***
Очередное паршивое утро. Шесть утра. Блок сигарет закончился ещё три дня назад, а Коори всё никак не может найти время и мотивацию вообще что-то делать |зачем просыпаться по утрам, зачем вставать с кровати, зачем пить кофе и виски, зачем писать, зачем идти на работу, зачем продолжать это бессмыслицу — свою жизнь, — зачем, зачем, з а ч е м? |, купить хотя бы пачку. Губы подрагивают от раздражения и дикого желания закурить, но вместо того, чтоб утолить жажду никотина и смол, облепляющих альвеолы, он касается ими края тёплой чашки с горячим кофе. Он такой же горький, как и сигарета, но благодаря ему не чувствуешь себя лучше. Жажда словно усиливается, удваиваясь с каждой минутой, и Коори кажется, что он сейчас с ума сойдёт. Он нервно ставит чашку на стол, и дно её бьётся о ровную поверхность в месте, где осталось кофейное кольцо. Сгибается в позе вопроса ещё больше, трёт лицо, и с тяжёлым вздохом чуть не вырывается какой-нибудь из этих вопросов: «почему всё так?», «когда это всё уже закончится?» или «сколько можно?» Не задаёт их лишь потому, что иногда ответа лучше не знать. Никогда. Ему не хочется никуда идти — уже четвёртый день подряд, — но он заставляет себя пройти мимо кровати и выйти на улицу, направляясь на работу. Холодный воздух даёт пощёчину по обеим щекам и заставляет их почти сразу же покраснеть, и Коори утыкается носом в шарф, поднимая лицо к бело-серому небу, откуда падают хлопья снега прямо на волосы и плечи пальто. Мороз. Коори цокает и быстрым шагом направляется по выученному наизусть маршруту, доходит до остановки как раз тогда, когда его автобус собирается уезжать, проскальзывает внутрь и проходит вглубь, находя свободное место у окна. Подперев щеку кулаком, он смотрит на мелькающие за стеклом деревья, дома, витрины, фигуры людей, следит за белыми полосами дороги, которые быстро-быстро, наравне с автобусом ползут по асфальту, иногда сливаясь со снегом у бордюра. На третьей остановке (он считает их от скуки) заходят ещё дети, направляющиеся в школы, молодые девушки, спешащие в институты и университеты, парни — на заработки. Он наблюдает за ними пару мгновений, после чего снова отворачивается к окну. Следующая остановка, и Коори мигом встаёт с места, поправляет шарф и выпрыгивает на улицу. Снег тихо похрустывает под ногами, а каблуки стучат об тёмный асфальт, и своеобразный ритм сбивается, как только Коори спотыкается о какой-нибудь люк, раздражённо цокая. Здание театра вскоре оказывается достигнутым. Коори поднимается по широким ступеням к главным дверям, дёргает их на себя за крупные ручки и входит в теплейшее помещение. Кривится, и впервые где-то внутри грызёт желание вернуться на холод, лишь бы не идти дальше, к сцене, на сцену, за кулисы. Отдав пальто и наспех сложенный в его кармане шарф, он проходит к ближайшей лестнице и поднимается на второй этаж, перешагивая по одной-две ступени. Толкнув двери на балкон двумя руками, в глаза сразу же бросается одинокая фигура человека, наблюдающего за тем, что происходит на сцене, яркий свет ламп и огромной люстры под бежевым потолком, краснота кулис и сидений внизу. Зал пуст, живёт только сцена, зарождается представление, развивается во время очередной репетиции. Коори подходит к фигуре, сначала заглядывает ей в лицо, а потом вниз, на артистов, читающих свои реплики и спорящие, как произнести ту или иную фразу. Иногда забавно, а иногда до невозможности тупо. — И давно это продолжается? — они никогда не здороваются и сразу переходят к делу, хотя иногда хочется сказать глупое, но тёплое «доброе утро», жестоко напиздев. Коори громко вздыхает и облокачивается на бортик, подперев щеку ладонью. Поглядывает в серые глаза за стёклами очков |они его старят| и пытается угадать то, что он чувствует, пока надето ничто не выражающее лицо |оно приросло и словно никогда не было маской.