. ДА ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ ОБ ЭТОЙ ГРЁБАНОЙ ЛЮБВИ??? Я верю ей, хотя клялся никогда не делать этого. И никогда не верил, не доверял и не открывался. Никому. Никогда. Означает ли это, что я безвозвратно проиграл? Она говорила мне, что я не похож на себя. Что во мне живут две разных личности. Наивная, это вовсе не так. Просто это с ней я такой другой. Это с ней я не похож на того, кого знают все вокруг. Я в порядке. Я знаю о себе всё. Мне не нужно идти к врачу. Она ошибается, со мной всегда всё было в порядке. Полнейшем. Всегда думал, что знаю всё о ней. Каждое движение ресниц, каждый взмах или вздох среди ночи. Знаешь ли ты, что это за чувство, когда она спит на твоём плече, и ты, как последний дебил, боишься пошевелиться до самого утра, только чтобы она не проснулась, хотя рука уже затекла настолько, что её хочется отгрызть к чертям собачьим? Собственными зубами, потому что адски болит. Я думал, что знаю о ней всё. Я думал, что могу доверять лишь ей одной. Пока не узнал, что я у неё не один. да что вы знаете об этой грёбаной… Мне как будто ударили ногой в дыхалку, потому что как ещё объяснить, почему я блевал кровью в тёмной подворотне, валяясь скрюченным от полученной боли новости? Маленькая. Лживая. Сука. Сначала она клянётся мне в любви, затем трахается на нашей постели с другим, пока я, как последний придурок, преданно жду её звонка. И это длится ровно с того дня, как мы впервые стали близки. Три с половиной грёбаных года, прожитых во лжи. Я делил её с другим каким-то мудаком, который — уверен — точно так же, как и я, считал, что он у неё единственный. И она сейчас там, где не должна быть никогда и ни в коем случае. Под ним. А я здесь, на улице, под окном, из которого исходит слабоватый свет. Свет-свидетель бесконечных измен. На моей СУКА постели, с моей… МОЕЙ? Стервой Девушкой. Я поднимаюсь, сжимая ствол. И всё равно. Люблю до смерти. — Джастин? Она выглядит изумлённой. Ещё бы, дрянь, а ты думала, что всё так просто? Думала, я не узнаю? Меня воротит от её полуобнажённого тела. Мне кажется, что я вижу на нём следы чужих поцелуев. Разбирайте меня на цитаты, мне больше ничего не остаётся, кроме как распасться на отдельные слова. Рви меня на части, сука, ты ведь это умеешь. Отворачиваюсь, чтобы меня не стошнило прямо на неё. Хотя какая теперь разница? Она смотрит на меня с таким непониманием, будто на самом деле ни в чём не виновата. Толкаю её плечом до боли, она ударяется о стену, но мне насрать. Пусть ей будет больно хотя бы перед смертью. Она вскрикивает, и это отрезвляет. Но только на долю секунды. — Как давно ты с ним спишь? — Сплю? С кем? О чём ты, Джастин? — Заткнись! Смешно наблюдать за тем, как этот выродок вскакивает с постели. Давай, покажи мне, на что ты способен. Усмехаюсь, позволяя ему натянуть футболку. На тот свет следует отправляться одетым. Чёрт, как же он похож на меня… Такие же глаза и татуировка в её честь. Не думал, что она окажется настолько предсказуемой. Между нами — ещё одна доля секунды, за которую мы должны успеть сказать друг другу многое. И надо же, он удивлён. Мерзкий червяк, лежавший на нашей с ней постели. Он даже не успевает среагировать — пуля всегда быстрее любого человеческого движения. — Пока, ублюдок. Поднятая рука. Два метра между нами. Щелчок. Сдохни, мразь, моё должно принадлежать только мне. — Джастин! Она истерически кричит, подбегает и выхватывает из моих рук пистолет. — Уйди, тварь! Толкаю её снова, но она продолжает цепляться за ствол. Она слишком близко, и я слышу только очередной щелчок. И я клянусь богами, что не хотел этого… Но пуля всегда быстрее любого человеческого движения. Она падает прямо рядом с ним. Наверное, я конченый псих, раз мне нравится наблюдать за тем, как расплывается на простыне под ней тёмное пятно, забирающее её никчёмную лживую жизнь. — Джас… Она хрипит, пытаясь поднять руку, и мелко сучит ногами, а мне становится смешно и жарко. — Думала, я не узнаю? Она лежит на кровати, а я поворачиваюсь к ней спиной. Клянусь богами, я не хотел её смерти, но раз уж так вышло… Жёлтая вспышка немого упрёка её затухающих глаз. — Почему? Был ли это её предсмертный вопрос, или её голосом обратилась ко мне моя слишком поздно проснувшаяся совесть — теперь уже неважно. Сейчас важно лишь то, что в отражении на меня смотрит смертельно раненый человек с пистолетом в руке. Чёрт, как же он похож на меня… Она лежит на постели совершенно одна, и в предсмертной агонии ищет спасение, сминая простыню. Предатели-пальцы роняют пистолет, а я, наверное, конченый псих, раз мне нравится наблюдать за тем, как расплывается на моей футболке тёмное пятно, забирающее мою никчёмную лживую жизнь.