| — Почти полчаса, — Арима поправляет очки, подвинув их пальцем ближе к переносице, и Коори снова тяжело вздыхает, смотря вниз, на сцену. Артисты теперь понимают, как и что нужно говорить, что делать, как жестикулировать, куда и каким образом идти, чуть добавляют от себя, если вспомнить сценарий, и придают всему бо́льшей живости. Коори задумчиво и бессознательно улыбается, наблюдая за представлением. Оно красиво, думает он и пытается скрыть восхищение Аримой. Уи Коори так не может, — улыбка приобретает печаль, а после скатывается в пустоту, катится, катится, катится. Вертится с боку на бок, аж больно дышать и до конца наполнить лёгкие воздухом. — Сегодня будешь что-нибудь показывать? Улыбка сползает с лица сразу же после вопроса. В такие моменты Коори жалеет, что не может уследить за своей мимикой и эмоциями. Сдавив переносицу пальцами, он хмурится и жмурится, после чего выдаёт короткое: — Нет, — твёрдое, острое, оно режет слух, как катана воздух при элегантно-сильном взмахе. Коори отворачивается. Понимает, что вот, сейчас накатит обида, разочарование и стыд — на себя, в себе, за себя. — Ничего. Абсолютно. — Жаль, — а по голосу ни черта не жаль. Просто плевать. Коори сдерживается, чтобы не скривиться, лезет рукой в карман брюк и матерится под нос, вспоминая, что сигареты не появляются из воздуха. Арима словно не замечает. Ах, игнорирование — такая прекрасная, блять, вещь. И делает вид, что ему не плевать, тоже просто прекрасно. Коори нервно кусает потрескавшиеся губы и сжимает руку, лежащую на бортике, в кулак |ты мучаешься желанием ударить своего учителя в лицо уже четвёртый день, но продолжаешь делать вид, что нервных клеток у тебя хватает.| |просто хочется, чтоб его разорвало давлением изнутри.| — Я прочёл остальные твои зарисовки, — Коори дёргается и шумно выдыхает, а потом кашляет в кулак, скрывая волнение. Арима продолжает игнорировать, даже бровью не поведёт. — Неплохо, Уи. — Спасибо, — сухая благодарность вырывается из горла хрипом на рефлексе, и Коори кашляет в кулак ещё, прочищая горло. — Я рад. Снова улыбается, лишь уголками губ, и улыбка выходит какой-то нервной. И чувствует, как на него смотрят. Дрожь. Чужой одеколон неожиданно бьёт в нос. Он ловит периферийным зрением движение руки в его сторону и, абсолютно не думая о последствиях, подставляет голову под прикосновение тёплой ладони к волосам. Пальцы сначала аккуратно впутываются в шелковистые пряди, как бы спрашивая разрешения, отчего на несколько мучительно долгих секунд перехватывает дыхание. А когда отпускает с дрожащим тихим выдохом сквозь плотно сомкнутые зубы, ладонь ложится на макушку увереннее и настойчивее, чуть нажимая. Арима проводит ладонью по волосам всего единожды и больше не прикасается к нему — и так каждый раз. |ты пёс, и тебе так сложно получить похвалу, которой ты должен дышать|, |но ты дышишь им и только им, ведь он единственный, от кого тебе нужно внимание.| |единственный, от кого нужно понимание.| |единственный, кто может притронуться, и кому ты не можешь не разрешить не сдерживаться.| Коори сжимает губы в одну бледную линию и кивает в никуда, чтоб локоны свисали так, как занавес скрывает причины, почему трескаются маски, и для чего нужно брать новые. Но у Коори таких нет — нет выхода, кроме как проводить короткими ногтями по борту балкона и сдерживать дрожь на губах в (вечных) поисках спокойствия. |он разрывает тебя, разбивает на куски, а ты только и успеваешь, как выдыхать истошный крик.| |не можешь понять: это боль или наслаждение? | |опять увяз.| Он шумно выдыхает в последний раз, выпрямляется и смотрит на участников репетиции. В гортани дёргаются голосовые связки от незапланированного потока воздуха, и с губ слетает не пойми какой звук удивления. Блять, за ним следили. Коори резко разворачивается лицом к Ариме, и их взгляды встречаются, хранящие секундное непонимание ситуации. Минутная тишина прерывается кашлем Коори, и тогда Арима стремительно направляется к выходу, не давая шанса сразу догнать себя. — Сходи и спроси у бутафора, как обстоят дела с масками, — Коори бежит за Аримой, пытаясь с ним сравняться, и начинает идти ровно с ним в ногу, убрав руки за спину и изогнув бровь в раздумьях. — Разве ими не занимаются модельер и конструктор? — они спускаются и заходят в зал уже через боковые входы. Актёры приостанавливают репетицию, увидев режиссёра, на что Арима взмахивает рукой, прося продолжать и не обращать на него особого внимания. — Они попросили отдать эскизы в бутафорию, — он поправляет очки снова, по давно выработанной привычке, и Коори пожимает плечами сам себе, кивая актёрам в знак приветствия. Они делают тоже самое ему в ответ, улыбаясь блистательными улыбками. Настолько широкими, что уголок губ ненароком подрагивает, и Коори спешит отвернуться к Ариме. Возникает ощущение, словно ему здесь никто не рад. Хотя, когда было иначе? — Это его дело, вот и всё, — Арима без интереса опускается в одно из кресел, закидывая ногу на ногу и облокачиваясь на деревянный подлокотник. Переводит взгляд от Коори на сцену, теряя к первому всякий интерес и смысл продолжения их скудного диалога, командует начать заново, и артисты расходятся, скрываясь за кулисами. «Первое действие, явление первое», — мелькает в голове Коори, прежде чем на сцене сбегается множество безликих масок, на фоне которых отличается иная, серая, совершенно обычная, скучная. Безликие кружатся в танце, и подолы платьев летают по зале, где проходит роскошный бал. Классика. Уныние же мечется меж них, поглощённых весельем, угаром и пошлостью, гоняет тоску из стороны в сторону, разбивает бокалы, мечты и смысл кратких мгновений бессмысленного счастья, читает монолог, наполненный бесконечностью вопросов в пустоту, и веселье блекнет во тьме, в коей маска чувствует себя много комфортнее и спокойнее, чем на балу. Чревоугодие растворяется, оставляя следы на Безликих, и приём отныне устроен для трупа, главного героя, с которым ещё предстоит познакомиться. «Первое действие, явление второе…» Повторив всё это себе в голове, Коори бросает взгляд на поглощённого процессом Ариму, а потом скрывается за тёмными дверями, выдыхая с тяжким облегчением. Он трёт переносицу пальцами и прикрывает глаза, вспоминая, в какой стороне бутафория. Коори бывал там достаточно редко и не имел контактов с главным бутафором, даже не знал толком его имени, что было несколько проблематично, и к такому выводу всё пришло только сейчас. Цокнув, Коори устало — наблюдения за сценой всегда утомляли больше, чем всё остальное вместе взятое — идёт в восточную часть здания, уже выискивая нужную дверь глазами. Он откуда-то помнит, что у неё круглая тёмная ручка, нежели у остальных дверей в театре. Осмотревшись по сторонам, проходит по коридору, и с левой стороны замечает эту самую ручку, отмечая, что это было довольно просто. Не постучавшись, Коори крутит её и открывает дверь от себя. На несколько секунд ослепляют лампы с совсем другим светом, отличным от того, каким освещён зал. Коори жмурится, закрывает глаза рукой и пытается привыкнуть к освещению через щели между пальцами. Он моргает несколько раз и быстро, а потом свободно убирает руку в карман брюк и осматривает помещение, в углах которого, на удивление, остаётся темно. Ничего примечательного здесь нет: подле стен стояли различные декорации, манекены с набросками масок, стол, заваленный тканью, различными инструментами и бумагой. Посередине стоит мольберт со стулом. Хозяина всего этого добра не наблюдается, и Коори устало и недовольно вздыхает. Подойдя к мольберту, он ожидал увидеть что-нибудь связанное с театром и намеченной на начало следующего месяца, до которого времени осталось совсем немного, пьесой, но вместо этого — зарисовки непонятных то ли людей, то ли кого-то ещё. Забыв об этом, Коори переводит взгляд на прочие вещи (хлам), заполняющие пространство, и замечает что-то похожее на маску. Он без особых раздумий берёт каркас, как он понял, в руки и крутит, осматривая со всех сторон. Кидает взгляд на стол и видит эскиз, проводит по линиям пальцами и хмурится: он не ожидал подобного. — Высокомерие… — лицо с зашитыми глазами и разрезанным ртом вызывает смесь из чувств не очень приятных, и Коори морщится, положив каркас на лист с рисунком. Он садится на стул против мольберта и задумчиво опускает взгляд в пол, вытянув ногу вперёд. Брови на рефлексе сдвигаются к переносице и образуют меж собой морщины, проявляющие себя уже в столь юном возрасте. Коори вообще считает, что его организм намного старше, чем на словах и записанной дате рождения в паспорте, если вспомнить все вредные привычки, которые у него некогда были и которые присутствуют до сих пор. Радует, что он смог избавиться хоть от какого-то дерьма в своей жизни, и в то же время его будто не поубавилось. Усмехнувшись самому себе, Коори ставит локти на колени, а на них кладёт подбородок, сгибаясь пополам и прикрывая глаза. Ужасно хочется спать или сдохнуть во сне — пока не определился. Но нельзя. Ещё слишком много дел, которые хотелось бы закончить, а там уже… |нет смысла.| Не успев закончить мысль, Коори вздрагивает от скрипа двери, в тот же момент выпрямляется и устремляет взгляд на хозяина бутафории, наконец-то решившего явиться на рабочее место. Что правда было необычным в бутафории, так это её названный хозяин. Парень, явно старше Коори года на три точно, был с ног до головы покрыт чёрными татуировками, по крайней мере, те части тела, что были прекрасны видны, были обколоты, и не оставалось ни одного чистого места. Кроме того, в какой-то степени даже пугала склера, заполненная чёрной тушью, и красная радужка глаз. Окинув его внимательным взглядом ещё раз, Коори старается расслабить лицо и не выражать каких-либо эмоций. Бутафор же, видно, не сразу обращает на него внимание: делает глоток кофе, купленного в буфете театра, скидывает с плеч куртку и вешает её на вешалку прямо возле двери, не поздоровавшись и даже не удостоив Коори взглядом. Не очень нужно, действительно. Тогда он кашляет в кулак, и бутафор лениво поворачивает к нему голову, махнув хвостом чёрных волос. — Вы припозднились, — решает начать Коори, кивая в знак приветствия и добавляя: — Доброго утра. — Утречка, — протяжно проговаривает тот и подходит к столу, заваленному тканью, садится на его край и свободно кладёт руки на бёдра. — Бывало и позднее, — пожимает плечами и потирает затылок ладонью. Решив проигнорировать слова по поводу явления на работу, Коори садится ровнее, закинув ногу на ногу. — Как обстоят дела с масками? Меня послал узнать Арима. — Арима, да… — бутафор зевает и прикрывает рот рукой. Коори успевает рассмотреть татуировки на длинных пальцах. — О, ты же ассистент режиссёра? Ясно, — заводит руку себе за спину и нащупывает бумаги, берёт их в руки и смотрит по очереди. — Через дня три-четыре уже всё будет готово. Мне осталось пару масок, — встаёт со стола и проходит к следующему, на котором лежит каркас будущего Тщеславия, и прихватывает с собой ножницы. Коори наблюдает. — И как тебе? — беззаботно спрашивает бутафор, на что он изгибает бровь. — Прости, не помню имя. Мы не часто видимся, — Коори произносит неопределённое «А-а» и слышит клацанье ножниц — за крупной фигурой ничего нельзя увидеть. — Уи. Уи Коори, — Коори отклоняется в сторону, лишь бы увидеть, что творится на столе под татуированными пальцами. Не упускает момента и всё же задаёт встречный вопрос: — А вас как? — Коори, значит, — он дёргается и фыркает за спиной у бутафора, и тот резко и громко клацает ножницами, останавливая процесс. — Уи, — почти рычит, и бутафор пожимает плечами. — Меня можешь звать Ута, — клацание ножниц неожиданно звучит часто и громко, а потом также внезапно замолкает. Ута кладёт их возле свёртка ткани и поднимает на уровень глаз вырезанную деталь. — Приятно снова познакомиться, Ута, — Коори кривится в неуверенности и дискомфорте — ему здесь не нравится, вообще — и слышит смешок со стороны Уты. Он поворачивается к нему, положив деталь на каркас маски и нагнувшись к его лицу. Коори на рефлексе откланяется назад, схватившись за стул пальцами. — Прозвучало, словно ты не рад, — Ута, наклонив голову вбок, бегает взглядом по лицу Коори и не только, видно, изучая почти нового знакомого. Облизнув губы, он выпрямляется и снова поворачивается к столу, словно потеряв к Коори интерес — поздоровались, и хватит, не думаешь? — Будем считать, что это только «словно», — Коори, не совсем понимая, что это только что было, кивает в знак согласия. — Это… странно, — Коори отводит взгляд в сторону и думает над сказанным. Ута усмехается снова, промолчав.***
Коори пробуждается от некоего сна в зале, когда фигуры артистов растворяются в воздухе, расплываясь яркими пятнами и сливаясь с окружающим и ярким светом. Он трёт лицо и кривится, пытаясь как можно быстрее прийти в себя и узнать, сколько он так просидел, почему его никто не разбудил, и сколько время вообще. Достав телефон из кармана брюк, Коори нажимает на кнопку вывода из спящего режима, и свет экрана сразу же ослепляет |так много света…| Сделав яркость на минимум, смотрит на часы и щурится, пытаясь быстрее привыкнуть. Час как уже закончился его рабочий день. Коори вздыхает. Тишина в зале давит, накрывая с головой и закладывая уши. Свет очерчивает сцену, и белые его круги расплываются по всей её поверхности, не ловят тени, а лишь усиливают их, и тени боятся быть поглощёнными — убегают вглубь и смотрят издалека, не решаясь напасть. Маленькие зверьки. Коори находит в себе силы встать с места, разминается и поднимается на сцену, чтобы выключить оставшийся свет. Найдя нужный рубильник, он с силой нажимает на него. Щёлк и режущее слух движение шестерёнок — и тени |оравой голодных собак| в мгновение |со скоростью своей жертвы| прыгают и заполняют сцену, жрут блики |клочки земли| и ложатся |во сне с победоносным рыком из глубины.| Коори минутами привыкает к темноте и смело идёт через сцену, не боясь упасть |шагаешь между зашуганными псинами.| |они узнают тебя.| |как родной в их бесконечных рядах.| |ты им не чужой, так утони в нефтяном море.| |не увидишь дна, как ни старайся.| Коори идёт вдоль темнеющих багровых рядов, сдерживая внезапную тошноту, и с силой толкает двери рукой, оставляя зал. На сегодня уже точно. Проходя мимо закрытого буфета, Коори буравит взглядом кофемашину, и тошнота накатывает с новой силой. «Сука», — вырывается из сжатого ладонью рта. Коори убирает руку и вдыхает как можно больше воздуха. Найдя своё пальто в гардеробе, он выходит на улицу, вдыхает свежесть и выдыхает белый пар. Тошнота, вроде как, уходит, оставляя свои неприятные отголоски. Коори откидывается спиной к стене и прикрывает глаза, цокая и закидывая голову. Домой не хочется, но и в театр не хочется, вообще никуда и ничего не хочется. Только закурить. Только вдохнуть никотин, глубоко затягиваясь, и прижать губами фильтр, сгорая от наслаждения, пока послевкусие оседает пеплом на языке. Коори нервно усмехается: даже живот от представленного скрутило. Или это снова тошнота. Махнув волосами, Коори опускает голову в пол, смотрит на туфли и облизывает губы, теряя нить реальности. Подаёт её короткий скрип входных дверей, и Коори резко поднимает голову, смотря на вышедшего. Ута застёгивает свою куртку и смотрит на него в ответ, изогнув бровь, и Коори не знает, что сказать. — Э, вечера? — Коори выпрямляется, но потом снова прислоняется к стене. Во время сна его будто бы четвертовали и херово сшили воедино, иначе нет объяснения, почему он такой уставший. — Ты чего тут делаешь в такое время? — Ута достаёт наушники, собираясь их надеть. — Спал, — Коори пожимает плечами и кашляет в сторону. — А ты? — откладывая формальности, на которые Ута положил ещё в начале, Коори всё же разворачивается к нему полностью. — Доделывал маску, — Ута за наушниками достаёт из кармана пачку, и Коори врезается в неё жадным взглядом, и во рту выделяется вязкая слюна |ты словно экспериментальная собака Павлова.| Ута неспеша достаёт из неё тонкую сигарету. Он, Коори, шумно сглатывает, не отводя глаз. — Теперь мне осталось только две. — Ута протягивает её Коори, и он не раздумывая берёт её губами, пока рыщет в карманах в поисках зажигалки. Ута находит её за него, проводит пальцем по кнопке, нажимает до щелчка и подносит огонёк к сигарете. Когда пламя облизывает её кончик, Коори сразу же глубоко вдыхает, а потом также выдыхает, давясь дымом и кашляя. — Спасибо, — хрипло благодарит он и продолжает курить, улыбаясь уголками губ. — Теперь я хотел бы на них посмотреть, — Ута разворачивается к дверям. — Но когда я докурю! — и поворачивается к Коори обратно, засунув руки в карманы. Дым сигареты словно заполняет абсолютно полностью, не оставляя места, где он не просочился бы, и Коори не против: приятное чувство удовлетворения обволакивает, и он едва сдерживается, чтоб не улыбнуться как какой-нибудь довольный кот. Сигарета на удивление быстро выкуривается, и Коори выкидывает окурок в снег. — Теперь пошли, — говорит он в заключение и заходит в театр. Тут у него вырывается нервный смешок. — Никогда бы не подумал, что вот так зайду сюда снова. — Прозвучало, словно ты не рад работе здесь, — Ута заходит за ним и проходит дальше, на ходу расстёгивая куртку. Коори следует его примеру и идёт следом. — Так и есть, — усмехается и развязывает шарф. Ута оглядывается на него, после чего снова смотрит перед собой. Дойдя до бутафории, Он открывает дверь и пропускает Коори первым, который картинно кланяется и перепрыгивает через порог, оставляет пальто на вешалке у стены и проходит вглубь тёплого помещения. Подойдя к столу, на котором были разложены маски, начинает вглядываться в каждый сантиметр искусственного лица. «Красиво», — проскальзывает в голове, и дотрагивается пальцами до белой щеки, поглаживая и замирая, когда Ута склоняется над плечом. Он указывает пальцем на крайнюю маску и проводит им по её носу. — Тебе бы подошла, — легко высказывает свою мысль и отходит, садясь на стул у мольберта и вглядываясь в собственные наброски. Коори озадаченно берёт маску в руки, поднимая на уровень глаз, и вглядывается в зияющие тёмно-синие дыры, смотрит на сложенные в линию бледные губы, проводит ногтем по трещинам, расползающиеся бордовой паутиной по белизне лица. Нахмурившись, Коори поглаживает пальцами кожаные ремешки, а потом поворачивается к Уте и накладывает на своё лицо эту же маску, наклоняя голову чуть вбок. — Зависть? — Ута поворачивается к нему и кивает. Коори убирает маску с лица и кладёт на место, разглядывая оставшиеся. — Это так заметно? — улыбается и поднимает следующую маску, прикладывая к лицу и заглядывая в зеркало на другой стороне комнаты. — Довольно, — Ута пожимает плечами и проводит ещё одну линию. — Тебе бы все маски подошли, но Зависть всё-таки больше всего. И он абсолютно прав. Коори завидует. Ужасно завидует. Мог бы белой завистью и артистам, и Ариме, и всем прочим. Вот только белый рано или поздно пачкается в липкой чёрной смоле, и она не отстирывается, как бы он не старался (пытался) |это есть твоя собственная тень.| |бешеный пёс.| |он раздирает твоё восхищение в клочья, и ты не можешь его оттянуть.| |поводок рвётся, и ты не чист.| |грешник, которого стоило бы распять.| |вот только святым ты не станешь даже по второму пришествию.| И он не знает, как от этого очиститься |исповедуйся под батюшкой на иконах Христа и Богоматери, может, поможет.| — И без тебя знаю, насколько я грешный ублюдок, — Коори цокает языком, пока тот растягивает губы в улыбке. — А тебе бы какая подошла? — Не знаю, — пожимает плечами и смотрит на Коори через плечо, прикладывающего к лицу то одну маску, то другую. — Разберёмся, — Коори опускает маски и сосредотачивает взгляд на Уте, который кладёт карандаш на место и расслабляется, легко улыбаясь уголками губ. Поглядев друг на друга так несколько минут, Коори перевёл взгляд на маски, а потом тяжело вздохнул. Окинув взглядом помещение, он подошёл к столу, заваленному тканью, и взял Безликую маску. Огладив места, где должны были быть глаза, Коори подходит к Уте и наклоняется к его лицу. Тот наклоняет голову набок, дотронувшись пальцем до его подбородка. — Выбрал? — успевает задать вопрос прежде, чем Коори накрывает его лицо безликой маской и фыркает. — Лишь бы рожу твою не видеть, — он выпрямляется и складывает руки на груди. Ута ловит маску пальцами и приподнимает её, улыбаясь ещё более заметно. Коори кривится. — Противный. — Противный здесь только ты, малыш Коори, — Ута кладёт маску на колени и разбрасывает руки в стороны. — Малыш сейчас откусит тебе язык. — Мило. Коори не сдерживает свой означающий конец (игры) «пф» и отворачивается, опустив руки в карманы брюк и облизывая губы, пытаясь скрыть улыбку. Как же… глупо. — У меня складывается ощущение… — Коори двигает губами, подбирая слова, а потом тяжело вздыхает. |кажется, словно он знает тебя намного дольше и больше, чем ты думаешь. хотя, ты ни о чём не думаешь.| — Впрочем, только они — ощущения — у меня и складываются. Неважно, — он проходит к вешалке и берёт пальто в руки, натягивает на руки и плечи и застёгивает одну за другой пуговицы. — Маски и правда великолепные, — завязав на шее шарф, Коори поворачивается к нему и смотрит в лицо, а потом на маску на коленях. — Думаю, они запомнятся и понравятся всем, кто увидит пьесу, — улыбается и кланяется, и чёлка падает на лицо. — Спасибо. Ута пожимает плечами и поворачивается к мольберту. — Не за что, — Он снова берёт карандаш в руки и лёгким движением наносит штрихи. — До завтра, Уи. Коори выпрямляется и кивает. Повернув ручку, он выходит из бутафории, и у него рождается очередное ощущение, что сюда ещё не раз вернётся.***
День премьеры. Люди толпятся и там, и здесь, ожидают начала, проходят в зал, рассаживаются по местам и устремляют взгляд на сцену, на которой нет и не появится лиц — лишь маски, маски, маски. Сумасшедший маскарад, вызывающий припадок своей яркостью, развязностью и эмоциями, что так и хлещут из всех и из всего. Чревоугодие, Блуд, Алчность, Скорбь, Гнев, Уныние, Зависть, Гордыня. Они рассыпались по кругам Ада и ждут каждого из зала, манят к себе и хотят сожрать. Коори снова тошнит. Он стоит за кулисами, наблюдает за залом и за артистами, как они носятся из стороны в сторону, меняют маски и продолжают широко улыбаться без конца. Пьеса кажется намного длиннее, чем раньше, всё то ли тянется, то ли идёт быстро, но много — Коори не в состоянии понять. Он, кажется, перо, застрявшее в механизме часов, в которых качается маятник. Из стороны в сторону, туда-сюда, не останавливаясь, а только сильнее. Коори тошнит, и он выходит из зала до конца пьесы. Люди вываливаются из зала восхищённой толпой, и тошнота подступает к горлу с новой силой. Кажется, что она сейчас порвёт горло. Арима подходит к нему сзади, пока он пытается прийти в себя, держась за ближайшую колонну. — Уи? — Арима кладёт свою тёплую ладонь на плечо, и Коори ведёт им, пытаясь не огрызнуться. — Я в норме, просто голова кружится, — нагло врёт и отворачивается, утыкаясь лбом в холодную стену. Арима убирает ладонь и гладит по голове, и Коори теряет дыхание на первых секундах, когда пальцы только запускаются в волосы, а потом поглаживают и массируют. Чересчур долго. Чересчур нежно. За что. — Премьера прошла успешно, мы все хорошо справились, — тёплые пальцы играются с прядями, и Коори отклоняется вперёд. |оставить тебя, просто оставить тебя.| — Вы хорошо справились, — Коори отлипает от стены и выпрямляется, говорит, не пытаясь собраться с мыслями: — Не нужно делать вид, что вам не плевать — на меня, на моё самочувствие и состояние. Не нужно меня успокаивать, не нужно поддерживать, не нужно подавать руку, если всё равно, что со мной будет дальше. Сегодня вы поможете мне, а завтра не посчитаете нужным, потому что плевать хотели. Не нужно подавать ложные надежды, не нужно улыбаться мне, не нужно недо хвалить то, что я пишу, не нужно трогать меня, не нужно гладить. Мне ни черта не нужно, ни черта. — он бросается вперёд, в толпу, не желая слышать, что там пытается ему сказать вслед Арима, если пытается. — Да пошли вы нахер. Просто пошли. Поток людей рассыпается и расходится, пока на залы не падает с оглушающим грохотом тишина. Коори чувствует, как тошнота подбирается всё ближе к горлу, сглатывает и идёт в туалет. Хочется сползти по стене на пол и сидеть в углу кабинки до того момента, пока всё это не закончится, пока персонал не перестанет бегать по театру, пока в здании не останется ни единой души, кроме него. Паршиво, как паршиво, и хочется разрыдаться, просто непростительно, как ему хочется разрыдаться. Коори бьёт себя в живот, пытаясь избавиться от мучающей тошноты, но от неё остаётся только ощущение — причины нет, и избавиться от этого невозможно. По крайней мере, он не знает, как. Вытерев испарину со лба лёгким движением руки, Коори подходит к раковине и умывается холодной водой, полоскает ею рот, и вроде становится легче. Нечаянно подняв глаза на зеркало, проводит пальцами по щекам и тяжело выдыхает, опуская голову |маска Зависти к тебе приросла.| |нет, твоё лицо есть Зависть.| |отвратительно-тёмные сосуды расползаются вокруг глаз пауками с длинными и кривыми лапами, бьются о кожу, хотят порвать.| |желание спрятаться в стае чёрных зашуганных псов только усиливается.| |овечка отбилась от стада.| |драная дворняга сломала ноги и не может вернуться к своим на свалку самостоятельно.| |помогите.| |выкините её.| Коори вытирает лицо бумажным полотенцем и выходит в холл. Свет выключен, только кое-где светят одинокие лампы над головой. Он нажимает на выключатель, и свет поглощает тьма |чёрные, измазанные в нефти псы.| |такие вскоре умирают, так почему они ещё на длинных костлявых лапах? | Он думает, что делать, куда идти и зачем. «Уйди, — мысль бегает по коре мозга, — Уволься, уйди, уволься |уйди на свалку.|» Коори трёт лицо и закрывает глаза, нахмурившись. Посмотрев в сторону, видит, как в другом коридоре горит свет. Бутафория. «Дьявол, нет, — Коори вздыхает и идёт в направлении двери с чёрной ручкой, думая о том, что он сворачивает куда-то не туда, — Уи Коори, восьмой раз за месяц. Восьмой». Накрывает ладонью застывшую смолу, хочет повернуть и замирает в раздумьях, отрицании и тисках здравого смысла |тебя же тут никто не ждёт.| |с чего ты взял, что тебя тут возьмут на колени и утешат, гладя по голове, как Арима? | |с чего ты взял, что ты тут должен быть? | Сжав губы, Коори убирает ладонь и разворачивается на выход, прежде чем дверь приоткрывается, и из-за неё выглядывает бутафор. — Заходи уже, — Ута снова скрывается за дверью, и Коори в растерянности открывает её, смотря в широкую спину. — Твоя неуверенность в себе и своих действиях слишком громкая. Коори не может подобрать слово, чтобы возразить и возмутиться, поэтому просто фыркает и проходит в помещение. В нём очень тепло, всегда, особенно после улицы чувствуешь, как приятный жар ползёт за шиворот, и по спине проходит приятная дрожь. Он бросает взгляд на столы, и на одном в рядок выложены маски. Его передёргивает от их вида. Чревоугодие, Блуд, Алчность, Скорбь, Гнев, Уныние, Зависть, Гордыня. Они заждались. Он сглатывает и не отрывает глаз от них. Лица кажутся ещё более жуткими и уже не такими великолепными, какими он их называл почти месяц назад. Они страшные, они вселяют страх. Из-за них не по себе, и желание скрыться удваивается. Ута кладёт ладонь на плечо, и Коори шугается, отскакивая в сторону и скидывая её, а потом мотает головой и становится ровнее. — Извини, — Ута взмахивает рукой в знак прощения и протягивает стакан с водой, смешанной с чем-то. — Что это? — Коори берёт его в руки, касаясь пальцев Уты и чувствуя их жар. Быстро проведя от костяшки до ногтя одного из его пальцев, Коори подносит стакан к носу и принюхивается, хмурясь. — Таблетка и вода, — Ута отходит к столу с разбросанными тканями и начинает сворачивать и складывать лоскуты. — Выпей, легче станет. — Он взмахивает иссиня-чёрной тканью в воздухе, и она ровно ложится на столе. — Выглядишь отвратительно. — Да это льстит, — Коори горько хмыкает, но сделать глоток смеси пока не решается. — Интересно, от этого можно умереть, — бормочет под нос и выпивает всё залпом, облизывая губы. Кислый вкус расплывается по языку и нёбу. — Думаешь, я пытаюсь тебя отравить? — Ута разрезает другую ткань на несколько частей и складывает их дважды, отправляет по стопкам и берёт следующий лоскут. Коори ставит пустой стакан на край того же стола и встаёт рядом, наблюдая. — Хотелось бы, — Ута клацает ножницами и поворачивается к Коори, изогнув бровь. Через несколько мгновений он снова клацает и возвращает своё внимание к тканям, ничего не сказав. Коори улыбается уголками губ и в открытую следит за движениями бутафора. Словно он делает это тысячу раз каждый день — так легко и быстро ножницы подхватывают своим острым клювом ткань и режут, ровно-ровно, как будто линии были расчерчены с самого начала. Ута складывает ткань четырежды, — говорит Коори сам себе в голове по ходу работы, — Ута разглаживает лоскуты, Ута взмахивает ими в воздухе, Ута раскладывает их по стопкам. Ута… Ута… — Коори сбился со счёту, сколько уже раз назвал его по имени. А вслух не скажет. Вслух не может. «В последний раз я назвал тебя по имени при нашей “первой встрече”». Коори сжимает край стола пальцами и кусает губы. Не замечает, как Ута заканчивает сортировку, как кладёт ножницы на первую стопку и как смотрит на него, наблюдая за тем, как меняется лицо. Но взгляд, глаза и губы остаются неподвижными. |ты увяз в своих мыслях, как в смоле.| |ты тонешь в нефтяном море, тонешь и не кричишь о помощи.| |она тебе не нужна, потому что не можешь разобраться, чего хочешь.| |не можешь понять: нужно жить или нет? | |хочу умереть или продолжать эту бессмыслицу? | |ты увяз и ни за что не хватаешься.| |нити давно оборваны к чертям.| Ута касается подушечками пальцев щеки, и Коори поднимает на него голову, впитывая прикосновения. Он берёт лицо в ладони и задевает большим пальцем нижнюю губу, тянет её вниз до видных зубов и отпускает, чувствуя их сухость. — Значит, не маска, — Ута заинтересованно улыбается уголками губ и гладит пальцами щёку. Коори прикрывает глаза и трётся о ладонь в ответ. Поднимает руку и проводит ладонью по щеке Уты, притягивает к себе, нажимая на затылок, пока их лица не оказываются на одном уровне. Коори накрывает губы своими, проводит языком по ним и отстраняется, чтоб было возможно выдохнуть. — Твоё тоже, — Коори касается губами скулы и чувствует, как его усаживают на стол. Он обхватывает ногами чужие бёдра и прижимает, обнимая за шею. В паху скручивает желание потереться об Уту, выпустить стон на выдохе из гортани, но он позволяет себе лишь поёрзать на месте. «Чего ты хочешь, Уи Коори?» Утыкается лбом в плечо и сжимает в руке чужие волосы, пытаясь соображать. — Хочу просто расслабиться, забыться, чтоб никто не прикасался, кроме тебя, — Ответ вырывается вслух сам собой, и Ута проводит рукой вдоль позвоночника до макушки, начинает гладить по волосам. — Ута, — пальцы останавливаются и легко ложатся на голову, словно лапки усыплённого паука. — Нет. Дьявол. Ута улыбается, продолжая гладить по волосам. |ты не ждёшь помощи, а хватаешься за него сам.| |каждому грешнику по своему дьяволу в безграничном нефтяном море.| |вас поглотит Ад. уже поглотил.|